Ветеран Цезаря - Надежда Остроменцкая

И вот наше имущество продали с аукциона[5]. Мать плакала день и ночь, особенно после того, как дом и всё, что в нём было, купили какие-то неизвестные люди. Нам оставили только самое необходимое: шкафчик со статуэтками ларов[6], немного посуды, кухонную утварь, постели, платье и бельё. А рабы остались у нас только те, которые пришли с моей матерью из дома её родителей.

Перед аукционом Валерий прибежал проститься со мною. Я обнял его и с великим плачем целовал, а он в это время шепнул мне на ухо:

— Говорят, какой-то мошенник помог Диксипу спасти деньги, а теперь болтает всюду, что Диксип его надул: дал меньше, чем обещал… или совсем ничего не дал. Я постараюсь всё разузнать и передам тебе. А ты пока молчи.

И я молчал, ожидая прихода Валерия. Но он исчез. Видно, продали его куда-нибудь далеко.

Один раб, нянчивший мою мать, когда она была ещё малюткой, нанял нам квартиру в шестиэтажном доме на окраине города. В новой квартире нашей было всего четыре комнаты: по одной спальне для меня и матери (на зиму и лето!), один триклиний, в котором мы должны были обедать круглый год, комната для рабов и кухня. Я даже не представлял себе, что люди могут жить так тесно! И вот теперь мы собирались перебраться в эту крохотную квартиру из нашего огромного дома, где было два триклиния, зимний и летний, и у каждого из нас по две спальни: зимой мы спали в маленьких комнатах верхнего этажа, которые, как и зимний триклиний, смотрели на юг, а летом — внизу, и в окна наши заглядывали ветви смоковниц и яблонь. Библиотека помещалась в восточной части дома, чтобы ни полуденное солнце летом, ни северный ветер зимой не портили книги. Кроме того, были атрий[7], пиршественный зал, таблинум[8], перистиль[9], мастерские и другие комнаты. А вокруг дома сад и огород.

Из окон же новой нашей квартиры видны были верёвки, протянутые через улицу, и на них — жалкое бельё бедняков. От всего этого мать впала в такое уныние, что совсем забыла о почитании духа нашего дорогого покойника. Я один ходил на могилу отца и терзал его слух бессмысленными жалобами, словно тень его могла выйти из аида и помочь нам!

Вот что вскоре случилось.

Однажды, когда мы с матерью присматривали, как рабы укладывали в сундуки вещи, чтобы перевезти их в новое жильё, в доме послышался говор и топот многих ног. Так как дом уже не принадлежал нам, мы не вышли посмотреть, кто это ходит. Только мать, заливаясь слезами, сказала:

— Жестокие!.. Не могли подождать, пока мы выедем!

Тут занавеска заколебалась, и за нею раздался голос Диксипа (ошибиться мы не могли, мы ведь так часто его слышали!):

— Не ходите за мною. Может быть, ей будет неприятно ваше присутствие.

Чья-то смуглая рука приподняла занавес, и Диксип важно вступил в комнату. Мать вскочила. Глаза её сверкали негодованием, щёки пылали… Слёзы, катившиеся по ним, показались мне похожими на капли хрусталя на розовом мраморе. В первый раз заметил я, какая она красивая. Диксип, видно, тоже залюбовался ею и стоял, ни слова не говоря и не сводя с неё глаз.

— Что тебе надо здесь, ворон? — надменно спросила мать. — Какие ещё злые вести хочешь ты нам сообщить?

Диксип низко поклонился:

— Я пришёл с добром, Тертулла. (Я удивился, что он так запросто называет мою мать.) По моей просьбе люди, которые приобрели этот дом, согласились оставить его тебе, пока твой Луций, — он кивнул в мою сторону, — не сможет его выкупить. Это делается, конечно, под залог. Я поручился за вас всем своим достоянием. Луций уже не маленький. Наша компания охотно будет давать ему поручения. Так он начнёт понемногу отрабатывать свой долг.

Я остолбенел от удивления. Мать смущённо глядела на него:

— Прости мою грубость! Ты очень великодушен.

Радость мелькнула в глазах Диксипа, но он с лицемерным смирением опустил их:

— Это я должен просить тебя о великодушии, Тертулла. В знак примирения нашего позволь мне возвратить тебе вещи, которые я перекупил у тех, кто приобрёл их при распродаже. — Он хлопнул в ладоши, занавес на дверях распахнулся, и тут стало понятно, что за шум мы перед этим слышали: в перистиле, куда выходила спальня, выстроились высокие корзины с книжными свитками, статуи, светильники и другие вещи, недавно унесённые из нашего дома. Здесь же стояли и рабы, только старых наших слуг среди них не было.

Меня покоробило от вторично повторённого обращения «Тертулла» и от слишком щедрого дара, сделанного сыном бывшего раба. Я хотел крикнуть, что вещи куплены на деньги, украденные у нас, но, вспомнив слово, данное Валерию, смолчал: я ведь ничем не мог доказать, что Диксип вор.

Мать ахнула и сжала руки, словно при виде колдовства.

Диксип сделал шаг к ней… У меня упало сердце: мне показалось, что он хочет обнять мою мать. Но он покосился на меня и повёл руками в сторону перистиля, где стояли рабы.

— Распоряжайся ими, Тертулла. Завтра я приду к тебе потолковать, может быть, нам удастся спасти часть капитала Гавия Сестия. Привет, Тертулла. — Он низко поклонился моей матери и небрежно кивнул мне. — Привет.

Едва он вышел, я обрёл дар речи:

— Как он смеет называть тебя Тертуллой!

— Тш-ш! — Мать указала глазами на рабов. — Какие пустяки! Тот, кто сделал нам такой великолепный подарок, всё смеет. Он поступил как настоящий друг. Подумай: мы можем остаться здесь! Можем не переезжать в этот отвратительный дом для бедняков! Какое счастье! Его заботами нам возвращены почти все вещи! А ты, неблагодарный, смотрел на него, как волчонок. Чтобы этого больше не было! А теперь идём покажем новым рабам, куда что ставить.

Она была такой весёлой, помолодевшей, словно не случилось с нами никакой беды. Я почувствовал к ней вражду и отвернулся, бросив через плечо:

— Не пойду!

— Какой упрямый! — Мать, смеясь, выбежала из спальни. Мне стало горько, что я ей не нужен, что в этом огромном доме у меня нет больше ни одной близкой души.

Глава третья

Он действительно явился на другой день и вместе с моей матерью отправился в таблинум, где отец хранил разные документы. Я взбежал за ними по ступенькам. Занавес был отодвинут, и я увидел, как Диксип уселся в кресло отца и достал из принесённого мешка свиток пергамента:

— Эти счета я взял в конторе покойного Сестия Гавия, а вот… — Он снова наклонился к мешку.

Я не вытерпел, вошёл в таблинум и, не глядя на Диксипа, обратился к матери:

— Это рабочая комната моего отца. Кресло, в котором сидит этот… человек, предназначено главе семьи, хозяину дома.