Герои. 30 известных актеров и режиссеров рассказывают о своих путешествиях - Дон Джордж

Назовем ее П. Ей оставался один семестр до получения диплома в Мичиганском университете в городе Энн-Арбор (знаменитом своей футбольной командой и Партией Людей Радуги, которую часто посещал Джон Леннон). Она жила в доме горохового цвета, обитом сайдингом, вместе с другими студентами, а я делил с ней кровать, занимающую три четверти комнаты, в которой жила еще одна девушка.

В доме обитало немало музыкантов, и пока П. была на лекциях, я решил освоить флейту, чтобы играть в их труппе. Один из парней как раз играл на саксофоне и флейте и учил меня – зима была в разгаре, и мне надо было убить шесть месяцев. Однажды днем мы с П. воспользовались тем, что ее соседка по комнате была на лекции. Наша вспышка страсти закончилась пронзительной и довольно музыкальной эмоцией восхитительной П.

Тем вечером за общим ужином одна из девушек сказала: «Парень, а ты и вправду начал неплохо играть на флейте». Я ответил, что вообще не прикасался к ней в тот день, а П. подавилась спагетти. С тех пор П. и прозвали Флют.

Когда Флют закончила университет (ее специализацией была психология – это важно), мы отправились с ней в путешествие по Европе на фургончике «Фольксваген», который мы купили в Афинах. Несколько месяцев мы жили у одной семьи на острове Скопелос, так как в то время я начал писать о своих путешествиях. Флют готовила мусаку и, бредя по узким переулкам с белеными домами, относила ее в пекарню. Когда же она возвращалась домой с готовым блюдом, ее постоянно останавливали встречные женщины, которые хотели посмотреть, потрогать и попробовать кушанье и высказать свое мнение о ее кулинарных умениях. На закате мы любили проводить время с рыбаками – где еще можно попробовать такого вкусного осьминога на гриле, как не в Греции?

Потом мы устроились на работу в Австрии, на горнолыжном курорте Санкт-Антон-ам-Арльберг. Я целый день мерз на подъемниках, а Флют работала горничной в доме, где мы жили. Но однажды ее попросили убирать за слабоумным дедулей, и тогда мы решили, что жизнь слишком коротка!

Когда мы получили голландские номера для своего фургона, то решили отправиться в Амстердам, чтобы его продать. Но стоило нам проехать всего 23 километра, как нас остановили полицейские. Они осмотрели машину и вынесли вердикт: днище слишком ржавое, так что они доставят автомобиль в ближайший город и уничтожат его! И сделали это. Мы тоже сели на поезд до Амстердама, и эта поездка мне особенно запомнилась, потому что когда мы зашли в купе к бэкпекерам, я впервые услышал Walk on the Wild Side Лу Рида.

Это было замечательное туристическое комбо из мест, людей и песен. Увы, они проигрывались снова, и снова, и снова…

Не выручив денег за фургон, мы с Флют оказались почти на мели, так что вернулись в Энн-Арбор, чтобы найти работу. Мы устроились воспитателями в реабилитационный центр для психически больных женщин. Да, нам было всего по 23 года, но в Мичигане была весьма прогрессивная политика в области помощи при психических заболеваниях. В центре одновременно находились восемь пациенток в возрасте от 17 до 60 лет, Флют и я (к слову, я был там единственным мужчиной). Некоторые из женщин пытались совершить самоубийство, другие были молоды и никому не нужны, и все это было довольно страшно. Я начал писать небольшие пьесы, разыгрывающие их ситуации, а пациентки ставили их. Мы провели там почти два года, и я многое узнал о женщинах. Правда теперь, много лет спустя, я понимаю, что многое – это далеко не все.

После этой работы, скорее напоминавшей тюремное заключение, мы с Флют решили потратить накопленные деньги на путешествие из Стамбула в Австралию и отправились в путь. Как нам повезло! Перед нами были открыты почти все двери на так называемом «маршруте хиппи»: Иран, Афганистан, Пакистан, Гиндукуш, Кашмир, Бирма – нам было доступно все, правда, кроме Вьетнама, так как там все еще шла война, но в Лаосе и Камбодже мы тоже побывали.

Я так рад, что мне удалось постоять у ног огромных каменных Бамианских статуй Будды, которые потом были взорваны «Талибаном», и почти так же доволен нашей автобусной поездкой по Лаосу. Мы ехали из Вьентьяна (в то время сонного французского колониального городка) в Луангпхабанг (еще более сонную деревню). В автобусе были только местные жители. Где-то в горах все пассажиры (я вижу только одно объяснение этому – не требующее выражения коллективное предчувствие) нагнули головы, а затем мы услышали автоматную очередь. Некоторые окна выбило, но еще до первого выстрела мы все лежали на полу. Нам сказали, что это было дело рук организации «Патет Лао». Никто не пострадал. Но для меня и по сей день является загадкой, как мы все почувствовали неладное.

