Когда ты исчез - Джон Маррс

Оставалось только одно – позвонить отцу Саймона и его мачехе, Ширли. Когда оказалось, что там он тоже не появлялся, пришлось выдумать своему звонку объяснение – мол, он собирался к ним сегодня заглянуть, но, наверное, перепутал дни. Мне, конечно, не поверили. Саймон не был рассеянным – по крайней мере, когда дело касалось его родителей.

Я пришла в такое отчаяние, что была готова позвонить даже человеку, чье имя поклялась больше не вспоминать. Хотя в нашем доме о нем не говорили больше трех лет, и вряд ли я сумела бы найти его контакты…

Телефон вдруг шумно зазвенел. Я ударилась локтем о шкаф, ругнулась, схватила трубку и разочарованно выдохнула, услышав голос жены Стивена, Байшали.

– Может, тебе чем-нибудь помочь? Давай я приеду? – спросила та.

Я отказалась, и она пообещала позвонить позднее.

Мне не нужны были подружки, мне был нужен муж. В голове било набатом: Саймон пропал на весь день, и никто не знает, где он. Я злилась на саму себя – что не объявила тревогу раньше.

Плохая все-таки из меня жена… Не знаю даже, как теперь буду извиняться перед Саймоном.

21:00

Вскоре после моего звонка приехали Роджер и Пола – и именно в тот момент я окончательно сломалась.

Когда дверь открылась, они увидели, что я стою на пороге и заливаюсь слезами. Пола обняла меня и повела обратно в гостиную, где я просидела почти весь вечер у телефона. Роджер знал Саймона еще со школы, однако сейчас приехал не как друг, а как служащий полиции.

Правда, Пола не дала ему вставить и слова, взяв организацию допроса в свои руки.

– Ладно, давай начнем с самого начала. Подумаем, где этот придурок может шляться весь день, – заявила она. – Уж я-то ему устрою, когда найду!

Мы перебрали все возможные варианты: куда он мог пойти и с кем. И ни к чему не пришли. Судя по всему, Саймон растворился в воздухе.

Страшно было даже думать об этом, а от разговоров и вовсе бросало в дрожь. С каждой минутой становилось только страшнее. По стандартам полиции, нам предстояло выждать целых двадцать четыре часа, прежде чем подавать заявление о пропаже. Правда, Роджер был готов нарушить протокол и сам позвонил в участок.

– Господи, Пола, что с ним могло случиться? – дрожащим голосом спросила я.

Она не знала, что ответить, поэтому сделала единственное, ради чего нужны друзья: сказала то, что я хотела услышать.

– Он найдется, Кэтрин; правда, найдется, – шепотом пообещала Пола и крепко меня обняла.

Я словно попала в кошмар – такое могло случиться с кем угодно, только не со мной. Не с моими близкими и не с моим мужем.

САЙМОН

Нортхэмптон, двадцать пять лет назад

4 июня, 5:30

Я перекатился на бок и посмотрел на жемчужно-белый циферблат будильника, стоявшего на тумбочке. Полшестого утра. Как обычно. За последние пятнадцать месяцев я уже позабыл, что такое крепкий сон.

Наши спины разделяли сущие сантиметры, и я чувствовал, как с каждым вздохом во сне изгибается позвоночник Кэтрин. Я отодвинулся. Принялся наблюдать, как в спальню сквозь щель в занавесках пробирается тусклый кремово-рыжий луч.

Откинул простыню, посмотрел на солнце, встававшее над кукурузным полем, чтобы залить светом наш унылый дом. Натянул висевшую на стуле одежду, открыл шкаф, стараясь не скрипеть петлями и не разбудить жену.

Нащупал часы, которые почти всю жизнь пролежали на полке в зеленой коробке. Надел их на запястье. Ремешок щипался, выдергивая волоски. Коробку оставил на месте.

Осторожно прошел по комнате и бесшумно закрыл за собой дверь. В коридоре остановился у всегда запертой спальни. Взялся за ручку, начал ее открывать. Но замер.

Не могу. Не надо. Незачем возвращаться в тот день.

Лестница застонала под моими ногами, вспугнув дремавшего пса. Оскар распахнул янтарные глаза и поплелся ко мне, спросонья едва перебирая лапами.

– Прости, приятель, не сегодня.

Обойдемся без обычной прогулки.

Оскар обиженно повесил голову, тяжело вздохнул и вернулся на свою лежанку, раздраженно спрятав голову под одеяло.

Я отпер входную дверь и осторожно закрыл ее за собой. Чтобы не хрустеть гравием, прошел по лужайке, открыл ржавую металлическую калитку и вышел. Не погладил напоследок детей по голове, не поцеловал украдкой жену в лоб, не оглянулся на дом, который мы построили вместе.

Я должен был двигаться вперед.

Они еще спали – а я уже проснулся.

А когда проснутся и они, в доме окажется на одну измученную душу меньше.

6:10

Дом за моей спиной остался в прошлом, когда я дошел до проселочной дороги, которая должна была привести меня в Харпол-Вудс.

В голове царила пустота; ноги сами несли меня куда надо. Вели сквозь заросли конского каштана, через колючий папоротник, норовивший порвать джинсы, прямиком во чрево леса: туда, где годами, как отметина на земле, лежала выцветшая голубая веревка. Когда-то здесь был пруд, а веревка висела на дереве, чтобы местная ребятня качалась над водой. Вода давно испарилась, и веревка оказалась не нужна.

Я поднял ее с земли и подергал на пробу. Веревка, несмотря на возраст, была крепкой. В отличие от меня.

Я сел на срубленный дубовый ствол и принялся высматривать ветку покрепче.

7:15

Не припомню, когда последний раз было так тихо.

Прошло всего два часа, как я вырвался из привычного хаоса. Не визжали вокруг дети, путаясь под ногами. Не орало с подоконника радио. Не гремела барабаном стиральная машина в очередном бесконечном цикле. Ничто не отвлекало меня от мыслей – только вдалеке чуть слышно гудели автомобили.

После всех ударов и пинков, что получил от судьбы, я просто не мог вернуться домой.

Ковыряя пучок мха, растущего из влажной коры, я вспомнил день, когда жизнь стала вконец невыносимой. Я стоял в ванной, а из спальни неслись отголоски плача. Кэтрин рыдала все громче и громче; ее всхлипы ввинчивались мне под кожу и по венам заползали прямиком в голову. Я зажал уши вспотевшими ладонями, чтобы унять шум, и слышал лишь биение моего несчастного сердца – глухое, презренное тиканье внутри бездушной туши.

А потом меня накрыло с такой силой, что я упал. Выход есть! Я могу избавиться от мучений – если признаю, что моя жизнь закончена, и совершу самоубийство.

Пульсация в голове стала тише.

Если я прощу Кэтрин, или она простит меня, или мы заключим фаустовский договор забыть обо всем, что встало между нами, – это ничего не изменит. Поздно. Содеянного не исправить. Камни брошены, они