При вечернем и утреннем свете - Дмитрий Сухарев (Сахаров)

Ночные чтения

Стенограмма трибунала,Лихолетию — предел.В стенограмме грому мало,Зато дым глаза проел.Вдоволь дыма, вдоволь чада,Что там чудится сквозь чад?Это — дети, это — чадаСтонут и кровоточат.Отчего сегодня вдругВсе в глазах одна картина —В сером кителе детинаРвет дите из женских рук?

Фотография на вклейке —За оградою, как в клетке,Люди-нелюди сидят,Все гляделками глядят.Геринг с кожею отвислой,Кальтенбруннер с рожей кислой,Риббентроп как жердь прямой —Что с них спросишь, боже мой?Что им дети? Что им матьОбезумевшая? Что имНаши села с бабьим воем?Им бы губы поджимать.

Темен, темен их закон,Как очки на ихнем Гессе,Ну загнали их в загон,—Что им грады? Что им веси?Это сколько ж надо спеси,Чтоб детей швырять в огонь?

Том закрою, тихо встану,Напою водицей Анну,Одеяльце подоткну.Про войну читать не стану,Подышать пойду к окну.

Аннав память бабки АнныАнноюнаречена.На земле от бабки АнныТолько карточка одна.Бабка в час великой муки —Хлебца в сумку, деток в руки,А себя не сберегла:Умирала за Уралом,Было бабке двадцать с малым,Чернобровая была.

Не дождались Анну деды:Оба Деда до ПобедыДотрубили в битве той;Только жить им трудно было,Знать, война нутро отбила —Под одной лежат плитой.

Есть у Анны мать с отцом —Разве мало? Кашу сварим,Отогреем, отоварим,Не ударим в грязь лицом.

Ночь пройдет. В начале дняВ ясли сдам свою отраду,Анна вскрикнет, как от яду,Анна вцепится в меня.Не реви, скажу, Анюта,Твое горе не беда,Твоя горькая минутаНе оставит и следа.Сделай милость, не реви,Сердца бедного не рви.

К поэту С. питаю интерес

К поэту С. питаю интерес,Особый род влюбленности питаю,Я сознаю, каков реальный весУ книжицы, которую листаю:Она тонка, но тяжела, как тол,Я семь томов отдам за эти строки,Я знаю, у кого мне брать уроки,Кого мне брать на свой рабочий стол.

Строка строку выносит из огня,Как раненого раненый выносит,—Не каждый эту музыку выносит,Но как она врывается в меня!Как я внимаю лире роковойПоэта С.— его железной лире!Быть может, я в своем интимном мире,Как он, политработник фронтовой?

Друзей его люблю издалека —Ровесников великого похода,Надежный круг, в который нету входаМоим друзьям: ведь мы не их полка.Стареть им просто, совесть их чиста,А мы не выдаем, что староваты,Ведь мы студенты, а они — солдаты,И этим обозначены места.

Пока в пекарне в пряничном цехуС изюмом литпродукция печется,Поэт грызет горбушку и печетсяО почести, положенной стиху:О павших, о пропавших и о них —О тех, кто отстоял свободный стих,В котором тоже родины свобода,—Чтоб всяк того достойный был прочтен,И честь по чести славою почтен,И отпечатан в памяти народа.

Издалека люблю поэта С.!Бывает, в клубе он стоит, как витязь.Ах, этот клуб! — поэтов политесИ поэтесс святая деловитость.Зато в награду рею гордым духом,Обрадованно рдею правым ухом,Когда Борис Абрамыч С., поэт,Меня порой у вешалки приметитИ на порыв души моей ответит —Подарит мне улыбку и привет.

2. Альма-матер

Тает!

Апрель, апрель на улице!А на улице февраль.Еще февраль на улице,А на улице — апрель!

И крыши все затаяли,И солнышко печет.Эх, взять бы мне за талиюПодснежников пучок!Взять бы в руку вербочку,Чтоб запахом текла,Мимозную бы веточку —Весточку тепла!Весточки вы ранние,Ветры издалека —Весенние, бескрайние,Искрящиеся слегка…

Апрель, апрель на улице!А на улице февраль.Еще февраль на улице,А на улице — апрель!

Не дома, не под крышею,На самом ветеркеСтоит девчонка рыжаяВ зеленом свитерке.Стоит с довольной миною,Милою весьма.А может, вправду минула,Сгинула зима?Может, вправду сгинула?Солнышко печет!Той, что шубку скинула,Слава и почет!

Апрель, апрель на улице!А на улице февраль.Еще февраль на улице,А на улице — апрель!

