Норби (СИ) - Валентинов Андрей

Он понял и это, но почему-то ничуть не огорчился. Хотелось уйти – от боли, от бессилия. Жизнь казалась тяжелой цепью, не пускающей в полет.

Почему Смерть медлит?

– Не сейчас, мой Никодим, – устало вздохнула Смерть. – Придется подождать.

Ветер над Последним полем стих, с близких серых небес мягко опустилась тишина. Осела пыль, исчезли легкие, еле заметные следы. Человек и Смерть смотрели друг другу в глаза.

– Почему?

Белые губы шевельнулись еле заметно, но Смерть поняла и, кажется, смутилась. Она любила свою работу.

– Объясню, но потом, когда встретимся снова. А сейчас, если не хочешь ждать, иди – и воюй!

Гимназист не удивился, воспринял как должное. Идет война, на войне убивают. Первая же пуля, и он вернется сюда. И ему все объяснят.

– Мы с тобой станцуем танго, – желтый череп оскалился в усмешке. – Только оркестр будет военный. А теперь – ступай! Обо мне забудь, вспомнишь в свой срок.

Костлявый кулак толкнул в грудь.

Еще не открыв глаза, он удивился: что-то вокруг изменилось, и сильно. Нет, не вокруг, изменился он сам. Сгинула кровавая корка на лице, отступила боль. Пахнет свежей травой, потревоженной землей и чуть-чуть спиртом. И очень хочется пить.

Веки не поддавались, но слух уже вернулся. Где-то совсем рядом пела птица, негромко шумела потревоженная ветром листва. И только на самой грани, еле заметным отзвуком, гремела канонада.

Он приподнял голову, разлепил веки…

Трава, мятая и истоптанная, куски окровавленной ваты, обрывок бинта. Чуть дальше – фляжка в зеленом чехле. Китель расстегнут, на сером сукне – пятна запекшейся крови. И… И что-то на голове. Фуражка?

Он поднял руку. Пальцы нащупали мягкую ткань бинта. Кажется, фельдшера все-таки позвали. Перевязали, оставили флягу.

Ушли.

Будь он солдатом, русские взяли бы его в плен. А так вышло, что вроде как побрезговали. Все равно не жилец!

Не жилец? А это мы сейчас увидим!

Встать он сумел, хоть и не с первой попытки. Наклонился за флягой, чуть не упал. Боль вернулась, но терпеть можно. Спина, правая нога и, конечно, голова, там, где повязка. Но и с повязкой можно жить!

Вода оказалась теплой и безвкусной. Он выпил несколько глотков, сполоснул лицо. Документы нашлись в нагрудном кармане кителя, вероятно, русские положили их на место. Гимназическое удостоверение, справка об эвакуации. Синие печати, польские орлы.

Разбомбленный поезд был теперь в сотне метров, за ближайшими деревьями. Поле, железнодорожная насыпь, дымящиеся остовы вагонов, мертвые тела. Оттуда несло гарью и тленом. А между насыпью и опушкой по неширокой грунтовке тянулась редкая колонна солдат в светло-зеленой форме. Пропылил грузовик, проехала орудийная упряжка. Война никуда не исчезла, она совсем рядом.

Значит, иди и воюй!

Мысль на какой-то миг показалась чужой и странной, и гимназист попытался собрать вместе рассыпавшийся осколками мир. Итак, он – Антон Земоловский, ученик 4-го выпускного класса третьей белостокской гимназии. Эвакуируется согласно распоряжению от 2 мая 1939 года под соответствующим номером. Поезд, номер вагона, место.

С фотографии смотрел кто-то незнакомый – молоденький паренек, совсем мальчишка. Неужели это он? И кто он такой вообще?

Гимназист присел на траву, отбросив подальше кусок окровавленной ваты. Сорвал травинку, зубами закусил. Осколки не складывались. Если выпускной класс, значит, ему семнадцать. Никак не больше, иначе бы забрали на фронт. У него… У Антона Земоловского наверняка есть семья, друзья, может, даже любимая девушка. Нет, не есть. Были!

У него-сегодняшнего нет ничего, даже памяти.

А еще гимназист знал, что пусть он из польского Белостока, но не поляк. На родном языке думать легче и приятнее – и фразы складывать проще. Впрочем, это не удивило, Белосток – Белоруссия, а там и Литва рядом. Во Второй Речи Посполитой поляков едва-едва половина. И узнал он об этом вовсе не из учебника, там цифры иные, благостные.