В Европе я использовал флейту в качестве портативного «ледокола», помогающего снять напряжение, и с нетерпением желал присоединиться ко всем музыкальным культурам, которые встретятся нам на пути. До нашего отъезда из Энн-Арбора мой учитель Сэм рассказал, что джазовый музыкант Пол Хорн играл на флейте в Тадж-Махале, и каждая нота звучала четырнадцать секунд. «Ты должен сделать это для нас обоих», – сказал он (в тональности ми-бемоль).

Первое, что мы увидели у входа в Тадж-Махал, – табличку «ИГРАТЬ НА ФЛЕЙТЕ ЗАПРЕЩЕНО!» Уверен, что теперь там установлен специальный детектор, который реагирует на флейты, но тогда мы без труда прошли внутрь с разобранным музыкальным инструментом, части которого спрятали в складках одежды.

Я втихаря собрал флейту и начал играть второй Браденбургский концерт № 2 Баха. Я никогда не забуду те первые звуки, дополненные великолепным эхом от купола. Конечно, к нам подбежали охранники, но потом произошло нечто удивительное. Туристы стали просить их не трогать нас и даже предлагали им за это деньги; охранники взяли их и дали понять, что я могу поиграть несколько минут. К тому времени я перестал играть по нотам и просто импровизировал с эхом. Я и сейчас улыбаюсь, вспоминая те драгоценные мгновения.

Мы заметили, что многие туристы подхватывали самые различные болезни, от дизентерии до гепатита. У нас с Флют было правило: мы можем сколько угодно есть любую уличную еду, но ни в коем случае не пить воду (даже из непальских горных ручьев). В те времена после 24-часовой поездки по Афганистану мы могли раздобыть лишь теплую «Кока-Колу» или «Фанту» – бутилированной воды не было. В столовых мы использовали йодные таблетки, на вкус это было ужасно, но за все наше путешествие Флют ни разу не заболела, а я расклеился лишь однажды – меня прошиб жуткий понос во время перехода из Афганистана в Пакистан через Хайберский проход. (Вот такая вот ирония!) Нас предупредили о присутствии боевиков в том районе, но я заставил автобус остановиться и побежал за холм, чтобы облегчиться. Удобно устроившись на корточках, я посмотрел вверх и на соседнем гребне увидел мужчин, державших в руках ружья и смеявшихся до колик. Я стремглав побежал обратно к автобусу.

К сожалению, сегодня туристам недоступна и долина Сват в Пакистане. Мы с Флют передвигались на автобусах на север вдоль реки Сват. Мы не встретили там ни одного другого уроженца Запада. Дорога вилась вместе с рекой, шла через ветхие деревянные подвесные мосты, и во время этих опасных поездок мы никак не могли отделаться от мысли, что пришел и наш черед. Через несколько дней Флют сказала: «Ты обратил внимание, что чем дальше мы продвигаемся вверх по долине, тем больше в каждой деревне становится мужчин с выкрашенными хной волосами?» Со временем мы достигли верхней части долины и забрались в Гиндукуш. В последней из деревень, где мы останавливались, количество мужчин с красными головами достигло примерно 80 % от всего населения. Объяснения этому я так и не нашел.

Мы с Флют решили добраться из Сингапура до Восточной Малайзии на грузовом судне (три дня мы ели только вонючий рыбный суп), а затем поплыли на резиновой лодке вверх по реке Раджанг в штате Саравак, потому что слышали, что в огромных общинных домах на сваях живут люди племени ибан (бывшие охотники за головами), и они гостеприимно встретят нас, как только мы туда доберемся. Ночь мы провели на лодке, поспав на мягких резиновых бортах, а потом целый день шли в глубь неизведанной территории. Далеко за полдень мы наткнулись на общинный дом. Ибаны явно недоумевали, а капитан нашей резиновой лодки лишь усмехнулся, перед тем как отправиться в обратный путь вниз по реке.

Никто не знал, что делать (очевидно, нам были не так уж и рады), и мы просто стояли, чувствуя себя не в своей тарелке – возможности поговорить у нас не было: мы не знали языка. Дом был огромного размера, в нем жила вся деревня, более пятисот человек. Жилище со стенами из дерева и бамбука и соломенной крышей, казалось, было бесконечным. Флют уже немного преуспела в общении, расспрашивая местных женщин на языке жестов об их украшениях, как вдруг мы услышали тихое звучание деревянной флейты. Я достал из рюкзака футляр со своим инструментом, а когда открыл его, все так и ахнули: три серебристые части флейты засияли в тающих лучах солнца, и это привело ибанов в восторг. Я собрал инструмент и начал играть нечто похожее на то, что только что услышал. Местные были в экстазе – то, что эти серебристые палочки соединились и теперь играют музыку, было чудом, да и я сам был покорен этим волшебством. Люди сбегались отовсюду. Наконец, нас пригласили в дом.