Управление - Андреас Эшбах

С этими словами она повернулась, засеменила ногами и снова покинула зал. Хелена сделала глубокий вдох и выдох, наклонилась вперед и еще раз нервно провела рукой по старым черным бакелитовым кнопкам.

Хорст Добришовский принял на себя ответственность показать рейхсфюреру тайные залы, фактически сердце НСА. Ко всеобщему удивлению, Гиммлер спросил, насколько это необходимо, на что заместитель начальника управления находчиво заверил его, что это, разумеется, может быть необязательным для понимания того, что они намеревались ему представить, но, безусловно, будет полезным.

– Ну, хорошо, – согласился Гиммлер, и они отправились в путь: Добришовский, Гиммлер и один из его адъютантов, мужчина с резкими чертами лица и водянисто-серыми глазами, которые казались мертвыми.

Для чего изначально служил первый зал перед тем, как НСА переехало в здание, никто точно не знал. Высказывались предположения, что во времена кайзеровской империи здесь был танцевальный зал. Об этом свидетельствовали витиеватые арочные проемы и потолок с лепниной, которые много десятилетий назад наверняка были белыми.

С течением времени его несколько раз расширяли, при этом пристройки, разумеется, не украшали лепными потолками, а возводили пресные утилитарные сооружения, в которых, как и в самом зале, стояли строем бесчисленные тонкие вертикальные цилиндры, словно армия солдат медного цвета. Обычно они не сверкали так, как сегодня – для безупречной работы не имеет значения, потускнела медь гильзы или нет, – но, учитывая заранее объявленный визит рейхсфюрера, уборщицы за последние недели потратили много мышечной силы и сигаретного пепла для того, чтобы отполировать оборудование до зеркального блеска.

– Лучшие в мире хранилища данных, – объяснил Добришовский беспрерывное приглушенное гудение и потрескивание, наполнявшее зал и звучавшее так, словно приближается стая голодных кузнечиков. Он положил руку рядом с фирменным знаком «Сименс», красовавшимся на каждом цилиндре.

– «Сименс ДС-100». В десять тысяч раз быстрее, чем устройства до Мировой войны, и в тысячу раз компактнее.

Во время обычной экскурсии на этом месте Добришовский привел бы несколько забавных сравнений того, сколько миллиардов единиц информации может вместить в себя одно такое хранилище, сколько получилось бы заполненных папок фирмы «Лейтц», если распечатать всю хранящуюся в зале информацию, сколько потребовалось бы для них полок и какой, в свою очередь, была бы площадь размещения стеллажей: вообще-то таким образом можно заполнить каждый дом в Веймаре, и еще осталась бы куча папок.

Но рейхсфюрер выглядел настолько незаинтересованным, что у Добришовского возникло отчетливое чувство, что эту часть экскурсии ему лучше пропустить.

Поэтому он сказал только:

– Вы видите здесь практически всю Германию, зафиксированную и отображенную в виде данных. К тому же для оценки у нас есть непосредственный доступ к центральным служебным компьютерам глобальной сети, которые, как известно, по-прежнему стоят в… – Он кашлянул. Чуть было не произнес «в прежнем Императорском институте обработки информации». Сила привычки. – Которые находятся в университете в Берлине.

Гиммлер сделал несколько шагов, заложив руки за спину.

– Только Германии? – спросил он.

Добришовский откашлялся.

– Имеется в виду, конечно, весь рейх. В его нынешних границах. – Он поднял руку, указывая налево. – Пройдемте, я могу показать вам, как именно это выглядит.

Он направил высокого гостя и его сопровождающего в соседнее помещение, их новую пристройку. Они пожертвовали ради нее гаражом, который больше не использовался в связи с сокращением личного состава после начала войны. Здесь уже ничто не напоминало медного цвета симметрию других залов в духе имперского партийного съезда. Вместо этого рядом друг с другом стояло множество серых колоссов, которые выглядели как чугунные масляные цистерны и грохотали как неравномерно работающие реактивные двигатели. Каждая из машин была подключена к внутренней сети особым образом, который не только выглядел, но и был непростым: клубок из серых, обтянутых тканью кабелей, самодельные соединительные части и временно покрытые перфорированными листами переключательные схемы, которые они также разработали самостоятельно. Для некоторых из них пригодились старые трубы, чей красноватый отблеск таинственным образом освещал блоки.

– Это, например, хранилища данных, доставленные после оккупации Польши, – пояснил Добришовский. – В них содержится вся информация польской телефонной сети, а также все записи Польского форума до вывода его из эксплуатации.

На самом деле хранилища данных были произведены в Англии в те времена, когда англичане только начали строить электронные компьютеры вместо своих Analytical Engines на паровой тяге. Электронная промышленность Польши к началу войны была все еще полностью занята снабжением страны радиоприемниками и телевизорами. Кроме того, было нелегко конкурировать с английскими бросовыми ценами на компьютеры.

– Вся информация… – повторил Гиммлер, и его лицо сразу озарила улыбка. – Так, значит, это были вы? Вы отправили нам отчеты о том, где мы найдем сопротивленцев?

– Да, – ответил Добришовский. – Большинство людей не понимают, что благодаря их телефонам можно в любое время отследить их местонахождение.

Гиммлер усмехнулся, глянул на своего адъютанта. Тот произнес с надменной улыбкой:

– Паразиты из польского Сопротивления в какой-то момент об этом догадались. Но было уже слишком поздно.

Они оба засмеялись. Добришовский ограничился улыбкой, улыбкой облегчения. Казалось, настроение рейхсфюрера улучшилось, а это, надо надеяться, было хорошим знаком. Во всяком случае, он, казалось, начал постепенно понимать, что они способны сделать для Отечества.

Впервые за этот день Добришовский почувствовал что-то вроде уверенности в том, что их план увенчается успехом.

Ойген Леттке находился в туалете в полном одиночестве, в этом слишком большом, слишком высоком, неуютно холодном, выложенном белыми кафельными плитками помещении, в котором дурно пахло дезинфицирующим средством и мочой, а каждый звук разносился ужасно громким эхом: не только смыв унитаза, звучание которого представлялось ему Ниагарским водопадом, не только запирание туалетной двери, наводившей на мысли о захлопывающейся тюремной решетке, нет, но и каждый совершаемый шаг был слишком громким, так же как и шорох спускаемых брюк или всего лишь расстегивание ширинки. Не говоря уже о звуках, связанных с совершаемыми «делами».

Ладно еще, если удавалось оказаться в туалете в полном одиночестве.

В данный момент скрипел только кран, произведенный еще в прошлом столетии. Здесь было три раковины, слишком много для числа мужчин, все еще работающих в НСА. Из крана самой левой раковины без остановки капала вода, и так было всегда с тех пор, как он начал здесь работать. Никто не считал себя ответственным за это; и он тоже.

Ойген Леттке не спешил. Он разглядывал себя в зеркале, пока усердно усмирял на голове несколько непокорных прядей, смоченных холодной водой. Также и кончики его тонких усиков могли бы стать еще немного острее.

Он изучал черты своего лица – привычка, почти что одержимость, всякий раз, когда он стоял перед зеркалом, – вспоминал, как он выглядел, будучи ребенком или подростком, и пытался понять, что же такое ему свойственно, из-за чего ни одна девушка, в которую он влюблялся, не хотела