Обратный отсчет - Ринат Таштабанов

Так мы превратились в укрываемых. В какой-то степени нам повезло. У нас были запасы еды, скважина, топливо для дизель-генератора. Не очень много, но все же, поначалу хватало, чтобы не сдохнуть. Но что дальше? Голодная смерть?

Спустя три месяца, как мы запечатали «герму», пришлось бросить жребий. На кого пал выбор, должен идти на поверхность. Если откажешься – умрешь. И мужики, понимая куда им предстоит выйти, шли, слыша позади себя шепот голодающих: «Спасибо…».

Разведчики искали все – от еды на складах до амуниции и оружия, каждый раз пытаясь расширить зону поиска. За глаза их называли «команда мертвецов». Жребий бросали примерно раз в два-три месяца. Мы знали: тот, кто вышел наружу, уже не жилец. Все, кто возвращался в Убежище, вскоре загибались от лучевухи. Кого-то на городских окраинах, где уровень радиации снижался, убивали мародеры или атаковали сбившиеся в стаи бродячие псы. Но иного выхода не было. Смерть поисковиков продлевала жизнь всем нам.

Не верьте, что беда сплачивает людей. Она лишь обнажает сокрытое. Будит того первобытного зверя, который заточен в каждом из нас, в клетке под названием «цивилизованность». Но стоит чему-то случиться, как инстинкт выживания заставляет вчерашнего тихоню взять нож и перерезать горло соседу по блоку. Словно внутри что-то щелкает от осознания того, что все – это конец, законов больше нет. Помощь не придет, нет ни полиции, ни МЧС, ни армии, каждый сам за себя. А если ты слаб, то тебя прикончат первым. Поэтому люди сбиваются в стаи. Кучкуются, понимая, что в группе легче выжить. Стая дарит чувство защищенности. Мир со временем сужается до размеров блока, отсека, забитого до отказа людьми. Все, что снаружи, – другой, опасный мир, населенный врагами. Стадное чувство берет верх, а кто не в нашей стае, тот против нас!

Другой, а не ты, съест твой кусок, выпьет твою воду, вдохнет тот воздух, что нужен тебе. И поэтому надо убивать, убивать, снова и снова, чтобы прожить на день дольше, чем твой враг. «Умри ты сегодня, а я завтра», – это понятие лучше всего подходит к тому, что творится в Убежище. Здесь и сейчас.

Отделения для укрываемых переполнены. Здоровых все меньше. Скудные запасы провизии тают на глазах, а того, что изредка приносят с поверхности поисковики, едва хватает, чтобы не протянуть ноги. Еда и вода в мире – после – приобретает особенное значение. За пачку сигарет, за спиртное, за «бомж-пакет» с лапшой с привкусом мяса или курицы люди готовы перегрызть любому глотку. Кто не прошел через настоящий голод, никогда не поймет, как можно слизывать с пола случайно пролитую похлебку, отдающую тухлятиной.

Правильно говорят, что беда не приходит одна. Любая нештатная ситуация, любая неполадка с оборудованием грозит смертью. Я помню тот день, когда, примерно через полгода нашего вынужденного затворничества, скважинный насос вместе с фильтрами вышел из строя, и нам, пока смертники искали запчасти, пришлось качать воду вручную.

Воду…

Я усмехаюсь. Именно так теперь называется пахнущая канализацией мутная жидкость, которую, прежде чем пить, необходимо профильтровать, долго отстаивать, чтобы от контакта с кислородом выпало все железо, а затем кипятить.

Так проходил месяц за месяцем. Каждый день – борьба со смертью. Мы менялись вместе с окружающим миром, приспосабливаясь к жизни после, закаляясь в ядерном пламени. Те страшные дни словно подернуты в моей памяти туманом. Что-то помнится хорошо, что-то исчезает во тьме временных провалов. В этом аду прошел год, второй, начался третий. Уровень радиации понизился, выходить наружу стали чаще, но это принесло нам лишь временное облегчение. Поисковые группы стали пропадать без вести.

Во взглядах большинства читалась безысходность. Помимо голода и туманных планов на будущее Убежище постоянно будоражили слухи о невесть откуда взявшемся загадочном Стрелке, методично отстреливающем разведчиков и поисковиков. С каждым днем желающих выйти на поверхность, – даже за дополнительный паек, – становилось все меньше. Умирать никто не хочет, даже если твоя жизнь больше напоминает животное существование. Мы – крысы, забившиеся по своим норам и отчаянно молящиеся всем богам сразу, в надежде, что сегодня сдохнет кто-то другой, но не ты.

Как призрак, незримый ни для кого, я иду по коридорам Убежища дальше. Виртуальный тур по закоулкам собственной памяти, ведущим в ад. Думая об этом, можно свихнуться. Если воспоминания меня не подведут, то очень скоро я должен увидеть себя прежнего – того пацана, который, прожив два с половиной года в подземье, встретил свое пятнадцатилетие в Убежище.

