За подводными сокровищами - Джейн Крайл

— Ой! — донеслось до меня по телефону. — Вытаскивайте меня отсюда! — Мы моментально вытащили его на поверхность. Оказалось, что зловредный шлем посадил его в гнездо колючих морских яиц. Дюжины ядовитых игл воткнулись в его босую ногу. Нога горела, как от пчелиных укусов, и была почти парализована действием яда.

— Джен, теперь он в твоем полном распоряжении, — сказал Барни.

Это напомнило мне мой первый самостоятельный полет, когда сквозь рев мотора я услышала голос инструктора:

— Я вылезаю, оставляю самолет в вашем полном распоряжении, Джен. Берите его.

Я встала на трап, Майк поднял шлем и надел его мне на плечи. Теперь я поняла, что чувствовал Синдбад-мореход, когда у него на плечах сидел козлобородый. Однако в воде шлем оказался легким и удобным. Набегавшие волны ударялись о стеклянное окошечко и исчезали в голубом тумане.

Когда впервые опускаешься в море, сердце начинает усиленно биться, кровь стучит в висках, во рту пересыхает. Шлем медленно, но верно заставляет вас погружаться. Кругом, кроме ритмического шипения насоса, не слышно ни единого звука.

Воздух под шлемом кажется разреженным и попахивает резиной, как под наркозом. Дышать трудно. Кажется, что вас сжимает какая-то непреодолимая и невидимая сила. Уши закладывает, ломит, в них отдается ваше собственное дыхание. И вы погружаетесь все глубже и глубже. Когда я коснулась дна и медленно подпрыгнула от толчка, то услышала щелчок и уши прочистились. Одновременно исчезло ощущение давления и пропал страх. Мои чувства прояснились, чтобы воспринять мир, полусвет и тишину. Я очутилась как бы в соборе, где царит тишина и куда через цветные витражи проникают слабые лучи света. Переплетающиеся ветви огромного кораллового рифа образовали готические своды на фоне покрытой рябью водной поверхности. Пурпурные морские веера медленно покачивались в такт дыханию моря. Рыбы, похожие на драгоценные каменья, проплывая через расселины кораллов, меняли расцветку. Я двигалась по песчаному дну почти без усилия. Всякое чувство ориентировки пропало: где правая сторона, где левая, что значит идти «прямо вперед»? Единственное направление, в котором я была уверена, — это «наверх», где в 25 футах над головой дно лодки виднелось ободрявшей меня густой увеличенной тенью на серебристой поверхности воды.

Вдруг я заметила, как в темной пасти рифа зашевелился силуэт, который, постепенно вырастая, превратился в голову огромной черной рыбы. Она плыла прямо на меня, открывая и закрывая пасть, достаточно большую, чтобы проглотить мою голову.

От ужаса я инстинктивно подалась назад, потеряла равновесие и скатилась с пятифутового песчаного бугра. Тут шлем как бы ожил. Он наполовину съехал с моей головы и свалился набок. Из него вырвались большие пузыри воздуха. Вода подступила мне ко рту. В панике я старалась сбросить шлем, но теперь он вцепился мне в плечи, как тот старик, о котором рассказал Синдбад-мореход. Свинцовая нога упиралась мне в шею и прижимала к песку. Я все-таки освободилась от шлема и устремилась к поверхности. Но веревочная рука обвилась вокруг моей шеи и потянула меня ко дну. Я судорожно вцепилась руками в веревку, голова выскользнула из петли, и с разрывающимися легкими я вырвалась на поверхность.

— Что ты сделала с нашим шлемом? — спросил Барни.

— Он чуть было меня не утопил, — произнесла я задыхаясь.

Все попытки вытащить шлем не увенчались успехом, так как веревка, шланг и телефонные провода безнадежно запутались в ветвях кораллов, а сам шлем заклинился под глубокой недоступной банкой. Мы тянули изо всех сил, но не смогли его даже сдвинуть. Нырнуть и распутать веревки было невозможно — шлем застрял на большой глубине. Чем больше мы старались, тем сильнее запутывались веревки. В конце концов пришлось их обрезать и оставить свое творение на дне со стеклянным глазом, наполовину засыпанным песком.

Но опыт с этим водолазным шлемом не пропал даром. Благодаря ему был преодолен барьер, отделяющий океан от воздуха.

Он помог нам спуститься в морскую пучину. Теперь перед нами стояла задача изобрести более удобный аппарат для плавания под водой. А пока мы просто ныряли в неглубоких местах.

Теперь нам требовалось найти для погружения более легкий способ.

II

Резиновые крылья и стеклянные глаза

Водолазный шлем открыл нам новый мир. Но это приспособление оказалось слишком тяжелым и неудобным. Шланг держал нас на привязи, лишая полной свободы движений под водой. Мы пробовали пользоваться и покупными шлемами, но все они оказывались столь же непослушными и зловредными, как наш самодельный.

Однажды мы выслали шлем заранее во Флориду, а он так и не прибыл туда. Другой шлем прибыл, но привез с собой такой норд-ост, что нам так и не удалось ни разу спуститься под воду.

Но наша проблема постепенно разрешалась, потому что между 1934 и 1944 годами в Средиземном море и на побережье Южной Калифорнии постепенно вырабатывалась новая техника подводного плавания на небольших глубинах: человек свободно плавает в море без механических приспособлений, без громоздкого водолазного костюма, пользуясь лишь резиновыми ластами на ногах и маской — пластинкой, защищающей глаза.

К концу второй мировой войны Барни возвратился с Южно-Тихоокеанского театра военных действий и служил в американском военно-морском госпитале в Сан-Диего. В расположенном поблизости местечке Ла Джолла мы впервые увидели калифорнийских подводных пловцов, и сами впервые надели маски и ласты. Благодаря маскам наши глаза, привыкшие к условиям атмосферы, настолько приспособились к преломлению света в водной среде, что мы могли разглядеть каждую песчинку на дне, каждое поблескивание рыбьих глаз. Вскоре мы так же сжились с резиновыми ластами, как дельфин со своим хвостом. С нами как бы произошла физическая метаморфоза, но, подобно дельфину, мы не могли дышать под водой.

Когда Барни влюбился в моллюсков и я была вынуждена последовать за ним на дно Тихого океана, то пожалела, что не училась задерживать дыхание лежа в ванне, под мыльной пеной.

Подводной возлюбленной Барни была калифорнийская устрица — единственный моллюск, который, подобно заключенному в раковину наутилусу, являлся источником вдохновения для стихов и песен. Эта большая морская улитка, с блестящей раковиной с молочным отливом, обладает необычайным, почти магическим очарованием. Она — устрица — монополизирует беседу, является доминирующим блюдом, решает вопрос о месте проведения отпусков, пополняет домашние кладовые и сводит с ума жен охотников за устрицами, если только сами жены не научатся нырять за ней. Научившись, они сами становятся не менее одержимыми, чем их мужья, и проводят долгие часы, укрепляя свои мышцы для борьбы с этим моллюском. Они становятся скрытными относительно самостоятельно открытых устричных лежбищ, разговорчивыми, когда речь идет о приключениях под водой, и столь же счастливы, как их мужья, когда являются домой с обычной нормой — десятком сверкающих ракушек.