Сколько солнца шалогоНа улице хмельной!Улица, как палуба,Ходит подо мной.Я рот закрыл с опаскою,Держу едва-едваВот эти шалопайские,Шампанские слова.Весточки вы ранние,Ветры издалека —Весенние, бескрайние,Искрящиеся слегка…

«Мне бы плыть на медленной байдарке…»

Мне бы плыть на медленной байдаркеПо рассветной розовой воде,Чтобы всюду были мне подарки,Чтобы ждали праздники везде.Чтобы птицы ранние свистали —Это ведь не я их разбудил.Чтобы ветки мокрые свисали,Чтобы я лицом их разводил.Позабудут выдры свои норы,Вылезут ко мне средь бела дня.Сто кувшинок хлынут в мои ноздри,Сто пушинок сядут на меня.Сто мальков мне пальцы защекочут,Лишь возьму и руку окуну.Я слова упрячу за щекою,Никого неловко не спугну.А когда вблизи ударит рыбина,Ринусь я глазами ей вослед —И не надо мне фунтовой прибыли,У меня и удочек-то нет.Ни двустволки, ни ученой суки,Ни капкана нет, ни западни.Снасти — для слепых и для безухих,Ну а мне — на что же мне они?

«В Звенигород, прихваченный морозом…»

В Звенигород, прихваченный морозом,Слетаются овсянки и щеглы.В Звенигороде ласковым навозомЗаснеженные улицы щедры.

В Звенигороде возле гастронома,Где теплый конь приладился к овсу,Вертлява, любопытна, востроноса,Синица растрезвонилась вовсю.

Еще бы не свистеть! С людьми-то лестно.Дымится город, трубами маня.Звенигород синиц берет у леса,А лесу отдает взамен меня…

На лыжах

Январский снег, звенящий тонко,Лыжня лесная для забав.И эта девочка-эстонкаС январским ветром на зубах!..

Мы не бежали — мы летели,Неслись на крыльях озорных,И друг на друга не глядели,И обгоняли остальных,И лыжи верные не липли —Скользили, слушались легко.

Потом прошли деревню Липки,Там пили чудо-молоко.

И были сказки за кустами,Глаза в серебряной пыли…Опять неслись. Потом устали.Искали путь,Потом нашли.

Мы не заботились в столовке,Что для кого-то смех нелеп,Щепотью брали из солонкиИ густо сыпали на хлеб,Галдели, требуя добавки,Орали бравое «ура»,Робели старенькие бабки,И улыбались повара.

Потом был вечер,Он, как олух,В истоме лез через кусты,И снег жевал, и между елокИскал эстонские цветы.И пахло хвоей и щепою,И мглу на небо налило,И вечер звезды брал щепотьюИ густо сыпал на село.

Ручей

Я видел ручьи —Тарахтит ручей,Гремит ключами, как казначей,Несется, подпрыгивая и лязгая,—Не ручей, а сплошная кавказская пляска.Мой — не такой.Он не мечет пеной.Он течет спокойно,Я бы даже сказал — степенно.Он в степенстве подобен папскому нунцию,Его не заставишь бежать скорей.Но он выполняет важную функцию —Лес поит и лесных зверей.

Наверно, только звериные выродкиНе знают дороги к этой вырубке.Место это вроде клуба лесного,Так сказать,Лесного коллектива основа.Тут и звери-мамыС детьми малолетними,И старушки в панамахС неизменными сплетнями,Тут ребята из разных классов (и видов)Хохочут в сторонке, остроту выдав,Но чтоб не развитьсяВзаимной ярости,Каждый вид резвитсяВ соответственном ярусе.На елке белкиИграют в считалки,Журчалки в горелкиИграют в таволге.А по дну речонки,Оживленно судача,Гуляют ручейникиБез отрыва от дачи.

В заводи темной снуют тритоны,И забот у каждого — по три тонны.Скажем прямо: икринку выметать —Это не то что лосенку вымя дать.(Я лосиху обидеть отнюдь не жажду,Но учтите тяжесть тритоньего труда:Надо склеить конвертомТравинку каждуюИ икринку каждуюЗапечатать туда!)

Так проходят здесь дни — в делах и визитах,И никто часов не считает толком,И не нужно никаких дополнительных реквизитовК этим ромашкамИ к этим елкам.Ах, черт!Я тоже люблю вот это —Прогретое солнцем лесное лето.Чтоб лечь на припекеВ высокой травище,А сбокуКакая-то птаха свищет,И кроны осинДрожат, как подранки,И скромная синьНа небесном подрамнике,И бронзой окрашенСосновый багет,И мураш бесстрашноПолзет по ноге.

А между тем и темнеть пора,И темпорариям[2] спать пора —Уже дрозд поет и соловей поет,А ведь Рана очень рано встает!

Сном любой заражен,Но чтоб не было хворости,Мы костер разожжемНа отборнейшем хворосте,А потом на перинеИз еловых лапЗададим звериныйНепробудный храп.

Так приятно проснутьсяВ сверканье и гаме,И по этому нунциюШлепать ногами,И знакомиться с теми,С кем еще не знаком,И себяБезусловноНе считать чужаком!

Птичий рынок