Итак, он белорус или литовец. Скорее, белорус, родная речь не слишком отличалась от польской. В гимназии приходилось говорить только на «государственном», иначе жди неприятностей. А в учебнике истории – сплошные крылатые гусары и Яны Собесские, сказка на сказке.

Он читал и другой учебник – на родном языке. Там все совсем-совсем иначе!

Порыв ветра ударил гарью и запахом близкой смерти. Там, в поезде, погибли десятки, может даже сотни. Наверняка его одноклассники, соседи, приятели. Гимназист покачал головой. Какая теперь разница, сколько поляков в Польше? Мало ли что написано в учебнике? Сейчас война, и русские – агрессоры. Их самолеты СБ[8] разнесли бомбами мирный поезд, их танки ворвались в Белосток. Какая бы ни была Речь Посполитая, но чужую границу перешла РККА, а не Войско Польское.

Неужели не ясно, кто враг? Иди и воюй!

Гимназист вспомнил, что может определять стороны света по солнцу, и это не так сложно. А еще словно наяву представил себе карту. Белосток от Варшавы – на северо-востоке. Значит, ему на юго-запад!

Первые шаги дались нелегко, и он выломал посох – толстую ветвь от старого рухнувшего дерева.

4

Такси неспешно катило по бульвару Маджент, встроившись в поток машин. Кружить усач пока не собирался, и я пожалел, нет, не о банкноте, все еще торчащей в щели перчаточницы, а о собственной нелепой выходке. Порядок бьет класс. Из Лондона телеграмм я не посылал, зато послал из Каракаса. Могли там за мною присматривать? Очень надеюсь, что нет. Но Легран тоже на что-то надеялся, а сейчас плывет домой в трюме сухогруза среди ящиков и бочек.

Если в меня вцепились – не отпустят.

Дорогу я помнил, пусть и не в подробностях. Бульвар заканчивается, сейчас – налево…

Такси, честно отстояв очередь у светофора, свернуло направо. Усатый шофер мельком взглянул в зеркальце заднего вида. То ли честно отрабатывает сверхурочные, то ли везет меня прямиком в засаду. А что? Если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят. Не мною сказано и не мною проверено – на собственном горьком опыте.

Теперь мы ехали по бульвару Шапель – прочь от Монмартра. Здесь было попросторнее, и авто набрало скорость. Шофер взглянул в зеркальце заднего вида еще два раза. В таких случаях помогает тяжесть под пиджаком – слева, в потайной кобуре. Но серый американец прибыл в прекрасную Францию без оружия. Нонсенс, конечно, но когда приходится пересекать несколько границ. Разобрались бы, конечно, но в этом случае поездка потеряет смысл. Точно бы учуяли.

Вправо! Название улицы на ближайшем доме разобрать удалось не до конца – «Патэн». Внезапно я успокоился. Никто меня похищать не станет, им интересны не мои предсмертные конвульсии, а цель поездки. Сам бы я водил серого американца по Парижу не меньше недели. Леграна наверняка раскусили пару месяцев назад, но труп бросили в Сену совсем недавно. Лучше подумать об ином, куда как более актуальном. К примеру.

– На Монмартре – куда? – поинтересовался шофер, резко сворачивая влево. Мы вновь оказались на бульваре Маджент и я окончательно успокоился. Сказано же – будем кружить.

– Есть такая дыра, – усмехнулся в ответ. – Отель «Этуаль Солитэр». Могу на карте показать.

Французский я знал с детства, но от ассоциаций никуда не деться. От названия так и несло пыльным зеленым сукном игорного стола. Даже обидно за Техас, славный штат Одинокой Звезды.

На карте отель действительно обозначен, хотя открыт совсем недавно. Точнее, переоткрыт.

Правило простое: чем название проще, тем лучше отель. Гости из Штатов, если они при деньгах, предпочитают «Отель Вандом», «Риц» или на худой конец «Мьюрис». Коротко и без претензий. «Бристоль» и «Мажестик» уже под сомнением, блеску много, зато публика слишком уж разношерстная. А уж с «Одинокой Звездой» все ясно с самого начала – название говорит само за себя. Добро пожаловать в однозвездочный отель!