Расписание тревог - Евгений Николаевич Богданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Долгоногий, вечно кривляющийся, Энцефалит обнимал Григория за талию, как даму в вальсе, вытягивал губы как бы в предвкушении страстного поцелуя. Григорий с бессильным смехом пытался высвободиться, но тот держал крепко и все быстрее таскал по кругу.
Стиснув зубы, Григорий изловчился и ударил Энцефалита головой в живот. Происходящее далее вспоминалось ему как бы освещенное блицем фотографа из витрины «Не проходите мимо».
Пришел в себя Григорий на пристани. С удивлением обнаружил, что сидит в лодке и держит что-то в судорожно сведенных руках. Это оказалась измятая коробка с медикаментами. В тяжелом предчувствии он раскрыл ее и немного приободрился: ампулы каким-то чудом уцелели, за исключением двух или трех. «Спирт!» — опять испугался Григорий, но вспомнил, что спирт ему не выдали, и вздохнул с облегчением.
Отковав замки, он стал потихоньку сталкивать лодку на воду. Она не поддавалась, но Григорий был даже доволен, что приходится тяжко — по крайней мере, некогда себя линчевать.
А река, тучно несущая туманные волны, готовила ему свой урок. Была уже белая полночь или утро, а он никак не мог вырваться на спокойную воду. Казалось, он бежал по ленте транспортера, и стоило хоть на минутку остановиться, как его вмиг относило к исходной точке. Он греб и греб, но мелкие весла только сбивали гребешки с волн, ничуть не помогая движению. Неимоверными усилиями ему удалось пройти километра полтора. Сделав неловкий взмах, он на секунду потерял управление, и его снесло назад метров на двести. Отчаянно Григорий подгреб к берегу, потеряв на этом еще сто метров, и все начал снова. Так греб он часа три, пока руки не онемели и все его судорожно напряженное тело не запросило пощады. Зацепившись веслом за какое-то дерево, упавшее с подмытого берега, он брякнулся навзничь на дно лодки и оцепенел. Ему показалось, что он пролежал не больше минуты. Но поднявшись, увидел, что течение опять снесло его почти под самую пристань и предательское дерево спокойно покачивалось рядом. Весла, которым он к нему прикрепился, не было.
Впервые за весь день так близко стоял Григорий к катастрофе, Оставшимся веслом он безразлично пригреб к берегу.
И все-таки еще что-то протестовало в нем. Выдернув из ворота галстук, он привязал его к цепи, потом подумал и, скинув брюки, наставил бечеву поясным ремнем. Так он и тянул кедровку, как бурлаки на картине Репина, думая даже, что, наверное, очень похож на того долговязого и худого с трубкой в зубах. И пожалел, что нет трубки.
Он шел по колено в воде, осторожно обводя лодку вокруг ломняка, стараясь чаще перебирать ногами, чтобы песок не успевал засасывать сапоги.
Иногда он по самое горло проваливался в водомоины и замирал от ужаса и глубинного холода. Где-то на второй половине пути он не выдержал, упал на песок.
— Если бы не препараты! — пробормотал он, ожесточаясь сердцем. И с этой минуты все твердил непрерывно: «Если бы не препараты, если бы не препараты…» Он, может быть, давно уже бросил бы это бурлачество, если бы не препараты.
Он брел, засыпая на ходу и инстинктивно просыпаясь перед опасностью.
3
Поселок уже пробуждался, уже электрик гонял движок и мычали коровы. Григорий шел по подстывшей улице, опустив голову, крепко прижимая к животу коробку.
— Бобков! — позвал его Ипполит. — Лодка в порядке?
— Она там, — вяло махнул рукой Григорий. — За мысом.
— Как за мысом? — сипло закричал Ипполит. — Ты что, собачье мясо, ты в своем уме-то?!
— Я ее привязал, — сказал Григорий, подходя к нему. — Возьмешь у кого-нибудь моторку и съездишь за ней.
— А гре́би?
— Я их потерял, Ипполит. Новые вытешешь. Не расстраивайся.
— Да ты что, на самом-то деле?
Григорий пошатнулся от нечеловеческой усталости и, чтобы устоять на ногах, схватил Ипполита за ворот.
— Не расстраивайся, — с трудом перекатываясь через букву «р», проговорил он. — Сходи за лодкой. Я на ней завтра опять в Угат поеду. Ты меня понял?
Ипполит оторопело молчал.
Отойдя несколько шагов, Григорий обернулся и повторил угрожающе:
— Завтра я ее снова возьму!
Домой он не вошел, а ввалился. В полузабытьи снял с себя одежду, но полез не на свою кровать, а отпихнул к стенке Марину и улегся рядом. Как издалека донеслись до него сонные протесты хозяйки. Григорий лишь сильнее прижал к себе ее мягкое нагретое тело. «Теперь не простужусь», — пришла к нему последняя мысль.
Часов в двенадцать дня его безуспешно пытался разбудить Курбатов, потом приходил кассир и завхоз, еще какие-то люди за своими заказами, но так и ушли ни с чем.
Проснулся Григорий на следующее утро с ломотой в теле и сознанием какого-то тяжкого преступления. У комода, полуодетая, стояла с гребнем Марина.
— Проснулся, засоня? — сказала она, улыбаясь.
— Здравствуйте, Марина Ивановна, — пробормотал Григорий и зарылся лицом в подушку.
Потом он услышал, как ее руки подоткнули вокруг него одеяло, и застонал от великого стыда за себя.
Он плакал совсем как в детстве, но тогда слезы его были чисты, а теперь с ними выходила вся грязь, осевшая на душе в этот трижды проклятый день, прожитый без милосердия.
Жиздрин
1
С самого утра еще, словно предчувствуя приезд детей, Жиздрин прогуливался возле дома в выходном пиджаке и наваксенных до блеска баретках. День был воскресный, по-майски ласковый, дел у Жиздрина не было никаких, и он обдумывал, к кому из соседей придраться. Сосед справа вздумал было сжечь листья и ботву в огороде. Жиздрин воспретил, и сосед не прекословил. Сосед слева взялся починять тын — Жиздрин накричал на него, что тот-де захватил метр чужой земли. И хотя сосед ставил колья по старой меже и это было всякому видно, однако безропотно перенес их на метр в глубь своего участка. Теперь он заплетал тынины, работа близилась к концу, а Жиздрин все не находил повода для новой придирки.
В эту минуту и подошли к его дому двое: матерый длинноволосый парень лет двадцати двух и девушка того же возраста или постарше, оба в джинсах. Жиздрин пристально посмотрел на незнакомцев, дернулся плечом и вдруг засуетился, засопел, запричитал:
— Вот радость-то, вспомнили старика-инвалида, детки вы мои драгоценные!..
Соседи с любопытством высунулись из-за тына. Жиздрин, глянув в ту сторону, запричитал громче, чтобы все слышали:
— Да откуда же вы приехали-то? Да ведь вы уж выросли совсем! А я вас давно-о жду. Что,
