Царевич Ваня и Серый Волк - Дмитрий Суслин

– Ну и что?

– А то, что твоя любовь была Поляна. Никто после тебя к ней подойти не осмеливался. Я сам за этим лично следил. А потом, когда ты с Ильей Муромским замирился и всех пленников ему приказал вернуть, она самолично остаться в твоей столице решила. И никто уговорить ее домой возвернуться не смог. А потом, как родила, и слышать об этом не хотела.

Царь продолжал недоумевать:

– И что?

Старик даже рассердился:

– Да ты впрямь как дитя неразумное, царь батюшка. Иль не поймешь, о чем я толкую? Или письмо мое не получал?

Тут до царя доходить начало.

– Получал. Только к битве тогда я готовился с Давлатом. Не до воспоминаний любовных было. Ничего кроме брани будущей в голову не шло. Видимо не придал значения. Мало ли пленниц в моем шатре побывало?

– Мало ни мало, а Поляну ты царицей обещался сделать, когда с Забавой разругался. Жаль, только помирились вы вскоре.

– Ну, это уже не твое дело. Так ты говоришь, что Поляна сына мне родила? Так ли?

– Точно утверждать не стану. Только похож на тебя больше чем Ратмир и Ратибор вместе взятые, – хихикнул Брадомир.

Знал Дубрав, что боярин пустых слов говорить не будет, и от волнения даже заерзал на своем месте.

– Так, где он, ты говоришь?

– А ты оглянись, да посмотри, кто тебе медом кубок наполняет.

Оглянулся царь, увидел мальчика виночерпия, увидел на его руке кольцо рабское и отпрянул.

– Ты что мелешь, старый леший? – в гневе воскликнул он. – Это же раб!

– Ну да, сын твоей рабыни, твой раб. С царских рабов кроме тебя никто кольца снять не может. А тебя дома в Князьгороде, ой как, давно не было. Аж двенадцать лет с лишним.

Посмотрел опять на мальчика царь Дубрав, и сердце его затрепетало от волнения, словно и впрямь родную кровь почуял. Да и как не почуять, коли вот он, словно сам в детство вернулся да в медное блюдо зеркальное глянул. Те же кудри золотые, те же глаза огромные, как с иконы писанные, и улыбка та же. Да еще и Брадомир на ухо нашептывает:

– Твоя матушка его любила пуще глаза. Сыночком своим называла. Даже Поляну в свои палаты забрала, чтобы мальчонка, значит, всегда при ней был. Жаль только, померла скоро. После этого Забава на кухню их велела отправить, и запретила под страхом лютой смерти тебе о них докладывать.

– И я ничего не знал? – царь даже встал с места. – Ну-ка, позвать сюда Поляну! И ты, отрок, подойди ко мне. Как тебя звать?

Все пирующие тут же затихли и почтительно уставились в царскую сторону.

А мальчик испуганно прижал к себе ковш, в котором плескалась сладкая медовуха, и осторожно приблизился к царю.

– Ванькой меня зовут, – пробормотал он, но увидел, как гневно поднялись царские брови, поправился. – Иваном то есть. Ваней.

Обнял его царь Дубрав и прижал к себе, а тут и Поляну из кухни привели, перед царем поставили. Поглядел он на нее и вздрогнул, дар речи потерял на некоторое время, потому что и раньше, когда он ее с войны привез тринадцать лет назад, она красоты неописанной была девушка, шестнадцатилетняя, так теперь еще краше стала, и не портила ее даже простая грубая одежда кухарки. Наконец царь заговорил:

– Ответь мне, Поляна Всеславовна, дочь воеводы Муромского, пленница моя дорогая, перед богом небесным и перед людьми здесь стоящими, что за отрок стоит рядом со мной. И кто он мне?

– Это сын твой, царь Дубрав Дубравович. Сынок твой Ванюша. Клянусь тебе в этом жизнью своей и его. Веришь ли клятве моей? Признаешь ли его сыном своим или с глаз прочь прогонишь?

Посмотрел на Ваню царь Дубрав, посмотрел в его глаза синие и чистые, словно небо весеннее и снова обнял его крепко-крепко, потом схватил с его руки браслет с клеймами рабскими и, разломив на куски, прочь выбросил. Громко, чтобы все слышали, объявил:

– Признаю сына моего Ивана. Ивана царевича!

И тут все радостно закричали «Ура!», подняли кубки и стали пить за нового царского сына. А Ваню Дубрав рядом с собой усадил, а рядом с ним и мать его Поляну, у которой перед этим так же сломал и вон выбросил знаки рабские.

Так сын царской рабыни, кухаркин сын стал царевичем.

Былина вторая ОТЕЦ И СЫН

Вот какая судьба бывает. Еще вчера бегал Ваня в простой рубашке и сермяжных штанах с заплатками на кухню к матери, которая там работала от зари до зари, а сегодня, гляди ты, надели на него одежды царские, шелковые да атласные, шитые серебром да золотом, а на ноги красные сапожки, мягкие и удобные обули. На русую голову обруч серебряный возложили с рубином надо лбом. Даже временный наряд виночерпия, что ему для пира ключница Пелагея выдала, по сравнению с этим нищенскими лохмотьями кажется. И матушку одели, словно царицу заморскую, каких только в книге дьяка Ануфрия можно увидеть. Сарафан, какого даже у царицы Забавы нет, рубашка белее снега, а кокошник на голове жемчугом усыпан да камнями самоцветными. У мальчика даже дух захватило, когда он матушку в этом новом обличье увидел. А Поляна, увидев сына с царским обручем на голове, обняла его и заплакала.

– Ты чего горюешь, матушка? – удивился Ваня. – Разве не хорош я в платье царевича? Разве не идет мне корона наследника? Не об этом мы мечтали с тобой темными тоскливыми вечерами?

– Ах, соколик, ты мой, ненаглядный, – ответила мальчику матушка. – Красив ты и пригож в наряде новом. Глядят глаза мои на тебя, и наглядеться не могут. Только вот тревога в сердце моем материнском поселилась с той минуты, что увидела тебя с венцом серебряным. Выдержит ли его твоя головушка? Не слетит ли с плеч от сабли злодейской, до крови царской охочей? Может, лучше нам было рабами оставаться, пленниками?

– Ну, уж нет, – не согласился мальчик, – сколько лет мы томились с тобой, царя Дубрава и свободы своей ожидая? Сколько намучились, настрадались? Сколько насмешек вынесли? Лучше умереть свободным в борьбе с недругами нашими, чем жить рабами в плену тягостном!

– Правильно говоришь, царевич! – раздался голос за их спинами.

Ни мать, ни сын не заметили, как подошел к ним Брадомир.

– Всегда я твоим умом и словами радовался, а теперь настоящий восторг чувствую. Не ошибся в тебе. Выполнил последнюю волю царицы матушки, бабушки твоей покойной.

Бросилась к Брадомиру Поляна, упала перед ним на колени. Взмолилась:

– Боярин великий, Брадомир Вольгердович, ты всегда к нам добр был, никогда словом не обидел, руки не поднял. Не оставь и сейчас! Мудр ты, и добр. Стань сыну моему опорой, защити его от злобы людской, от коварства соперников, от яда предателей. Будь на его стороне, коли царь от сына вдруг отвернется, или разгневается на неразумного.