Жизнь как она есть - Мариз Конде

вниманием. Я впервые в жизни узнала, что даже совершенно чужие, незнакомые люди готовы помогать и сочувствовать другим. Тринадцатого марта 1956 года, в тот самый момент, когда я должна была, не зная отдыха и сна, готовиться к поступлению в Эколь Нормаль[23], у меня в маленькой клинике XV округа родился сын. Я назвала его Дени – сама не знаю почему, а вскоре в Гваделупе скоропостижно скончалась моя обожаемая мать. Все эти испытания превратили меня в Маргариту Готье[24]: тот же милый доктор обнаружил туберкулезный инфильтрат в правом легком и немедленно отправил меня на целый год в санаторий в городе Ванс в Приморских Альпах.

– Ну почему, почему судьба так жестока к тебе? – повторяла Ивана Рандаль, одна из немногих подруг того времени, провожая меня на вокзал.

Я почти не слушала, пребывая во власти навалившихся на меня горестей. За неимением средств пришлось передать моего чудесного, крошечного мальчика на попечение органов государственного призрения, располагавшихся на авеню Данфер-Рошро. Именно пришлось, хотя в столице жили две мои старшие сестры. Первая, Эна, еще и моя крестная, была на редкость хороша собой, меланхолична, мечтательна и окутана ореолом таинственности. Она приехала в Париж учиться музыке, а перед самым началом Второй мировой войны вышла замуж за гваделупца Ги Тирольена[25], студента Национальной школы управления[26]. Впоследствии он стал нашим национальным поэтом и выпустил прославивший его сборник стихов «Золотые пули». Пока муж Эны томился в концлагере рядом с Леопольдом Седаром Сенгором[27], она изменяла ему с элегантными и весьма ретивыми офицерами, называвшими ее Бижу[28]. В тот момент Эну содержал богатейший промышленник, она разгоняла скуку, играя на пианино Шопена и попивая крепкий алкоголь. Другая моя сестра, Жиллетта, была гораздо зауряднее Эны. Социальный работник в бедном густонаселенном предместье Сен-Дени, она была женой студента-медика гвинейца Жана Дина.

– Ты ни в чем не провинилась перед этим миром и не заслуживаешь подобных горестей! – кипятилась Ивана.

Я сама не знала, что думать. Бывало, чувствовала себя жертвой вселенской несправедливости, а иногда внутренний голос нашептывал: «Ты это заслужила, считала, что принадлежишь к высшим существам, вот и разозлила Небеса!» Из этого испытания я вышла, навеки лишившись кожи и доверия к судьбе, поджидавшей любого удобного момента, чтобы нанести новый удар.

Жизнь в Вансе была очень тоскливой. Я, как Мари-Ноэль из романа «Дезирад»[29], сохранила тягостные воспоминания о бесконечных часах постельного режима, ежедневных капельницах с ПАСК[30], усталости, дурноте, лихорадке, испарине и бессоннице. Увы, в отличие от литературной героини я не встретила в Вансе свою любовь. Это было бы затруднительно…

Раз в месяц, если мы чувствовали себя неплохо, медсестра в белом халате сопровождала нас на прогулку в Ниццу.

Прохожие сторонились «заразных больных», олицетворявших собой скорбь и беспомощность. Мы шли к морю и с завистью наблюдали за загорелыми купальщиками, плывущими красивым брассом. Я молча оплакивала маму, тревожилась за малыша и тихо ненавидела Жана Доминика, но, как это часто случается в жизни, долгие месяцы в санатории имели счастливый исход. Благодаря серии специальных разрешений я смогла получить диплом по современной литературе на филологическом факультете Университета Экс-Марсель в Экс-ан-Провансе. Я выбрала французский, английский и итальянский вместо французского, латыни и греческого, как на подготовительных курсах.

Я вернулась в Париж, по объявлению нашла работу в департаменте Министерства культуры на улице Буасси д’Англа и решила, что могу забрать сына из казенного учреждения и избавиться наконец от горького чувства вины по отношению к собственному ребенку. Скоро моя жизнь превратилась в ад на земле. После смерти мамы отец, не питавший ко мне особой любви, перестал присылать деньги, изменилось и отношение Эны и Жиллетты. Обе были значительно старше, и особой близости между нами никогда не было, хотя раньше они вели себя мило, и я часто получала приглашения то на обед, то на ужин. Мы перестали видеться после того, как сестры узнали, что я жду ребенка, а Жан Доминик покинул Францию. Сбежал. Я нуждалась в их внимании и заботе, поэтому иногда звонила сама. Обе только что трубку не вешали, услышав мой голос! Неужели я оскорбила их мелкобуржуазные чувства? Или они были разочарованы тем фактом, что младшую сестру, которой прочили блестящее будущее, обрюхатили и бросили, как служанку? Эна и Жиллетта отреагировали, как банальные мещанки.

Мне приходилось существовать на крошечную зарплату, а жила я – еще одна насмешка судьбы! – в XVII округе, напротив посольства Гаити, правда, в комнате для прислуги, с «удобствами» на лестничной клетке. Каждое утро я отправлялась на другой конец Парижа, чтобы сдать Дени в студенческие ясли, находившиеся в V округе, на улице Фоссе-Сен-Жак, после чего бежала на площадь Согласия, в министерство, а в конце дня проделывала тот же путь в обратном направлении. Само собой разумеется, по вечерам я сидела дома, хотя всегда обожала кино, театр, концерты и походы в ресторан! Я купала сына, кормила его, укладывала спать и пела малышу колыбельные. Кто-то не поленился пустить слух о том, что мое внезапное исчезновение напрямую связано с изменением социального статуса, что я стала «девушкой-матерью» (так презрительно называли тогда матерей-одиночек), и антильские студенты избегали меня – все, кроме верных друзей Иваны Рандаль и Эдди Эдинваль. Общалась я только с африканцами – они ничего обо мне не знали, но уважали за умение держаться и хорошо подвешенный язык.

Мне было очень трудно платить за жилье. Хозяин, типичный седовласый буржуа с аристократическим профилем, преодолевал шесть этажей до моей комнаты и выкрикивал сакраментальную фразу: «Я вам не отец, мадемуазель!»

Слава богу, в министерстве ко мне относились с симпатией, даже проявляли заботу. Как в доме отдыха в Уазе. Я, как героиня Теннесси Уильямса[31], всегда была брошена на произвол судьбы и всегда зависела от доброты случайных людей. Сотрудники жалели молодую женщину, сопротивляющуюся нужде и лишениям, и восхищались ее чувством собственного достоинства и мужеством. Коллеги регулярно приглашали меня на обед в субботу или воскресенье, умилялись красоте Дени, целовали мальчика и обращались, как с маленьким принцем. Провожая нас до дверей, хозяйки совали мне в сумку хорошую, хоть и ношеную одежду (не только детскую!), пряники, коробки и банки с «Овомальтином»[32] или какао фирмы Van Houten, чтобы подкрепить здоровье хилых матери и ребенка. Выйдя на улицу, я плакала от унижения.

Чем конкретно мы занимались на улице Буасси д’Англа? Насколько я помню, департамент, где я трудилась, составлял сопроводительные письма к культурным проектам, адресованные