Я — «Дракон». Атакую!.. - Евгений Савицкий

Но вот однажды, когда терпение беспризорных новороссийских мальчишек лопнуло, родился план бесстрашной операции. Успех операции решали точность, быстрота, отвага. Ошибки при ее выполнении исключались — провал грозил бы определенными мерами наказания виновных. А замысел в общем-то был прост. Одному из нас, проходя мимо булочной Нахимовича, предстояло поравняться с лотком, выбить из-под него ножки и, когда сдобная продукция нэпмана окажется на тротуаре, завершить операцию стремительным захватом всего, что бог пошлет.

Понятно, тот нереспектабельный вид, который мы все имели, не позволял никого выдвинуть на направление главного удара. Тогда решено было одного из нас вырядить под нэпмана, что, конечно, значительно бы облегчило осуществление операции. Жребий пал на меня. Что оставалось делать? Действовать!

Поначалу нам предстояло каким-то образом обзавестись соответствующим моей фигуре костюмом. Дело нелегкое, почти неосуществимое: откуда взять деньги на такую роскошь? Проще было бы накупить на них хлеба. Выход напрашивался сам собой — реквизировать.

…Вечером неподалеку от городского парка мы устроили засаду. Нэпманские сыночки ходили обычно не в одиночку — человека по три-четыре, а то и парочками — с девицами своего круга. И вот сидим на заборе, ждем. Играет духовой оркестр. Мимо дефилируют то длинный, как жердь, то пузатенький какой.. Наконец я заметил парня ростом с меня и откровенно обрадовался — будто родного брата встретил. На мгновение смутило — с девушкой идет (как сейчас помню, на ней была аккуратная соломенная шляпка). Но… не до сантиментов, когда в твоих руках судьба целой операции! И я первым, соскочив с забора, решительно преграждаю путь соотечественнику-нэпману:

— Раздевайся!

— Ах!.. — воскликнула соломенная шляпка, но я тут же уточнил:

— Не ты. Твой фрайер!

Девица отскочила в сторону, парень, хоть и здоровый, явно растерялся. А тут Витька Принц для острастки щелкнул ножиком — и дело пошло. Пиджак, брюки, рубашка, галстук-бабочка, даже легкая тросточка — все из рук в руки. Оставили жениха в одних трусах, и сами — прямым ходом в казармы.

Хмель, осмотрев костюм, остался доволен.

— Давай, Сова, рядись! — Не терпелось всем увидеть меня нэпманом.

— Спокойно, — остановил Хмель. — Отмойте его для начала. Потом примерим…

Да, эта задачи была, пожалуй, не менее трудной, чем реквизиция нэпмановского костюма. Ни воды, ни мыла в нашей казарме не водилось. Тут я вспомнил, что на берегу моря собирали морской ил, который отмывал любую грязь, почти как мыло, и вскоре ребята весело начищали меня, словно самовар на пасху. Сделали это добросовестно, лишь волосы в порядок привести не смогли — так в разные стороны и остались торчать. Однако когда я вырядился, завязал шнурки на ботинках и расправил грудь — все притихли.

— Идет, — нарушил торжественность момента Хмель — Снимай давай. Завтра получишь. — И только тогда мои приятели разрядились:

— Ну, Сова, ты настоящий нэпман!

Я чувствовал себя почти именинником и на следующее утро, прилизав волосы на пробор, не в обычной толпе, а одиночкой, не спеша, отправился на Серебрянскую. Ребята там уже заняли диспозицию — за булочной. Я издали поприветствовал их легким учтивым поклоном, как это делали нэпманы и всякие недобитые буржуи, и тоже стал ждать пролетки с товаром, прохаживаясь неподалеку.

Пролетка подъехала к булочной в положенное время, без задержки. Все нэпманские заведения работали как часы, всякие там учеты, переучеты, санитарные дни, отгулы и загулы исключались. Хозяин и извозчик сгрузили ящики, тут же разложили булочки на лотке, и я вдруг почувствовал, что ноги мои отяжелели. Сердце учащенно застучало. Я невольно удивился: что это со мной происходит? Но к булочной потянулись люди, ждать больше было нечего, и я направился к Изиному хозяйству.

У лотка, помню, стояли две старухи и молодая женщина, Невольно подумал, что ситуация выгодная, — эти не помеха. Когда почти вплотную подошел к лотку и открыто посмотрел в глаза Изи Нахимовича, кругленького такого, лысоватого, елейно улыбающего хозяина булочной, мне стало вдруг весело. Еще минуту назад я не знал, как поведу себя у самого лотка, страх не страх, а какой-то трепет все-таки посетил меня, а тут глянул на лоснящееся лицо нэпмана, заметил за его спиной застывших в ожидании своих ребят и, ей-богу, с какой-то даже радостью ударил по одной ножке лотка, затем по другой — лоток опрокинулся, а дальше все было совсем легко и просто. Когда Изя Нахимович опомнился и начал кричать: «Милиция! Милиция!..» — нас и след простыл вместе с лучшими новороссийскими — замечу, периода нэпа, — булочками.

