Виды родного города. Луганск - Гаянэ Павловна Абаджан

до меня перевели из Гусиновской в эту самую СШ№ 30 — там формировался спецкласс спортсменов- баскетболистов, а мой брат подавал высокие перспективы.

Оказавшись в новом коллективе, брат однажды пришёл со школы и возмущённо сказал родителям, что в этой школе ученики какие-то странные — во время уроков сидят и вправду учатся, тянут руку, отвечают, делают домашку. Ему там стало не комфортно и он запросился обратно.

Действительно, учился же мальчик в приличной среде, директору- учителю истории бегал бутылки из кабинета сдавать (не вру!). А однажды какой-то учитель заставил брата подстричься на лысо за какую-то провинность…

Хоть тут уже, придя с работы и внезапно обнаружив сына обритым наголо, папа с мамой не выдержали и пошли/ побежали в школу с подспудной, не исключающей организацию драки целью, и долго там кричали на инициативного педагога про то, что кто кому должен делать и имеет право.

В те времена ходили бритыми разве что только отсидевшие пятнадцать суток за мелкое хулиганство, а лысеющие мужчины изо всех сил пытались прикрыть череп отросшими волосами. Это в девяностые годы бритые пацаны внезапно стали трендом.

Короче, на горячую просьбу сына перевести его обратно на родную Гусиновку, родители ему не вняли, а призадумались над другим возможными вариантами- перевести туда и младшенькую. И с пятого класса отправили меня от Гусиновки подальше.

А ведь мы жили в таком месте, от которого и в две центральные школы города, и в специализированну англоязычную было ровно такое же пешее расстояние, как и если идти в другую от них сторону — на Гусиновку (туда — две остановки трамваем), а если ехать четыре остановки, то и до математической доедешь, в которой учился соседский мальчик — сын стоматолога.

Но решающим фактором оказалось, что по дороге на работу маме значительно удобней закидывать свою дочь именно на Гусиновку, хоть обратно я всё равно ходила сама.

Англоязычная СШ№ 2 — вообще рядом, но от одной мысли, что придётся сидеть после работы и зубрить с ребёнком, помогая делать домашки — даже не рассматривалась! Как дико звучит такая отговорка в наши времена.

Всё выше- перечисленное я могу отнести только к природной совковости представлений, царивших в сознании родителей. Ну, и их прозрении при малейшей случайно открывшейся возможности посравнивать благодаря хорошему росту моего брата.

Про то, как я впервые катаясь на чужом велосипеде въехала в стоящий перед входом памятник Ленину помню смутно, точно очень беспокоилась за крен переднего колеса, но вещь удалось вернуть без замечаний. Своего велика, кроме крашенного кисточкой в бледно- салатный старенького трёхколёсного для трёхлетних, впоследствии сданного в металлолом, у меня никогда не было. Так что эта моя авария плюс описанная выше любовь прыгать с высоты, послужили хорошей причиной даже и не мечтать ни о каком велике.

Автобусная остановка напротив ДК, на которой я то мёрзла, то жарилась по дороге в институт, особых воспоминаний не оставила. Единственная радость, что следующие две остановки — заводские проходные, и главная задача — влезть в переполненный автобус, а уже через несколько минут там станет чем дышать.

Однажды я неудачно из этого автобуса держалась за поручень выходила, дверь захлопнули, и меня немного протащило по дороге. Но с кем такого не бывало, форменная не заслуживающая упоминания мелочь, а я с тех пор заходя/ выходя из транспорта особо к данной ручке не прикасаюсь. Опыт- сын ошибок трудных.

Про библиотеку моего детства я уже подробно вскрыла тему в тексте который внезапно так и назывался "Библиотеки моего детства". Для дорогих друзей ничего не жалб и я скопирую его сюда.

Мне с раннего детства нравилось читать книги, первые из потолще — домашние "Абхазские сказки" и "Легенды Крыма". А когда в 1972 пошла в первый класс, то на дистанции между школой и домом как раз посредине была библиотека в ДК им. Ленина. И я туда записалась.

Кстати, в детский сад я не ходила и росла абсолютно одиноко в квартире с бабушкой, то есть контактов с посторонними людьми не имела, и одним из первых чужих для меня взрослых, наряду с учителями, стала библиотекарь — строгая женщина в очках, слегка за сорок, властная и где-то даже агрессивная.

Так вот, она не разрешала брать "что хочешь", а контролировала как она утверждала "по возрасту". Что же моя детская душа желала? Жюль Верна она просила, многотомное подписное издание которого невостребованным пылилось на полке. Тома три я прочитала, а остальные не дали. Понятно, что когда мне стало несколько больше лет, то интерес к Жюль Верну отпал, так что он остался мною не дочитанным.

Каждый раз осмотрев мой выбор, библиотекарь требовала добавить обязательно "про дедушку Ленина", и что-то отбрасывала. А когда книга мною возвращалась, то требовалось про дедушку Ленина ещё и пересказать. Кому как, а мне от этого насилия слегка подташнивало.

В пятом классе я перешла в другую школу, мимо этого здания уже не ходила переключившись на свои собственные домашние книги, которых до окончания школы оказалось достаточно. Спасибо отцу, который их собрал.

Следующий мой библиотечный этап припал на институтский период, и с учётом ассортимента предлагаемых в областной библиотеке книг, я плотно подвисла на актёрских мемуарах и документальной литературе, типа "гибель Титаника" или "знаменитые судебные процессы". Из художественного чтобы взять того же Пикуля, то надо было записываться в очередь. Я этого никогда не делала, поэтому никаких детективов и фантастики особо не припоминается. Стругацких точно не было, мелькнул Беляев и что-то Ефремова. Ещё читала Бальзака — брала тома по порядку, но он — реалист из реалистов.

Так что выросла я без поражения мозгов фантастикой.

Но иногда и до меня доходило что-то из ходившего по рукам "только на одну ночь, утром вернёшь", например "Джин Грин — неприкасаемый", или пересказ взахлёб моим старшим братом "Москва- Петушки", или как тайной литературы обсуждение книги Пикуля "Распутин"… То есть даже изданное в стране ходило где-то рядом как мираж.

Из уроков литературы вынесла стойкий ужас к одним только именам советских писателей, и после этого читать их мысли не возникало. Никогда я не хотела стать учителем, но вопрос "как им в школе так удавалось?" остался висеть в воздухе. Как же им удавалось годами учить литературе и иностранному так, что вся страна на иностранном могла только своё имя нетвёрдо нацарапать, а от литературы — только помнила анекдоты о Чапаеве, Штирлице и Наташе с её друзьями Ржевским и Балконским?

И