Расписание тревог - Евгений Николаевич Богданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рогов постучал себя кулаком по лбу:
— Память заклинило! Это же надо…
— А ты выпей, — обрадованно, поскольку опасность миновала, сказал Григорий. — Вот она и освежится, память-то!
Рогов машинально принял из его рук стакан, но пить не стал, вернул, прихватил зубами кулак:
— Может, сорок второй все же?
Григорий загорелся охотою услужить.
— Мы вот что сделаем! Мы сейчас всех мужиков измерим! Кто с тобой вровень, с тем у тебя и размер одинакий!
— Это как же у тебя получится?
— Очень даже просто! Ты сиди, значить, а я мужиков буду подводить и рядом сажать!
Надя отнеслась к затее с сомнением:
— Может, не надо?
— Да это же плевое дело!
Григорий нырнул в горницу, в гущу веселья, выдернул Пашу Ревякина.
— Ты чего, чего ты это? — заупрямился тот, смеясь, думая, что его разыгрывают. Тем не менее дал себя вывести, усадить на лавку возле Рогова и осмотреть.
— Нет, не подходишь, — сказал Григорий. — По плечам как раз, а макушка выше. Иди доплясывай!
— Дак ты не фотографировать? — разочарованно сказал Паша.
— Не, освещения мало! — гоготнул Григорий и ринулся опять в горницу.
Следующим стал председатель. Григорий мог бы вытащить первого, кто подвернулся под руку, но председатель колхоза был для него лестнее.
— Петр Федорович! — позвал он не то чтобы требовательно, но довольно энергично и твердо. — На минуточку.
Председатель выслушал его, нахмурился, но подчинился тоже и сел рядом с Роговым.
— Эх, Серега, Серега, — сказал он ласково. — Знаешь, какую я за собой вину тащу? Будь ты не в моем разнесчастном хозяйстве механизатором, а в каком-нибудь позаметнее, вон хоть у Пашки Захарова, давно бы Звезду Героя носил! А теперь, на этой твоей должности, ничего тебе, кроме выговоров, не светит…
Рогов остановил его излияния?
— Брось. Хватит с меня наград.
Председатель тиснул ему плечо, поднялся. Негромко сказал Григорию:
— Кончай это представление.
— Я же как лучше хочу! — возмутился тот.
— Система твоя в корне ложная. Возьми вон Губарева. Туловищем штангист, а ногами не вышел, детский размер носит.
— Точно! — подтвердил Ревякин. — За столом сидит — Илья Муромец, а встанет… эх, лучше бы не вставал!
Рогов слушал безучастно, потупив голову; на лоб свесилась седая прядь. Отказавшая память нагнетала в душу тревогу; он уж почуял, что́ все это для него значит, и отчаянно замотал головой, моля молчавшую покуда боль погодить, дать время довести праздник, честью проводить гостей.
— Что ты, Сережа? — испугалась Надя.
Рогов рывком кинул тело на протезы, заторопился к людям, в толчею, в гам и смех, но опоздал, боль уже выстелилась поземкой, уже хватала за ноги, как собака. О с трудом добрел до боковушки, где стояла кровать сыне повалился спиной в постель и застонал.
Такого еще никогда не было. Сперва он почувствовал, как спиливают подошвы с его голых ступней, потом стали скусывать пальцы, начиная с мизинцев; когда же пыточная струбцина сдавила лодыжки, Рогов с нечеловеческим усилием вырвался из нее, вскрикнул и потерял сознание.
Веселье оборвалось. Гости, понимающе шепчась и кивая, скоро разошлись. За столом остались самые близкие: Петр Федорович, Паша Ревякин, зятья, да еще Григорий мешкал, не зная своего места.
Тая и Аня привычно обихаживали отца: одна терла виски, другая прибирала протезы. Надя следила за их молчаливыми действиями — потухшая, сгорбившаяся, как старуха.
— Чуешь, Надь! — нашел себе заделье Григорий. — Я фершала позову.
— Зачем? — сказала Надя. — Не надо никакого фельдшера.