Эх и праздник был в тот день в нашей казарме! Невозможно словами передать ощущение той радости, которая обрушилась на голодных ребят, простой радости человеческого бытия, во многом нами тогда еще не осознанной, но непреоборимой. На всю свою жизнь, в которой было всякое — трудности, испытания, потери, радости открытий, преодолений и побед, — я сохранил в памяти тот переполненный счастьем день, когда принес своим товарищам по беде трудный, но такой нужный нам всем тогда хлеб.

Чуточку омрачилось, правда, для меня всеобщее торжество приказом Хмеля расстаться с моим новым, так сказать, рабочим костюмом. В нем было столь уютно, столь просто и удобно, что я не сразу согласился сдать его, не понимая, почему бы мне не походить хорошо одетым. Хмель душевно, как мог, объяснил:

— Дура! Ведь то, что вы сделали, — грабеж. За это срок полагается. Понял или нет?

Я сказал, что понял, и выбросил костюм.

Возможно, найдутся такие, которые скажут: мол, пожилой человек, военный, а что рассказывает, чему учит! И все-таки я рассчитываю, надеюсь на понимание — не методическое пособие для начинающих воришек вся эта глава. Больше того, признаюсь, строки чистосердечной исповеди пишу впервые. Мало кто знал об этой стороне моей биографии. Но, согласитесь, было бы нечестно приукрашивать розовыми бантиками трудности и невзгоды, которые испытывала в то время наша страна, а вместе с нею мы — мальчишки двадцатых годов.

К слову сказать, пройдут годы, и многие из моих приятелей-беспрпзорников станут достойными, уважаемыми людьми. Колька Зуб будет водить океанские лайнеры, Витька Принц выучится и станет крупным инженером. Да и судьбы других моих друзей, тех, с кем сталкивала меня жизнь, стоят того, чтобы о них пыли рассказано, Но все в свое время.

… Как-то я порту я обратил внимание на иностранное судно, глубоко сидящее в воде под тяжестью зерна. У меня тогда сразу же родилась шальная идея — приникнуть на это судно. Пшеницу нам порой удавалось доставать на элеваторе, ее мы научились варить на костре, ели, правда, без соли — с солью было совсем было туго. И я подумал, что на огромном пароходе и никто не заметит не большого убытка зерна.

— А как поволокешь? — спросил Хмель, в целом оценив мое рационализаторское предложение. Я рассказал свой замысел, получил «добро» и отправился в порт.

Помню, на мачте судна трепыхался какой-то чужеземный флаг, с разных сторон доносились голоса матросов, о чем-то говоривших не по-русски, а я, проникнув в трюм и торопливо набивая зерно за пазуху и в штаны, тревожно посматривал по сторонам. Мой костюм представлял собой вид мешка, состоявший из нескольких отсеков: рукава рубахи и брюки внизу, у щиколоток, были перевязаны, вместо пояса я крепко перетянулся переплетенным шпагатом. Словом, зерно размещалось вполне надежно, не рассыпалось, Но когда я начал выбираться из трюма, то понял, что маневренность моя весьма поубавилась и что убежать и в случае обнаружения меня просто-напросто не смогу. Так оно и вышло.

Странную фигуру, неуклюже передвигающуюся по судну (чем-то, думаю, я напоминал нынешних космонавтов, когда они идут к ракете), не заметить, конечно, не могли.

Kто-то закричал, мне замахали руками, показывая, чтобы я вернулся в трюм и высыпал зерно назад. Но я хорошо помнил наказ Хмеля: «Не достанешь пшеницы — есть не будешь…», и, помня это, разбежался, как мог, и прыгнул за борт, в море.

Плыть поначалу было легко: зерно поддерживало. Матросы на пароходе дружно смеялись, признав, должно быть, отвагу русского парнишки. А мне, чем ближе к берегу, плыть становилось все труднее и труднее — зерно намокло, тянуло ко дну. Я уже задыхался, но и освободиться от груза не мог. Так что, когда доплыл, встретили меня ребята с радостью. Да и добыча оказалась немалой — килограммов двадцать пшеницы.

В тот вечер мы широко отмечали рождение нашего нового предприятия — «заряжалыциков» (от слова «зарядиться», то есть засыпать зерно в костюм-мешок). Все сидели у костра, ели горячую кашу. Хмель хвалил меня за инициативу, предприимчивость и объявил, что теперь я буду старшим группы — мое первое повышение! Однако несовершенство человеческой натуры заявило тогда о себе неожиданной завистью одного из «базарников» — специалиста по базарным набегам Витьки Принца. Во время нашей трапезы у костра он вдруг взял ложку каши и швырнул ею прямо мне в лицо. Это был вызов.