Исцеляющее безумие: между мистерией и психотерапией - Дмитрий Соколов

_________

В каком смысле мистерию можно назвать психотерапевтической практикой? Вообще говоря, это не очевидно. Выше я подошел к описанию мистерий как продолжения психотерапии, аналогичной какой-нибудь "поддерживающей группе". На самом деле, когда я думаю о взаимоотношениях мистерии и психотерапии, на ум мне просятся любовь и медитация – они обе очень терапевтичны, но это лишь один из их неглавных эффектов. В сказке о психотерапии все-таки сильно ощущается запах больницы, причем даже "неотложки", какой-то резкой борьбы за жизнь, целебного вмешательства, кардинальных перемен. И любовь, и медитация, и мистерия – гораздо шире, глубже и значительнее для человеческой души. Это нисколько не умаляет огромной важности каждой из них в процессе реальной психотерапии.

Мистерия очень явственно связана с вдыханием жизни, одушевлением омертвелых, недоразвитых, забитых, а потому больных частей личности. Это безусловно терапевтическое воздействие. Патологизация психики происходит "согласно купленным билетам", когда личность искажается чрезмерным отождествлением со своей ролью (семейной, социальной или любой другой). Те части личности, которые не вмещаются в это "прокрустово ложе", мертвеют, бунтом рвутся в проявленность, прозябают в недоразвитом состоянии, воспаляются. Часто "луч сознания", проникающий в их "темницы", то есть осознавание, символическая интерпретация, покровительственное или робкое признание вовсе не достаточны для исцеления. Очень часто, уже поняв в какой-то мере необходимость заботы о недоразвитых сторонах собственной души, человек пытается накормить ее примерно тем же фуфлом, которым его кормит общество: обещаниями, размытыми угрозами, лозунгами, "программами развития" или "реальностью третьего порядка" вроде телевизора. Это тоже обычно не работает, то есть не исцеляет; телевизор не терапевтичен, как ни крути. Мистерия же выводит человека на реальную встречу с собственными комплексами, причем в той специальной обстановке, где его обычные стили поведения (поддерживающие его невротические шалости и горести) невозможны или неадекватны. На этой встрече действия просты и навязчивы, как на низкопробной дискотеке. Вместо болтовни, фантазий или запутанной символики, я приношу (например, Марсу или Дионису) всего себя, когда бегу, ночью, голый, по дороге, и вместе со всеми кричу: "Эвоэ!" При этом я не лечу себя – но выздоравливаю.

Выздоровление следует за проработкой "коллективных" или "архетипических" тем (к которым, так или иначе, сознательно или (чаще) бессознательно, все равно сводится индивидуальная психотерапевтическая "проработка"). Выздоровление наступает потому, что соответствующая часть моей души получает свою "порцию крови" и оживает. Выздоровление, в конечном итоге, является всего лишь вопросом практики – так происходит. Почему рождению детей так часто предшествуют поцелуи? Так задумали боги.

Глава 2. Дионисийская мистерия

– Да! И сольются в поцелуе мучитель и жертва; и злоба, и помысел, и расчет покинут сердца, и женщина…

– Женщина! – затрепетал Семеныч. – Что? Что женщина?!

– И женщина Востока сбросит с себя паранджу! Окончательно сбросит с себя паранджу угнетенная женщина востока!

Я выбрал для своей первой иллюстрации Диониса – прежде всего, конечно, по личной своей пристрастности и "верности патрону". Но не только: я думаю, что именно он вдохновляет и покровительствует огромной части нынешней психотерапии, со всем ее пафосом освобождения от гнетущей власти социума или собственных "комплексов", обычной атмосферой "глотка воздуха" и терапевтами, так часто любовно близкими с алкоголем, марихуаной или ЛСД.

Итак, Дионис. Его миф, в самом пунктирном пересказе, сводится к нескольким сюжетам:

1. Множественное происхождение со всевозможными смешениями "неколебимо твердых» семейных ролей (его вынашивала мать, родил отец и переродила бабка); его мать, к тому же, была человеком, а отец – богом.

2. Над ним тяготело проклятие семейных разборок (ревность Геры, жены отца), и отсюда:

3. Его воспитывали как девочку на женской половине чужого дома;

4. В юности он сошел с ума, и был безумен долгое время; но, несмотря на это (и, естественно, благодаря этому):

5. Он изобрел вино и научил его изготовлению людей.

