Поющий колодец - Клиффорд Саймак

Клиффорд Саймак

Поющий колодец

Открытый всем ветрам, начисто выметенный и вылизанный их дыханием гребень возносился к самому небу — словно и камни, и даже земля потянулись, приподнялись на цыпочки в тщетной попытке прикоснуться к недостижимому голубому своду. Отсюда взору открывались дальние горизонты, и даже ястребы, неустанно кружившие над речной долиной в поисках добычи, парили где-то внизу.

Но суть заключалась не в одной лишь высоте — над этой землей незримо витал дух древности, напоив воздух ароматом времени и ощущением родственной близости с шагавшим здесь человеком, будто этот грандиозный гребень обладал собственной личностью и мог поделиться ею с пришельцем. И ощущение этой личности пришлось человеку как раз впору, оно окутывало душу, как теплый плащ.

Но в то же самое время в глубине его памяти продолжало звучать поскрипывание кресла-качалки, в котором горбилась крохотная сморщенная старушка. Несмотря на возраст, энергия не покидала ее, хотя годы иссушили и согнули некогда стройный стан, превратив его обладательницу в крохотное изможденное существо, почти слившееся со своим креслом. Ноги старой дамы покачивались в воздухе, не доставая до пола, как у забравшегося в прадедушкину качалку ребенка — и тем не менее она ухитрялась не давать креслу остановить свое покачивание ни на секунду. «Черт побери, — удивлялся Томас Паркер, — как ей удается заставить кресло раскачиваться?»

Гребень кончился, дальше шли известняковые скалы. Отвесным обрывом вздымаясь над рекой, они сворачивали к востоку, огибали речную долину крепостным валом и ограждали гребень от ее глубин.

Обернувшись, Томас поглядел вдоль гребня, и примерно в миле позади увидел ажурные контуры ветряка, обратившего свои огромные крылья на восток, вслед человеку. Заходящее солнце превратило кружащиеся лопасти в серебряный вихрь.

Ветряк в своем движении побрякивает и громыхает, но сюда его тараторка не доносилась из-за сильного западного ветра, заглушавшего своим посвистом все остальные звуки. Ветер неустанно подталкивал человека в спину, мотал полами его незастегнутого пиджака и заставлял обшлага брюк трепетать с негромким лепетом.

И хотя слух Томаса был заполнен говором ветра, на дне его памяти по-прежнему поскрипывала кресло, раскачивающееся в комнате старого дома, где изящество прошлых времен неустанно ведет войну с бесцеремонным вторжением настоящего, где стоит камин из розового кирпича с выбеленными швами кладки, а на каминной полке — старинные статуэтки, оправленные в деревянные рамки пожелтевшие фотографии и приземистые вычурные часы, отбивающие каждую четверть часа; вдоль стен выстроилась кряжистая дубовая мебель, на полу — истоптанный ковер. Эркеры с широкими подоконниками задрапированы тяжелыми шторами, материал которых за многие годы выгорел до неузнаваемости. По стенам развешаны картины в массивных позолоченных рамах, но в комнате царит глубокий сумрак, и невозможно даже угадать, что же там изображено.

Работница на все руки — компаньонка, служанка, ключница, сиделка и кухарка — внесла поднос с чаем и двумя блюдами; на одном высилась горка бутербродов с маслом, а на втором были разложены небольшие пирожки. Поставив поднос на столик перед качалкой, служанка удалилась обратно в сумрак таинственных глубин древнего дома.

— Томас, — надтреснутым голосом сказала старая дама, — будь любезен, налей. Мне два кусочка, сливок не надо.

Он неуклюже встал со своего набитого конским волосом стула и впервые в жизни принялся неуклюже разливать чай по чашкам. Ему казалось, что следует проделать это грациозно, с изяществом и этаким шармом галантности — но чего нет, того нет. Он пришел из иного мира, и не имеет ничего общего ни с этим домом, ни со старой дамой.

Его сюда вызвали, и притом весьма категорически, коротенькой запиской на похрустывающем листке, от которого веяло слабым ароматом лаванды. Почерк оказался куда более уверенным, чем можно было предполагать — каждая буква полна изящества и достоинства, привитых старой школой каллиграфии.

Жду тебя, — значилось в записке, — 17-го после полудня. Необходимо кое-что обсудить.

В ответ на этот долетевший с расстояния в семьсот миль призыв прошлого Томас погнал свой громыхающий, потрепанный и облупившийся фургончик сквозь полыхающие осенним пожаром красок холмы Старой Англии.

Ветер цеплялся за одежду и подталкивал в спину, крылья ветряка кружились вихрем, а внизу, над рекой, виднелся маленький, темный силуэт парящего ястреба. «И снова осень, — подумалось Томасу, — как и тогда. И снова уменьшенные перспективой деревья в речной долине — только это иная река и другие деревья».

На самом гребне не выросло ни единого деревца — если, конечно, не считать небольших садиков вокруг прежних усадеб. Самих усадеб уже нет — дома или сгорели, или рухнули под напором ветра и прошедших лет. Наверно, давным-давно здесь шумел лес, но если он и был, то больше века назад пал под ударами топора, чтобы уступить место пашне. Поля сохранились, но уже десятки лет не знают плуга.

Стоя у края гребня, Томас глядел назад, на пройденный за сегодня путь. Он прошагал многие мили, чтобы исследовать и поближе узнать гребень — хотя и не понимал, зачем; все это время его будто гнала какая-то нужда, до нынешнего момента даже не осознаваемая.

Его предки жили на этой земле, измеряли своими шагами каждый ее фут, находили здесь стол и кров, завещали ее своим потомкам и знали ее так, как не дано познать за несколько коротких дней. Знали — и все-таки покинули, гонимые некой неведомой напастью. Вот это как раз и странно, что-то здесь явно не так. Сведения на сей счет, достигшие ушей Томаса, чрезмерного доверия не внушали; да нечего тут опасаться, наоборот — этот край располагает к себе, он привлекает и близостью к небесам, чистотой и свежестью ветра, и ощущением родства с землей, с камнями, с воздухом, с грозой… да, пожалуй, с самим небом.

Здесь остались следы его предков — последних, кто ходил по этой земле до него. Многие миллионы лет по этому гребню бродили неведомые, а то и невообразимые твари. Этот край не менялся чуть ли не с времен сотворения мира; он стоял, как часовой — оплотом постоянства посреди вечно меняющейся земли. Его не вздыбили перипетии горообразования, не утюжили ледники, не заливали континентальные моря — многие миллионы лет стоял он сам по себе, не меняясь ни на йоту, и лишь неизбежное выветривание едва уловимо коснулось его облика мягкой кистью.

Томас сидел в пришедшей из прошлого комнате, а напротив покачивалась в своем скрипучем кресле старая дама. Даже прихлебывая чай и деликатно покусывая миниатюрный бутерброд с маслом, она не останавливала своего покачивания ни на миг.