— Ну нет! Человеку плохо, пускай оказывает! — С высоты своего порыва он посмотрел на Надю, как на малое неразумное дитя; в сердце торкнулось старое, забытое, погребенное временем: вот он в засученных портках бежит по лужам, а на закорках сестренка, полуторагодовалая, верещит от страха и счастья. — Так я побежал!
Фельдшер Сычов, раззореновский родчий житель, был фельдшер опытный, с живым умом. Узнав, что случилось, и выслушав ожидаемый ответ, спросил, что предшествовало припадку.
Присутствующие замялись.
— Да размер ног не мог вспомнить, — простодушно подсказал Григорий.
Фельдшер послушал пульс, потрепал Рогова по щеке. Тот открыл глаза, замутненно посмотрел на него.
— Может, какое обезболивающее дашь? — сказал председатель.
— Никакой химии! — возразил фельдшер. — Ну-ка, Сергей Павлович, давайте-ка сядем! — Рогова усадили, обложили подушками. — Угу, чудненько. Значит, так, Сергей Павлович. Установить размер вашей обуви очень просто. Длина стопы равняется расстоянию от запястья до локтя. Вот мы сейчас это расстояньице у вас смеряем и попробуем установить, у кого такое же, Надеюсь, все помнят размер своей обуви?
По лицу Рогова скользнула надежда.
Дочери принесли клеенчатый сантиметр.
— Так… согните руку в запястье… Что мы имеем? Двадцать девять… Угу. Ну, кто первый? Давайте, Ревякин.
Пока Паша выколупывал запонку, закатывал рукав, Григорий выставил свою, явно коротковатую против Рогова.
— Ваша, пожалуй, не соответствует, — заметил фельдшер, но все же измерил, чтобы не обидеть, а может быть, для чистоты эксперимента. — Да. Двадцать шесть. Недолет.
Пашина рука оказалась длиннее.
— Перелет. Ничего, сейчас попадем в яблочко! Ваш черед, Петр Федорович.
Председатель с готовностью засучил рукав. Измерили.
— Вы только подумайте! Опять не сходится!
— Может быть, другая сойдется? — хмуро пошутил председатель и сделал вид, что обнажает другую руку.
— Давайте теперь мою, — сказал фельдшер. — Прошу не торопиться, нужна точность.
— Двадцать семь… — разочарованно сказал председатель.
— Погодите, мужики. — Григорий наморщил лоб, удерживая какую-то мысль. — Двадцать девять, двадцать девять… Поймал! Пимы! По какому оне идут размеру? По длине следа! Двадцать семь, скажем, соответствует сорок второму. Двадцать девять — сорок третьему. И так дальше.
— Так вот же ответ! — воскликнул фельдшер. — Совершенно верно! Сергей Павлович, сорок третий! Сорок третий у вас был размер!
— Точно? — хрипло спросил Рогов.
— Как в аптеке! — рассмеялся фельдшер.
Все облегченно перевели дух. Григорий вытянулся петушком — теперь его место здесь, среди почитаемых людей и родни, было узаконено.
Рогов, рассеянно улыбаясь, прислушивался к ногам. Боль, похоже, дошла до упора и пошла на убыль.
— Угоститесь, пожалуйста! — Надя стояла возле гостей с подносом.
— Дело хорошее, — поблагодарил Сычов. — Вы тоже, Сергей Павлович, примите, не повредит.
Рогов отрицательно покачал головой и закрыл глаза.
Надя отнесла его в свою постель. Без протезов весу он был совсем детского; что ей, этакой здоровой бабе? Рогов бормотал что-то уже бессвязное, парно́е, сонное, думая сквозь сон, что ноги, по всему, отболели, но на могилу к браткам по госпиталю надо напоследок съездить, рассказать про орден.
Вот ведь какая нежданная вышла радость!
И положить розы.
Зимник
1
В марте, ранним утром, у «атээс», что означает «артиллерийский тягач, средний», прощались двое, два бородача — буровой мастер. Ветлугин, двадцати семи лет, и водитель Борис Шумилов,
