Древолюция - Андрей Прусаков

― Я даже показывать не буду, ― сказал замредактора. ― Ты что, хочешь, что бы тебя уволили?

Поборцев зловеще ухмыльнулся. Конечно, увольнение ― вещь неприятная, но не смертельная. Он уже сделал кое–какое имя, и может продолжить работу в любом издании. Его неоднократно приглашали. Потому что знают: никто лучше него не напишет на животрепещущие темы, не каждый рискнет сунуть нос туда, куда осмеливался заглянуть Алекс. Он не боялся увольнения, потому что знал себе цену. Манией величия Поборцев не страдал, но сильно подозревал, что без него областной таблоид медленно умрет, тихо скончается, как кустик без полива. Его статьи были кусачи, едки и злободневны, не раз вызывая широкий резонанс. А где резонанс ― там и тиражи… И еще неприятности.

Одна из статей едва не стоила ему жизни. Поборцев написал о выходцах с Кавказа, подбирающих под себя местные рынки и окружные колхозные хозяйства. Они перекупали овощи по смешным ценам, просто в убыток колхозникам, а потом продавали втридорога. Колхозы и фермеры один за одним разорялись, а южане фактически установили монополию в городе. Не гнушались и бандитскими методами, круша машины и ларьки тех, кто не хотел играть по их правилам… Поздно вечером кавказцы подстерегли Алекса у парадной. Сказали, что он не прав и сильно рискует. Поборцев не испугался и написал еще статью, похлеще первой. В ней он поведал о связях рыночного руководства и местных криминальных структур.

Через несколько дней Поборцева, ехавшего по своим делам, мастерски прижали к обочине и забросали машину бутылками с зажигательной смесью. Он едва не сгорел заживо. Помогла милиция, проявившая чудеса оперативности и быстро повязавшая нападавших. Поборцев подозревал, что после первой «рыночной» статьи за ним следили и поймали бандитов «на живца». После того случая фамилия Поборцева прогремела не только в Екатеринбурге, но и в Москве.

Знакомые предлагали уехать в столицу. Надо расти, говорили ему, езжай в Москву, там сила, брат, новые горизонты, другие возможности… Но Поборцев улыбался и крутил головой. Ну, поедет он в Москву или Питер. О чем там писать? О несуществующем среднем классе? Об известных артистах, личная жизнь которых описана уже сотни раз и никому не интересна? Об олигархах, покупающих футбольные клубы, о золотой молодежи, прожигающей жизнь и родительские деньги в модных клубах? Это псевдожизнь псевдороссиян давно никого не интересует. А его — в первую очередь.

Многие в редакции считали Александра Поборцева шутом, не принимая манеру ерничать и дерзить начальству, не уважать «авторитеты». Алекс только усмехался. Он считал, что шуты умнее королей.

Говорили, он мог сделать карьеру артиста, мастерство перевоплощений у него в крови. Так и было, и Поборцев, не стесняясь, пользовался данным свыше талантом. Он любил шутить и разыгрывать, впрочем, никогда по злому, но и невзирая на чины. Это стоило многих полезных знакомств, пару раз ему пытались начистить физиономию, но Алекс не огорчался. Исследования человеческих душ были заразительным занятием, а если человек не понимал юмора, Поборцев без сожаления расставался с ним навсегда. Александр был неплохим психологом, за короткое время умел определить наиболее чувствительные стороны собеседника и использовал это с максимальным эффектом. И все же старался не бить человека по больному месту и, в отличие от многих коллег, никогда не обсуждал чью‑либо интимную жизнь, сексуальную ориентацию или сверхдоходы. Его интересовали исключительно личные качества человека, его честность, правдивость, умение держать слово. В оценках этого он был беспощаден.

Когда Алекс отказался от предложения из Москвы, разговоров о «неадекватности» стало на порядок больше. Многие сослуживцы не понимали, что иногда в работе привлекает сама работа, а не деньги и слава. А работу Поборцев любил. Товарищам же сказал, что лучше будет первым на деревне, чем последним… Так им будет понятней.

— Зачем тебе все это? — спросил тогда замредактора, неплохой, в общем, мужик. Он симпатизировал Поборцеву, но не понимал его выходок. — Что ты хочешь доказать? Что мир — дерьмо? Так это и так все знают! Правдоруб. Кому нужна твоя голая правда? Кого ты хочешь удивить? А если невтерпеж, пиши между строк, так все сейчас делают.

Поборцев понимал: в чем‑то замред прав. Но не любил быть «как все». И еще внутри сидел неугомонный чертик, толкавший на всяческие авантюры. «Имидж ничто, правда — все!» — придуманный Алек–сом слоган висел на рабочем месте и вдохновлял на подвиги. Алекс никогда не подписывал статьи псевдонимами — этого тоже не понимали. Но Поборцев сам не понимал таких людей. Если материал честный, то незачем скрываться, говорил он. Скрывать фамилию может напуганный жизнью обыватель, а журналист не имеет права.

Когда статья Алекса про местный Дымовский целлюлозный комбинат, сливавший в близлежащую реку Гочу неочищенные стоки, прогремела в области, популярнее человека в Дымове, пожалуй, не было. Но Поборцев не стремился к популярности, наоборот, в журналистских расследованиях она только вредила. Он радовался, что в Дымове в лицо его не знали, ведь он только вырос здесь и, едва повзрослев, уехал в Екатеринбург учиться, да там и остался…

За стеклом промелькнула белая табличка с синей надписью «Дымов», и Поборцев сбавил скорость. Дымов, заложенный то ли самим Ермаком, то ли одним из его атаманов, был небольшим городком. Типичная русская провинция, разительно отличавшаяся от Екатеринбурга, не говоря уже о Москве. Приезжих тут разглядывали с любопытством, а не с презрением или подозрительностью, как в столице. Тюнингованная ярко–красная машина вызывала у прохожих неподдельный интерес. Алекс заметил, что люди оборачивались вослед. У въезда в город разместилась заметная желтая заправка. Когда он был здесь в последний раз, ее не было. Растет городок, расширяется. Это хорошо, подумал он, наверно, хорошо. Проехав через город насквозь, больше ничего нового Поборцев не заметил, и тоже был этим доволен.

Вот и знакомый с детства дом. Дядя, наверное, уже ждет.

— И–у-в–ж! — перепиленная доска грохнулась на горку опилок, и двое подсобников шустро отнесли ее в сторону, аккуратно уложив в штабель.

— Закончите штабель — и перекур! — объявил Вожаков. В первый раз оказавшись на лесопилке, он не мог спокойно слушать этот визгливый, въедавшийся под кожу звук дисковой пилы. Поначалу затычки в уши вставлял, стойко перенося насмешки. Ничего, зато не оглохну к пенсии, как Гужин, думал он.

Вязниковская лесопилка была, пожалуй, одним из основных производств в Дымовском районе, не считая молокозавода да целлюлозо–бумажного комбината и, наверно, каждый второй вязниковец работал на этих предприятиях. Выбор небогатый, да что сделаешь? Здесь вам не Москва.