Топот бронзового коня - Михаил Казовский

    - Многие тебе лета! И счастливой дороги в Царь-град!

    Он увидел бледное лицо Македонии, слезы в её огромных глазах и подумал: «Славная моя. Жаль, что расстаёмся. Ты мне подарила столько незабываемых чувств! Мне тебя будет не хватать».

    И она поймала брошенный в её сторону добрый взгляд. И решила: «Все отрину и за ним пойду. Не могу уже без него. Или с ним - или головой в петлю!»

    Мальчики-привратники распахнули ворота. Кавалькада выехала на улицу… На такую родную, на такую знакомую с детства, по которой с матерью ходил в церковь, по которой маму увезли похоронные дроги… Значит, никогда он сюда больше не вернётся? Значит, никогда не увидит этой мостовой, стен, верхушек деревьев? Господи, как больно! Как невыносимо тоскливо раз и навсегда покидать отчее гнездо, всех своих товарищей, прежнюю любовь!… Прыгать, словно в речку с обрыва, в незнакомую жизнь. Не разбиться о подводные камни и выплыть… Не утонет ли? Не затянет ли его смертоносный омут?

    Кифа деловито сказал:

    - Небо мне не нравится. Видно, быть дождю.

    Велисарий посмотрел на далёкие синеватые облака:

    - Уезжать в дождь - добрая примета.

    - Да, но если станем пережидать, не успеем к вечеру добраться до Плендива.

    - Вот ещё чего не хватало - пережидать! А промокнем - не велика беда, не растаем.

    - Ха, промокнем! Если ваша милость простудится, старый господин спустит с меня три шкуры.

    Молодой хозяин насупился:

    - Ты о старом хозяине забудь. От сего мгновения подчиняешься только мне. Как велю - так и делать должен.

    У слуги на лице появилась хитрая улыбка:

    - Ну, само собой, ваша милость.

    - И не смей ехидничать, а не то побью.

    - Буду нем как рыба. Стану открывать рот только для еды.

    - Ох, дождёшься у меня, Кифа!

    Выехали из Сердики. Справа и слева от мощённой серыми булыжниками дороги потянулись холмы, сплошь поросшие буками и грабами. Меж стволов мелькали белые деревянные хатки, крытые соломой. Грозовая туча наползала с востока - именно оттуда, где лежал город Плендив (а по-гречески - Филиппополь, превратившийся затем в болгарский Пловдив), - первая треть их пути в Константинополь.

    На дворе стояло позднее лето 517 года от Рождества Христова.

    Византийской империей правил в ту пору Анастасий Дикор [1] (что по-гречески значит «разные глаза», так как у него правый глаз был голубоватого цвета, левый же - коричневато-зелёного)…

    Надо, думаю, пояснить, что же представляло из себя государство, где и происходит действие нашего романа.

    Некогда могучая Римская империя в силу многих внутренних и внешних причин развалилась надвое: на Восточную и на Западную. Центром Запада оставался Рим, сердцем же Востока сделался Византий - древний городок на Босфоре, переименованный позже в Константинополь.

    Обе части хоть и не зависели теперь друг от друга, византийский монарх на словах сохранял верность Риму, не решался присвоить себе титул императора, а по-гречески скромно именовался василевсом (царём), или автократором (самодержцем). И свою страну, наследницу римских традиций, называл Романией, а её жителей - ромеями. Делопроизводство по- прежнему шло на латыни. И на всей территории действовало римское право.

    Территория, кстати, была обширная - от Балкан до южного побережья Крыма, черноморское побережье Кавказа, далее Армения и земли от Евфрата до Малой Азии, Палестина, Сирия и Египет. Административно земли разделялись на множество провинций и на две префектуры, во главе которых стояли назначаемые из центра наместники.

