Молодость (сборник) - Михаил Сегал

Валерий Иванович рисовал, не торопясь, останавливался. Елена сидела, задумавшись.

– Вот сюда, Леночка, мне на ушко смотрите. Я как раз сейчас глаза рисую.

– А на вас нельзя? От уха до глаз не такое большое расстояние.

– Это вам так кажется. А взгляд уже не тот. Или у меня уши некрасивые?

– Фантастические уши, Валерий Иванович!

– Научно-фантастические, я бы сказал.

Елена засмеялась. Ей нравился трезвый спокойный юмор этого старика.

– Если хотите получиться по-человечески, а не «научно-фантастически», смотрите на ухо. Оно у меня еще прекраснее, чем глаза.

Ничего не оставалось, как смотреть. Большое, настоящее стариковское, с отвисшей мочкой. Ухо поворачивалось то в фас, то в профиль: иногда Валерий Иванович поглядывал на прикрепленную к мольберту фотографию. Он рисовал сразу с двух женщин: с Елены и со старой – на портрете. От одной брал внешность, от другой – морщины.

– А с кого вы рисуете глаза, Валерий Иванович?

– Левый – с вас, правый – с Оленьки.

– А вам не тяжело?.. Извините.

Старик никак не отреагировал. Не загрустил, не улыбнулся.

– Мне тяжело… Но мне по-любому тяжело: что рисуй, что не рисуй. Так уж лучше я буду рисовать.

Елена села смирно, замерла и, надеясь беспримерным послушанием загладить неловкость, уставилась на ухо. Оно опять стало крутиться: профиль, фас, профиль, фас.

– Последний раз, – сказал Валерий Иванович, – гипсовые головы в институте рисовал.

– Что? – не поняла Елена.

– Отомрите, я же человека рисую, а не статую. Идите сюда, посмотрите.

Лена медленно, стараясь не выдать своего интереса, обошла Валерия Ивановича и взглянула на мольберт. С листа бумаги на нее пристально смотрела красивая, величественная старуха лет восьмидесяти. Вернее не на нее, а слегка мимо, словно сзади кто-то стоял. Лена обернулась. Старуха смотрела на Валерия Ивановича. Он – на нее.

– Я буду такой? – спросила Елена.

– Если доживу до премьеры – будете. В лучшем виде.

– Я не про это. Я в старости буду такой?

– Моложе и красивее. Надеюсь, у вас, Леночка, будет жизнь без войны и без… разных неприятностей.

Он поставил чайник и стал готовить гримерские принадлежности.

– Много придется сделать, но мы попробуем успеть до премьеры, Графиня.

– Дурак, что ли! – закричала Лика, и дверь захлопнулась. Паша сам испугался, убежал по коридору. Мимо зала, где сидели малыши, – на улицу. Уже месяц, как он ходил в «Чиполлино» забирать младшего брата. Но, конечно, на самом деле просто чтобы увидеть ее.

Первый раз это случилось, еще когда лежал снег. Нехотя, по слякоти, он дотопал с Антошкой от трамвая до театра, и вдруг мимо него, мимо детей и родителей пронеслась ракета. Все только успели головой мотнуть – ракета влетела в двери. Потом он часто видел этот фирменный прыжок, менялся только силуэт: сначала черное пальто, потом свитер с развевающимся шарфом, а ближе к апрелю – платье и длинные волосы. Он думал, что это чья-то сестра, и только потом догадался, что ракета – это и есть эльф из «Чиполлино».

Тогда Паша влюбился. До этого он только готовился, только присматривался к шлейфу ракеты, еще не знал, стоит ли? Но не влюбиться в эльфа было невозможно. Гибкое девичье тело, сумасшедшие глаза и главное – уши. С кисточками, мохнатые, озорные. Эльф прыгал, падал, шутил, кривлялся, и все это была она – ракета с длинными волосами. Он не успевал толком разглядеть ее настоящего лица, но влюблялся все больше с каждым днем. Теперь уже никто не водил Антошку в театр, кроме Паши. Ему было пятнадцать, ей… Непонятно сколько: возраст у эльфов определяется с трудом.

И вот сегодня он, наконец, решился сделать то, о чем давно мечтал: прошел по темному коридору за сцену, потянул ручку двери…

– Дурак, что ли! – услышал он испуганный крик. Мгновенно закрыл дверь, пробежал через зал, где сидели малыши, а потом – на улицу. Он видел ее! Настоящую: не как ракету, не как эльфа. Одно мгновение: голые ноги, голая спина, руки подняты вверх и собирают волосы.

– Дурак, что ли! – и все прекратилось. Но он уже знал, какая она. Самая лучшая!

Трамвай зазвенел, пронесся у щеки. Невесомый, Паша отошел к тротуару и сел на лавку. Встал и тут же быстро пошел дальше. Вверх по улице, через мост.

Лика ракетой вылетела из «Чиполлино» и забежала в главный вход театра. Сразу свернула под парадную лестницу, промчалась по пролетам вверх. Сердце стучало в горле, так что она даже не слышала репетирующего оркестра.

