Поющий колодец - Клиффорд Саймак

— Гастролиты, — пояснил бородатый хранитель, — зобные камни. Мы полагаем, что они содержались в желудках травоядных динозавров — но не исключено, что всех динозавров вообще. Точно неизвестно.

— Вроде тех, что находят в зобу у кур?

— Вот именно. Куры склевывают мелкие камушки, песок и кусочки ракушек, чтобы те помогли им в пищеварении, ведь куры глотают корм, не разжевывая. Камушки в зобу берут роль зубов на себя. Есть вероятность, можно сказать, весьма высокая вероятность, что динозавры поступали подобным же образом, проглатывая для пережевывания пищи камни. Эти камни они носили в себе всю жизнь, тем самым шлифуя их, и после смерти…

— Но откуда жир? Маслянистое ощущение?

— Неизвестно, — покачал головой хранитель. — Может, это жир динозавров, впитанный камнями за годы пребывания в желудке?

— А никто не пытался его извлечь, чтобы выяснить, не жир ли это на самом деле?

— По-моему, нет, — ответил тогда хранитель.

И вот теперь, здесь, в этом тоннеле — или как его там — груда зобных камешков.

Присев на корточки, Томас отобрал с полдюжины камешков покрупнее, размером с мелкое куриное яйцо, чувствуя, как в душу исподволь закрадывается древний атавистический страх, уходящий корнями в столь глубокое прошлое, что давно должен и вовсе позабыться.

Много миллионов лет назад — быть может, целых сто миллионов — сюда приполз умирать то ли больной, то ли раненный динозавр. С той поры плоть его исчезла, кости обратились во прах, и лишь груда камешков, таившихся во чреве доисторического чудовища, отметила место его последнего упокоения.

Сжимая камни в ладони, Томас присел на корточки и попытался мысленно воссоздать разыгравшуюся когда-то драму. Здесь, на этом самом месте, дрожащий зверь свернулся клубком, стремясь забиться от опасности как можно глубже в эту каменную нору, подвывая от боли, захлебываясь от слабости собственным дыханием. Здесь он и умер. А потом пришли мелкие млекопитающие, чтобы суетливо насытить свой голод плотью погибшего исполина…

«А вроде бы здешние края не назовешь страной динозавров, — подумал Томас. — Здесь не увидишь охотников до раскопок, приехавших в поисках интересных окаменелостей». Разумеется, динозавры жили и тут, но зато не было геологических потрясений, которые могли бы похоронить их и сберечь останки для грядущих исследователей. Но если останки все-таки где-то захоронены, то они в полной сохранности, ведь сокрушающие все на своем пути ледники не могли ни разрушить, ни укрыть их толстым слоем земли, как это случилось со многими окаменелостями.

Зато здесь, среди валунов осыпи, уцелело место последнего приюта одного из ушедших навеки существ. Томас попытался вообразить облик этого исчезнувшего существа, как оно выглядело при жизни, но не преуспел в этом. Динозавры были очень разнообразны; окаменелые останки некоторых из них дошли до нас, но еще многие нам и не снились.

Он сунул подобранные камни в карман пиджака, выполз из тоннеля и зашагал обратно. Солнце совсем опустилось, и зубчатый силуэт холмов далеко на западе рассекал сияющий диск почти пополам. Ветер накануне сумерек совсем стих, и гребень затаился в настороженной тишине. Ветряк впереди приглушил свое громыхание, тихонько постукивая при каждом обороте лопастей.

Не доходя до ветряка Томас свернул вниз по склону, в сторону устья сбегавшего к реке глубокого оврага, где возле родника под сенью раскидистой осоки белел в наступающих сумерках его фургончик. Лепет пробивающихся из склона холма струй слышен был уже издали. В лесу ниже по склону раздавалось попискивание устраивающихся на ночлег птиц.

Томас раздул почти угасший костер, приготовил ужин и сел у огня, думая о том, что настала пора уезжать. Работа сделана; он проследил долгий путь Паркеров до конца, до этого самого места, где Нэд Паркер решил основать ферму вскоре после Гражданской войны.

Поместье в Шропшире действительно существовало — но заодно Томас выяснил, что лондонский купец торговал шерстью, а не скобяными изделиями. А конокрадов, висельников, предателей — вообще никаких мерзавцев — в роду не обнаружилось. Фактически говоря, Паркеры оказались простыми трудягами, неспособными ни к возвышенным, ни к низким поступкам, потихоньку влачившими заурядное существование в роли честных йоменов и честных торговцев, возделывавших свои небольшие участки и вступая в свои небольшие сделки. В конце концов они все-таки преодолели океан на пути в Новую Англию — но не в числе пионеров, а среди поселенцев. Кое-кто из Паркеров принял участие в битвах Войны за независимость, но ничем не отличился. Та же участь постигла и участников Гражданской войны.

Естественно, попадались и заметные, хоть и не выдающиеся исключения: например, Молли Паркер, позволявшая себе чересчур вольно высказываться в адрес кое-кого из соседей и за свой длинный язык приговоренная к позорному стулу. Или Джонатан, осужденный на отправку в колонии за недомыслие и безнадежные долги. Имелся и некий Тедди Паркер, вроде бы церковнослужитель (тут сведения несколько расплывчаты), затеявший долгую и мучительную тяжбу со своим собственным прихожанином по поводу спорных прав церкви на обладание пастбищем.

Но все эти персонажи не стоили и упоминания, оказавшись едва заметными пятнышками на безупречно чистом знамени племени Паркеров.

Пора уезжать. Путь семьи Паркеров — по крайней мере, путь прямых предков Томаса и его престарелой тетушки — пройден и выверен, вплоть до этого высокого гребня. Отыскана прежняя усадьба; дом сгорел много лет назад, и местоположение жилища отмечено лишь погребом, успевшим за десятилетия заполниться различным хламом. Томас осмотрел ветряк и постоял у поющего колодца, хотя колодец так и не спел.

«Пора», — думал он без всякого энтузиазма, чувствуя странное нежелание двигаться куда-либо прочь от этих мест, словно должно произойти еще что-то, словно можно узнать нечто новое — хотя, конечно, все это глупости.

Быть может, он просто влюбился в этот высокий, насквозь продуваемый холм, подпал под то же неуловимое очарование, что и прапрадед в свое время? Томасу вдруг показалось, что он наконец отыскал то единственное место на земле, куда всю жизнь звало его сердце, и ощутил в себе привязанность к этой земле — видимо, восходившую к его корням и питаемую ими.

Но это же нелепость, он ничем не связан с этим местом, а голос тела, подхлестываемого какими-то фокусами биохимии — всего лишь заблуждение. Можно задержаться еще на денек-другой, отдав тем самым должное чувству привязанности, а там оно и само пройдет, а здешние чары утратят всякое волшебство.