Блог «Серп и молот» 2014–2016 - Петр Григорьевич Балаев

что Акулька стала дамой, т. е. из мужички, которой все говорят ты, стала госпожой, которой все говорят вы и которая сама говорит ты всем тем людям, которые кормят ее вместе со всеми теми, с кем она стоит теперь на равной ноге, т. е. из сословия подвластных и угнетенных перешла в сословие властвующих и угнетающих».

И что, жизнь этой Акульки проходила в сферическом вакууме? Никто не видел на её примере, что именно образование позволяет вырваться из нищеты?

Насчет нехватки школ, как причины такого положения с грамотностью… Знаете, да даже там, где эти школы были, ситуация ничем не отличалась от других мест. Мне было 15 лет, когда умерла бабушка и дед взял меня от родителей жить к себе. Вечерами он своему любимому внуку пересказывал всю жизнь, начиная с детства. Запомнился рассказ про учебу в церковно-приходской школе, короткий, как и сам период обучения. Дедушка ходил учиться всё лето. Правда, обучали только молитвам. Поп приходил на урок, показывал, какую молитву выучить по книжке, потом уходил. Второклассник по складам читал первоклассникам, те на слух запоминали. Потом шли работать по поповскому хозяйству. Мой дед пас коз, их у служителя культа было много. Однажды предка застукали за катанием на козле, на следующем занятии он был наказан — получил линейкой по пальцам, кожа лопнула от удара, мальчик выпрыгнул в окно и убежал, больше не учился. Перестал посещать занятия не от того, что обиделся на наказание, просто «преподаватель» отказался брать на обучение такого озорника без платы, потому что в качестве платы — работа по хозяйству уже не подходила для шалуна, священник не мог своё козье стадо доверить такому безответственному разгильдяю.

Для меня, советского школьника было непривычно, что занятия шли летом, летом у нас каникулы были. Дедушка объяснил, что летом как раз попу и нужны были ученики, работы для них было много — скот пасти, огород обрабатывать… Формально в церковно-приходской школе плату за образование не брали, но это формально, а в действительности из поповского районо не приезжали проверять организацию учебного процесса. Кто платил (натуральными продуктами почти всегда), тот учился, кто не мог платить — тот учил молитвы и вкалывал на благо «просветителя» всё лето, зимой бесплатники к занятиям не допускались.

Дед читать и писать научился уже в Красной Армии.

В предыдущей книге я приводил выдержки из доклада начальника охранного отделения Петрограда, который доносил царю, что рабочие столицы в 1917 году питаются исключительно черным хлебом, но, извините, это уже даже не та нищета, которая на церковной паперти, попрошайкам хотя бы не нужно по 12–14 часов в день работать, это уже настолько запредельно, что… Впрочем, к чему слова подбирать? Зачем? Разве и так не всё понятно? Вот именно поэтому к 1914 году обучением в школах было охвачено всего 30% детей в возрасте от 8 до 11 лет. Нищета. Жуткая нищета.

Я считаю, что главной характеристикой социально-экономической ситуации в Российской Империи на закате её существования, была нищета (не бедность!!!) почти 80% ее населения. Это просто осознать надо: общество в котором из 10 человек, 8 влачит настолько жалкое существование, что не имеет средств дать детям элементарное образование — умение читать и писать!

А теперь, если у вас ещё окончательно мозги не превратились в то, чем Ленин обозвал интеллигентишек, вы сами способны сделать вывод о том, какое чувство испытывали 136 из 170 млн. населения (80%) к власть имущим, под которыми понимались далеко не только чиновники, но и сословия дворян, священнослужителей, купцов-промышленников. Ненависть. Других чувств не было.

И самое «замечательное» — другая часть общества к оборванному, голодному и неграмотному быдлу тоже пылало совсем не любовью.

Вот вся та белая сволочь, потомство которой призывает нас про всё забыть, покаяться и слиться с ними в экстазе любви, ненавидела наших предков ненавистью запредельной, животной. Не преувеличиваю. Владимир Ильич Ленин справедливо называл это угнетением:

«Итак, детей в школьном возрасте 22%, а учащихся 4,7%, то есть почти, впятеро меньше! Это значит, что около четырех пятых детей и подростков в России лишено народного образования!! Такой дикой страны, в которой бы массы народа настолько были ограблены в смысле образования, света и знания, — такой страны в Европе не осталось ни одной, кроме России. И эта одичалость народных масс, в особенности крестьян, не случайна, а неизбежна при гнете помещиков, захвативших десятки и десятки миллионов десятин земли, захвативших и государственную власть».

Но угнетение не порождается любовью. Оно результат совершенно другого отношения к народу.

Вот любимый монарх г-на Старикова отметился указом «о кухаркиных детях», его особенно возмущало желание мужика грамотным быть, известна резолюция этого почитаемого нашими «патриотами» царя: «Это-то и ужасно, мужик, а тоже лезет в гимназию!». Замечательно, не правда ли? Царь-батюшка, одним словом.

Лев Толстой был человеком с совестью, школу в своем имении для крестьянских детей открыл, но таких дворян немного совсем находилось, большинству на быдло наплевать было. Самое интересное, что «белая кость» настолько презирала народ, что даже когда их стали резать, они делали вид, что не понимают — за что?

Роман Гуль, известный летописец корниловского «Ледянного похода», как настоящий придурок описывает такую сцену:

«Расскажу еще об одном диком и бессмысленном убийстве. В соседнем с нами именьи при селе Евлашеве убили старуху-помещицу Марию Владимировну Лукину. Боясь за нее, друзья уговаривали бросить деревню, переехать в город. Но упрямая старуха на все отвечала: „В Евлашеве родилась, в Евлашеве и умру“. И действительно умерла в Евлашеве.

Ее убийство было проведено по всем правилам „революционной демократии“. Евлашевские мужики обсуждали это мокрое дело на сходе. Выступать мог свободно каждый. На убийство мутил фронтовик-дезертир, хулиган-большевик Будкин. Но были крестьяне и против убийства. И когда большинство, подогретое Будкиным, проголосовало убить старуху, несогласные потребовали от общества приговор, что они в этом деле не участники. Сход вынес „резолюцию“: старуху убить, а несогласным выдать приговор.

И сразу же со схода, с кольями в руках, толпа повалила на усадьбу Лукиной: убивать старуху, а заодно и ее дочь, которую все село знало с детства и полуласково-полунасмешливо называло „цыпочкой“, М. В. Лукину кто-то из крестьян предупредил: идут убивать. Но старуха не успела добежать даже до сарая. „Революционный народ“ кольями убил ее на дворе. С „цыпочкой“ же произошло чудо. Окровавленная, она очнулась на рассвете у каретника, когда ей облизывал лицо их ирландский сеттер. В сопровождении сеттера она и доползла до недалекого хутора Сбитневых, а они