Испуганная, наполовину загримированная в старуху, Елена встретила ее в дверях гримерки.

Валерий Иванович приподнялся с кушетки и накрыл ладонью таблетки, лежавшие на столе. Смял их в горсти, сел, взял другой рукой стакан дымящегося чая. Лика кинулась к нему на шею и заплакала. Валерий Иванович развел руки, покорно принимая любовь и слезы внучки. Нелепо поворачивая голову, он старался отвечать поцелуям, но Лика прижалась крепко.

Елена ждала в коридоре и не хотела им мешать. Она сама чуть не плакала.

Наконец Лика оторвалась от дедушкиной щеки:

– Может, все-таки тебе не ходить на работу?

Валерий Иванович улыбался и не отвечал.

– Ну да, глупость сказала… «Скорую» хоть вызвали?

– Я не вызывал, мне же плохо было. Надо у Елены спросить. Лена, вы «скорую» вызвали?

– Да, конечно, сейчас будут.

– Вызвали! – радостно доложил дедушка. – Сейчас будут!

Он был невыносим: шутил все время, и особенно когда речь шла о серьезных вещах.

А потом было, как много лет назад: радостно и уютно. Начали работать. Дедушка всматривался в лицо Елены, как смотрят подолгу в глаза любимых. Он так на ней сосредоточился, так близко был к ее коже, что Лика немного заревновала. И от ревности принялась помогать еще старательней.

– Подержи, – просил дедушка, – нет, мягче, видишь, край? Его вот так надо, а то, когда Леночка голову поднимет, все увидят линию.

– Может, хватит? – сказала Лика. – Для сцены уже вполне достаточно… Какую еще линию…

– Я уже сейчас не вижу, Валерий Иванович, – подтвердила Елена.

– Это потому что вы старушка, у вас зрение ни к черту, – и замахал перед ее лицом ладошкой из стороны в сторону. Получилось так смешно, что все засмеялись, и в этот же момент в гримерку вошла директор театра Анна Николаевна.

– Какая вы старая, Леночка!

– Спасибо, стараемся!

– А это что за сказочные персонажи в служебном помещении? Вроде в «Пиковой даме» таких чудищ нет.

Эльфогном подошел к директрисе и вручил взятый из вазы цветочек. Прищурил глазки, вытянул шею, издал пронзительный дельфиний звук.

– Точно? – не поверил дедушка. – А мы подумали, есть такой персонаж. Сделали на всякий случай.

Лика встала в позу эстрадного певца, подняла руку и пискляво, по-детски запела арию Графини. Взрослые захохотали.

– Моя внучка – Лика, – сказал дедушка, – умница-красавица.

– Что красавица – вижу.

И все засмеялись еще громче.

Стали пить чай. Дедушка разрекламировал Лику как суперталант: она и с малышами в «Чиполлино» занимается, и грим сама себе делает! Анна Николаевна сделалась серьезнее и спросила:

– Молодец. Дедушка научил?

Лика застенчиво улыбнулась.

– Она еще талантливая! – сказала Елена. – Лик, покажи динозаврика!

– Леночка, сегодня не бенефис Лики, Анне Николаевне есть чем заняться.

– Я быстро! – Лика отбежала в дальний угол гримерки, присела на корточки, скрючилась и замерла. Анна Николаевна с недоумением ждала, а Елена прижала палец к губам: ждите, сейчас будет!

– Вылупляющийся динозаврик! – объявила Лика.

Раздался звериный рык. Не писклявый девичий, а настоящий, глубокий, дикий. Лика распрямилась, прижав к себе локоточки, как короткие лапки. Кисти свисали вниз, изображая когти. Пустой взгляд пресмыкающегося окинул комнату, наткнулся на цель, и…«динозаврик» прыжками кинулся к директору театра, смешно выбрасывая по бокам туловища коленки. Анна Николаевна засмеялась, но Елена «зашикала»:

– Это еще не все!

Динозаврик остановился прямо у лица Анны Николаевны, плотоядно порычал, а затем, безразлично отвернувшись, стал жевать длинные листики фикуса.

Взрослые зааплодировали, Лика, не переставая жевать, поклонилась.

А Анна Николаевна так растрогалась, что поцеловала ее в лоб.

– Вырастешь – поступай на актерский, у тебя талант.

– Разве это актерство? Так, кривляется ребенок! – не согласился дедушка.

– Она не кривляется, – сказала Анна Николаевна, – а входит в образ! Я прямо испугалась, думала – съест.

Лика выпустила, наконец, из зубов листик фикуса и трогательно прорычала:

– Нет ничего невозможного!

Все захохотали. Анна Николаевна попрощалась и ушла. А дедушка сказал:

– Ты почти, как я уже, все можешь. Вот помру, тебя вместо меня возьмут, кусок хлеба будет.

Лика кинулась к нему на шею, крепко обняла и стала целовать, тыкаясь в щетину крючковатым носом.