Северная война. От Головчино до Полтавы - Денис Леонидович Коваленко

аж на семь верст. И левый и правый фланги, ударь Карл в центр, не успеют подойти на помощь. А редуты так расставили друг от друга, что один редут не мог поддержать огнем другой (когда по положению, да и здравому смыслу, редуты должны быть построены не дальше ружейного выстрела). И между редутами можно было пройтись, как на прогулке. Знал бы об этом Петр… Но Петр не знал об этой генеральской затее.

Генералы верили в свою стратегическую мощь и в непроходимость белорусских болот, что разделяли русские войска (болота генералы и посчитали своей главной защитой).

Но болота оказались вполне проходимы. Разведка Карла проверила и доложила, что можно ночью перейти болота и ударить между центром и левым флангом московитов. И разделить армию. А там, как Провидение подскажет.

* * *

— Ну что, Федотка? — Уже немолодой артиллерист, в чей расчет и был определен юный саксонец, потрепал белобрысые волосы своего нового бомбардира. — Вишь, какая судьба — еще вчера ты по нам из пушки лупил, а сегодня будешь лупить по ним. Вот она, какая жизнь-то. На все воля Божья.

Фридрих, не понимая ни слова, лишь улыбнулся. Он привык улыбаться на слова московитов. Сказать, что он полюбил их… нет, не полюбил, но и ненависти к ним не испытывал. А вот к шведам успел ощутить это чувство — ненависть.

«Милый мой мальчик, мой Фридрих, — вспоминал он слова из письма, — ты остался сиротой. Господь забрал и твоего отца, и твою маму, и твои сестры не пожелали видеть солнце. Такова воля Господа — забрать их у нас. Они не выдержали позора. Не вини их. Найди своего брата и расскажи ему все. Он так честно хотел служить шведскому королю, что эта честность закрыла ему глаза. Открой ему их, мой маленький Фридрих. И пусть это все закончится, и вы вернетесь домой. Теперь у вас есть только я, ваша единственная тетя, Элиза. Храни вас Бог».

Расчет, где оказался Фридрих, был определен под командование князя Репнина. И занял один из редутов, возведенных у самого берега реки Бабич.

Настроение у артиллеристов было самое боевое. Ни ночь, ни туман, ни моросящий промозглый дождь не могли испортить этого боевого благодушия русского солдата.

— О! Слышь, Федотка, бьют по нашим флангам, — услышав первые пушечные громыхания, бившие, по звуку, по левому флангу Шереметева, говорил солдат. — И мы должны на чеку быть. Швед, он такая стерва, что от него все что угодно можно ждать! — говорил он, точно Фридрих все понимал и был давно и в доску свой, и шведа этого и в глаза не видел. — Эх, подсобить бы нашим солдатикам огоньком из нашей бы пуше… — Он не успел договорить. Точно из неоткуда, из темноты блеснул штык и ударил в самое горло артиллериста, и бешеные глаза, вскочившего на редут шведского пехотинца!.. Он выдернул штык, обрызгав лицо молодого саксонца кровью. И вонзил бы штык в грудь Фридриха… Но тот по-мальчишески резво откатился и вскочил на ноги в двух шагах от взобравшегося на редут шведа.

* * *

В ночь на 3 июля шведские пушки ударили по позициям Шереметева. Били с одной целью: отвлечь внимание московитов от главного удара и отсечь попытки прорыва к центру. И дождь кстати пошел. А пока грохотала артиллерия, и шумел дождь, и солдаты Шереметева готовились отразить атаку… В полной темноте, шведская конница и пехота перешли вброд речку Бабич, болота и навалились на позиции князя Репнина, который, слыша, что обстреливают позиции Шереметева, вот никак не ожидал увидеть перед собой шведские штыки. Как детей малых переиграл Карл русских генералов. Впрочем, сам король при переправе чуть не утонул. Его лошадь увязла в болоте и утащила бы за собой и седока, если бы не гвардейцы, вытащившие уже тонущего своего короля. Это чудо так приободрило Карла, что, потребовав новую лошадь взамен утонувшей, король в первых рядах бросился на русские позиции — любил Карл быть в гуще сражения!

За считаные минуты шведы захватили редут, штыками и шпагами разя русских артиллеристов и пехоту, поставленную прикрывать пушки и бомбардиров.

Впервые Фридрих видел шведов ни рядом с собой, плечом к плечу, а против себя. И сколько раз за эти считанные минуты штык мог проткнуть его, но мальчишеская ловкость и Провидение спасали молодого саксонца. А один раз (и какой это был страшный раз!) саксонца спас какой-то русский пехотинец. Фридриха он раздражал и своей непонятной ему болтовней, и своей толщиной, но сейчас это широкое тело щитом выросло перед длинным саксонцем и приняло в себя пулю. Да еще как весело приняло! С каким-то гиканьем! И рухнуло на выстрелившего в него в упор шведа, и сильные руки до последнего сжимали горло того, кто посмел пустить в него, живого, любящего жизнь, эту смертельно тяжелую свинцовую пулю и убить. Вольно или не вольно была спасена молодая саксонская жизнь — ответа уже не будет.

На редуте творилось такое, что солдаты вырастали и падали друг перед другом, как деревянные мишени. Сотни людей резали и кололи, резали и кололи…

Без ружья и даже ножа Фридрих метался между этой многочеловечной смертью, везде натыкаясь или на чье-то плечо, или уворачиваясь от чьего-то штыка, пока страшный удар прикладом ружья в его худой живот не сложил его длинное тело пополам и не отбросил за стену редута.

* * *

Увидев перед собой шведов, Репнин приказал оставить бесполезные редуты и отступить к лесу. Но и лес не стал спасением. Шведы штыками загнали полки Репнина в чащу, и только приказ короля не преследовать московитов спас Репнина от полного уничтожения. В этой бойне погиб славный генерал Вилим Иванович фон Швенден. Ни Шереметев со своей пехотой, ни Гольц с кавалерией не поддержали Репнина, а спешно отступили к Могилеву. А Меньшиков и вовсе умыл руки, точно и не участвовал ни в каком сражении. Точно и не знал о нем. Благоразумен оказался светлейший князь, и первым со своими драгунами оказался в русском лагере.

Когда Петру донесли о позорном поражении, он, не разбираясь в подробностях, не выясняя, чья вина больше, приказал отдать под суд — ослушаться его приказа!.. — Гольца, Чамберса и Репнина. Гольца судил Шереметев и оправдал. Репнина и Чамберса — Меньшиков. Репнина светлейший, без лишних слов, приговорил «за бесчестный уход от неприятеля» к расстрелу. Петр, по ходатайству Шереметева, казнь заменил разжалованием с обязательством возместить убытки казны за утерянные и испорченные «оружие, обозы и орудия», что было равным всему