6. Он собрал вокруг себя армию нимф, сатиров и менад (буйствующих женщин); и это была армия не только в переносном, но и в прямом смысле, поскольку с нею он покорил немало городов и государств, когда

7. Устанавливал культ своего почитания по всей Греции и Малой Азии, при котором

8. Его последователи впадали в священное безумие, с неистовой силой бегали по полям и холмам и разрывали на части встретившихся им крупных животных (вплоть до быков) и нередко – людей.

9. Своих противников он также поражал безумием, губительным для окружающих, но – необратимым.

10. Он женился на Ариадне, сразу же после того, как ее оставил на морском острове Тесей (после всех их критских приключений с Минотавром).

11. Он изобрел театр.

12. Он вывел из подземного царства свою мать (одна из единственных удачных попыток того, что пробовали многие боги и герои) и дал ей место на Олимпе, где

13. После основных своих приключений сел по правую руку своего отца, Зевса (место уступила ему Геста, богиня домашнего очага).

Для психологических процессов я прежде всего обозначил бы Диониса как бога вина и священного безумия, а также разрушителя границ (одним из его имен было "Лисий", от "лизиса", растворения – прежде всего цепей и страданий). Безусловно, посвященная ему (или вызванная им) мистерия должна раскрывать и отыгрывать эти базовые темы. Приобщиться Дионису в таком самом базовом смысле означает выйти с помощью "вина" (возвышающего, веселящего и освобождающего) за "границы" (социальных отношений, здравого смысла, характера и морали) в "безумие" (буйное действо непредсказуемой природы). И вот вам простой пример того, что может произойти, безусловно имеющий терапевтическую ценность.

С этого и началось все главное – сивуха началась вместо клико! Разночинство началось, дебош и хованщина!..

Молодой парень, работающий высокооплачиваемым программистом, в обычной социальной ситуации выставляющий интеллектуальность и робость, очень сомневался, принять ли приглашение на мистерию, до самого последнего дня. Особенно (на словах) его смущало то, что придется жить на природе, причем в довольно холодное время года (для Израиля; где-нибудь плюс 10 в воздухе), когда часто идут дожди. Несколько раз он сказал мне, что только однажды в своей жизни ночевал под открытым небом. Несколько раз спрашивал, что мы будем делать, если пойдет дождь. Я осторожно объяснял, что многие процессы делать под дождем прекрасно, но вещи будут оставаться сухими в "доме", где и мы сможем переодеться, высохнуть и согреться. В свой самый последний звонок (уже в день начала мистерии) он задал поистине шикарный вопрос: "А что, если пойдет дождь, а потом мы высохнем, а потом опять пойдет дождь?" Я постарался дать ему по голове (по телефону получилось слабо), а сам подумал, что такой страх перед внешней природой, конечно, отражает страх перед природой внутренней, и что, наверное, звать его не следует. Но это я только подумал, а в таких делах я использую логику только страховочно. Короче говоря, мы поехали, и по дороге он жаловался на проблемы своего дедушки и на собственную боязнь простуды – как он описывал, вполне фобически сильную и необъяснимую.

В действах он участвовал хорошо, не халтуря и не выделяясь. Главное началось в ту центральную ночь, когда каждый был свободен делать что хотел. В какой-то момент я услышал крик и поспешил "на помощь" в глубь леса. По крикам я нашел его легко. Он сидел на камне на склоне холма, бил в барабан (который привез с собой, хотя никогда на барабане не играл) и орал – просто так, нечленораздельно. На его лице слишком очевидны были счастье и вдохновение. Обрадованный, я вернулся в "дом". Скоро пошел сильный дождь, и многие вернулись под крышу, но его крики по-прежнему были слышны с той стороны холма. Один из участников, уже на следующий день, рассказал, что был рядом с "барабанщиком" перед этим дождем, но с первыми каплями был отослан, причем тот перестал на секунду бить по барабану и сказал: "Иди, а то промокнешь, простудишься".

В разгар дождя (уже грозы) он появился на центральной площадке, разделся догола и позвал всех присоединиться к процессии. С трещотками и бубнами мы пошли за ним, он вел нас через чащи, орал, издевался над обувью, женщинами, и бил в свой барабан особенно неистово, если кусты преграждали дорогу. Чуть не всю оставшуюся ночь он провел на крыше нашего "дома", под грозой или без, голый, продолжая бой и крики. Всех, кто пытался ему помешать, он трубно, очень громко и явственно, посылал матом. Это было прекрасно.