Вспоминаю, что случилось со мной в день Удара. Иногда происходит совершенно незначительное на первый взгляд событие, но именно оно раз и навсегда меняет твою жизнь. Я как сейчас помню, что в тот день с утра хотел пойти с друзьями на пляж в Дубровицах, но тупо проспал. Разбудил меня звонок Лехи, лежащего в «ПГКБ» со сломанной ногой. Я разговорился с ним. Он как всегда ныл: в больнице скукотища, делать нечего, встать ему разрешат только через неделю, и если я закачаю на флешку и принесу новых фильмов, то это просто спасет ему жизнь. Сказано – сделано. Так я и попал в больницу в тот день. Именно так судьба подарила мне второй шанс.

Когда все началось, а люди под вой сирены внезапно забегали по коридору, я решил пойти и разузнать, что случилось, клятвенно пообещав Лехе скоро вернуться. Слово, как вы понимаете, я не сдержал. Не знаю почему, но едва я закрыл дверь палаты, ноги сами понесли меня по ступеням лестницы, ведущей вниз. Что это – трусость? Я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос. Останься я с Лехой, и мы погибли бы оба. Скорее, сработал инстинкт выживания – бежать туда, куда несется большинство. Так я оказался в Убежище. Без родителей. Без друзей. Без права на жизнь.

Наверное, вы хотите узнать, как я выжил и не свихнулся в этом проклятом богом мире, и почему меня распяли? Прошлое – определяет настоящее. В те страшные дни я привык скрывать свою неуверенность и страх за дерзостью. Наверное, это и спасло меня тогда, в первые месяцы, позволив пройти по самой грани и не упасть в пропасть.

Воспоминания обрушиваются на меня как девятый вал. Я вижу восьмерых чумазых пацанов, сидящих на деревянных паллетах, небрежно наваленных на бетонный пол в коридоре Убежища.

Пацаны похожи на затравленных щенков. Ненужные никому, а потому не представляющие ценности. Останавливаюсь. Стою и смотрю на себя, того, прежнего, забитого мальчишку из прошлого. В тот день, спустя два с половиной года, как за нами закрылась стальная гермодверь, случилось еще одно событие, навсегда изменившее мою жизнь. Об этом стоит рассказать, слушайте…

Часть первая

На обломках прошлого

Глава 1

Отверженные

По коридору Убежища разносится звук быстрых шагов. В тусклом свете ламп двигается коренастая мужская фигура. Человек небрежно перешагивает через спящих на деревянных поддонах людей, поворачивает за угол, останавливается перед одним из отсеков. На мгновение замирает, прислушивается и, взявшись за ручку, резко распахивает дверь.

– Блок, подъем!

Хриплый голос разносится под потолком отсека, в котором на нарах, сколоченных в три яруса, спят пацаны от двенадцати до шестнадцати лет. Луч фонаря выхватывает из тьмы заспанные и испуганные лица мальчишек. Многие из них кашляют, простуженно сопят, кутаясь в серые покрывала.

– Так, щенки, – мужчина запускает руку в карман куртки, – кое-кого из вас выбрали добровольцами. Я называю имена, восемь человек, вы встаете и подходите к стене. Возражения – не принимаются! Так решил Совет Убежища. Понятно?

– А что случилось, что за спешка?! Делать чего будем? Опять мертвецов наружу выкидывать? – спрашивает мальчишка с верхнего яруса.

– Много знаешь – хуже спишь, – лыбится мужик, доставая смятую бумагу, – пошевеливайтесь, а то зубов не досчитаетесь!

Пацаны, те, кто уже успел проснуться, поспешно кивают. Мужчина, развернув список, начинает перекличку:

– Сергей Сухов, Максим Горлов, Павел Ефремов, Дмитрий Драбер, Виктор Скулин, Валерий… нет, не ты, другой Валерка, Кнышевой! – луч фонаря высвечивает испуганное лицо пацана лет четырнадцати. – Вставай сопляк, не прятаться! Вы меня хорошо знаете, живо!

Мальчишки заметно ускоряются, откидывают замызганные покрывала, спускаются с нар.

– Быстрее, я сказал! – мужчина отвешивает одному из них подзатыльник. – Времени в обрез! Так, еще Азат и Константин Киселев, все. Подходим к стене.

– Дядь Вить, а мне тоже идти, точно, вы ничего не перепутали? – спрашивает Павел, пацан лет шестнадцати с маленькими бегающими глазками.

– Точно, шевелись давай!

– А что случилось? – не унимается Павел. – Тревога?

– Тебе еще забыл рассказать! – рявкает Виктор. – Так… один, два, три… А где восьмой? Я называл восемь имен! Кто не встал?! – луч фонаря мечется по лицам ребят.