    Постепенно языческие боги - римские и греческие - уходили в прошлое, уступая место христианству, разным его течениям. Возводились церкви и монастыри, возникали епархии. В Византийской империи появились четыре, не зависимых друг от друга патриарха - Константинопольский, Иерусалимский, Александрийский и Антиохийский. А епископ Рима тоже существовал сам по себе, и его, в дань уважения, василевсы Востока называли Отцом или Папой… Даже после того, как Италию захватили пришлые германские племена (варвары), и Западная империя прекратила своё существование…

    Как во все времена во всех странах, жители провинций Востока были недовольны властью центра, часто бунтовали, тем не менее стремились жить в этом центре - очаге культуры, власти, цивилизации. Вот и Константинополь наводнялся не только беженцами с Апеннинского полуострова - бывшей аристократией Рима, не желавшей подчиняться варварским королям, и не только собственно греками из частично ещё языческой Эллады, но и выходцами с Балкан, из Армении, Грузии, Сирии, Египта… А поскольку чёткой системы престолонаследия в Византии-Романии не существовало, василевсами становились те, за кого выступала армия. Значит, во главе государства зачастую оказывался вовсе не коренной житель Босфора и к тому же далеко не царских, не голубых кровей. Например, тот же Анастасий Дикор был незнатного рода, выходец из албанского Диррахия (ныне город Дуррес), средний руки чиновник из администрации прежнего автократора…

    Он к 517 году был уже немощный старик - приближался к девяностолетнему возрасту, плохо видел и плохо слышал, а делами государства за него занимались трое: личный секретарь (по-тогдашнему - мистик) Феокрит, распорядитель дворцового этикета евнух Амантий и начальник охраны - совершенно безграмотный Юстин.

    Вот к нему-то, Юстину (Устину), а точнее, к его племяннику Петру, некогда учившемуся в Сердике у старого Косты, и держал путь семнадцатилетний Велисарий…

    Кавалькада двигалась споро, без задержек: в тот лее вечер заночевала в Филиппополе, на второй день остановилась в Аркадиополе (современном турецком Люлебургазе) и на третьи сутки выехала к Босфору. Впереди выросла стена - неприступная, каменная, с узкими бойницами, полукруглыми башнями и уступом-балконом сверху (сквозь его прорези на возможные штурмовые войска противника выливали кипяток и горячее масло).

    Кифа восхищённо цокнул языком:

    - Вот вам и Царьград!

    Велисарий смотрел, широко распахнув глаза:

    - Потрясающе! Я читал про оборонительную стену Феодосия [2], но никак не думал, что она так великолепна. Будь я даже самим Александром Македонским, а и то не решился бы брать её приступом!

    - Александр бы что-нибудь придумал.

    - Если только военной хитростью, а лоб в лоб не получится.

    Поскакали к Адрианопольским воротам - мощным, в три человеческих роста, дубовым, снизу доверху окованным железом. Спешились и предстали перед охраной: несколько вооружённых мужчин осмотрели их снаряжение и багаж (провозить оружие было запрещено), а чиновник-нотарий в это время изучал их сопроводительные грамоты, делал записи на папирусе, вшитом в толстую книгу, и затем получил въездную пошлину. Наконец путникам позволили следовать дальше.

    Сразу же за воротами начиналась одна из главных улиц Константинополя - Меса. Справа высилась семиглавая церковь Святого Георгия, слева располагались портики Евдома. Все постройки каменные, многие, в подражание античной архитектуре, с мраморными колоннами, расписными фронтонами. А вокруг - сады, сады с буйной зеленью.

    Миновали вторую оборонительную стену - Константина [3] - и оперлись в собор Святых апостолов, где обычно хоронили всех почивших в Бозе монархов Романии. Рассмотрели высокий акведук Валентина, по которому вода из реки Ликос попадала в центральную часть столицы. Задержались у форума Тавра: на одной половине площади шли торги скотом, на другой - рабами. Там и сям кипела многоцветная жизнь: в портиках работали мастерские, у дверей лавчонок выставлялся товар - ткани, продукты, вина, на конях ездили гвардейцы эпарха (градоначальника), наблюдавшие за общественной безопасностью, то и дело мелькали вывески юридических консультаций и ростовщиков, похоронных бюро, книжных магазинчиков и харчевен. А вокруг бурлили толпы народа - иноземные моряки, нищие, бродяги-монахи, уличные артисты, ездили вельможи в паланкинах и бричках с охраной, бегали мальчишки-посыльные и разносчики, предлагали себя гетеры… Тихая Сердика по сравнению с древним Византием выглядела медвежьим углом, краем света! Велисарий смотрел на Константинополь и с тревогой думал, что, возможно, не уживётся в этом людском муравейнике, гомоне и шуме, убежит восвояси и пойдёт по стопам родителя - будет преподавать гимнастику, проведёт жизнь в глуши и покое. Разве мыслимо стать своим человеком в Царьграде да ещё пробиться в какие-нибудь верхи? Уж не замахнулся ли он слишком широко?