Рыбка, где твоя улыбка? Исповедь раздолбая – 3 - Борис Егоров

Саша первое время, по-моему, спал со своим «Стартом», наглядеться на него не мог никак. А старенькая «Смена» отошла ко мне. Вот она и стала толчком к моему знакомству с кинематографией. Да-да! С ней.

Как-то наш класс побывал на ВДНХ. И я там две пленки извел. В голове у меня экспонометра не было, поэтому я даже сам удивился, когда Саша отпечатал фотографии. Очень все классно получилось – спасибо солнечному дню.

Завуч наш, Яков Семеныч Гольдберг – который позже кайф мне поломал с учительницей пения на рояле – долго разглядывал стенд с фото. И решил, что я должен стать штатным школьным фотографом. Летопись, стал быть, вести. Когда он изложил мне это комсомольское поручение, у меня заиграли извилины. И я заявил: «Фотография – это прошлый век! Надо снимать кино! Тогда про нашу школу по телевизору покажут!» Яков Семеныч сначала малость остолбенел, а потом проникся перспективами. Спросил: «И… что для этого надо?» Я сказал, что составлю список.

Короче, купили мне кинокамеру «Спорт» на батарейке, и запас пленки. Там получалась хитрая система – сама камера была восьмимиллиметровая. А пленка заряжалась – шестнадцать мм. То-есть, отснял свое, потом переворачивашь бобину – и вторую половину крутишь. Причем в инструкции было написано, что бобину можно переворачивать на свету, типа, ни кляпа не засветится.

Моя кинооператорская деятельность началась – и закончилась – со съемок праздника учителей по поводу получения школой какой-то, не помню, грамоты почетной.

Все было очень красиво и внушительно. Представители гороно и районо вручали грамоту, а я с наглой мордой всех расталкивал и совал им в нос громко трещащую кинокамеру.

Потом гости уехали, а наши учителя перешли к неофициальной части. Только учительница химии попыталась меня выпихнуть. Но остальным в предвкушениях было уже все по барабану, а учитель труда вообще рявкнул: «Да и хрен с ним! Хай увековечит».

А мне пришла пора перевернуть бобину. Открыл я камеру, поддел катушку – и уронил. И она укатилась тихо-мирно, по пути сматывая с себя пленку. Помню, завуч так тупо на меня смотрел, что я сделал морду лопатой. Типа, не разбираетесь в кинематографе – нечего тогда и пялиться.

В общем, весь вечер я порожняком трещал камерой с засвеченной пленкой. Бухие учителя мне позировали, танцы танцевали, обещали магнитофон мне купить, чтоб кино было со звуком. Бордель этот происходил в актовом зале, и я спрятался на сцене за кулисами – дух перевести. И наткнулся на учителя физкультуры Арнольда Константиныча и учительницу химии Светлану Викторовну, которая была… почти без ничего. Арнольд подтянул штаны и схватил меня за шкирку: «Что, сучонок? Снял кино?» И напрасно я пытался доказать ему, что камера трещит очень громко – я бы не смог ничего снять незаметно. Но у физкультурника, по ходу, дикая смесь эмоций не дала ему… здраво мыслить. Ну, как же – во-первых, водки напился, во-вторых, кайф я ему обломал. Да еще без штанов в кинохронику попал.

Вырвал Арнольд у меня многострадальную кинокамеру – и разлетелась бедолага об стену на мелкие составные части. Сам я отделалася пинком.

Как я потом узнал, физкультурник получил выговор от парткома, и у него из зарплаты вычли стоимость кинокамеры. А ко мне до самого окончания школы ни одна душа не подходила с комсомольскими поручениями.

Ремень как средство формирования личности

Нда. Уж. Как-то с утречка ровнял свою бороденку. Естественно, в зеркало глядел. Размышлял. Ну и рожа у тебя, Егоров… Натуральный советский армейский кирзовый сапог третьего срока носки. А, чтоб не впасть в расстройство и депрессию, поспешил себя утешить: «А зато тебя вон скоко девок любило!» И тут же во избежание умственных взбрыков переключился на другую тему.

Воистину, все возвращается на круги своя. Прошло пятьдесят пять лет – и опять я в Германии, костылями груши околачиваю. А был ведь когда-то первоклассником в четырехклассной школе при советском посольстве в ФРГ (ГДР тогда еще отдельно была). Вот жизнь была тогда! Уже в том возрасте я ухитрился столько косяков напороть. А расхлебывали их – папа с мамой. Не то, что сейчас…

Я не знаю, кто научил меня читать в пять лет. И почему никто не смотрел – какие книжки я читаю. Но в результате я чего-то развивался так шустро, что папаня меня, бывало, разглядывал с пристальным любопытством.

Уже в том возрасте я начал лезть туда, куда меня совсем не звали. Был в посольстве один сотрудник по имени Армен. Как я понимаю теперь, он был армянин. Потому, что на городошной площадке ему всегда говорили под руку: «Ну-ка, Армен, давай по-еревански!» Этот дядька очень классно играл в городки, ловко вертелся на турнике и играл с нами, детьми, в футбол. Он мне очень нравился, поэтому, когда я подглядел, что красавица-жена Армена обнимается с посольским доктором, я тут же донес на нее мужу. Теперь я бы, конечно, вряд ли так поступил.

Ох, и скандал же был! Армену, как кавказскому человеку, ситуация не понравилась. И он с городошной битой носился по территории и что-то орал на непонятном языке пополам с понятным русским матом. Но жену его сердобольный женский коллектив где-то спрятал. А доктор успел сесть в машину и смыться.

Потом пришли посольские чекисты с моим папаней и утихомирили армянского Отеллу. Все пошли в бильярдную, где Армена накачали французским коньяком «Камю». И он притих на время.

Когда папаня мой не работал в своем вечно закрытом на ключ кабинете, я все время ходил за ним хвостом. Поэтому в бильярдной я тоже, на свою голову, присутствовал. Остальные взрослые меня терпели – с папаней, как я теперь понимаю, никто не хотел связываться.

И Армен, накачанный коньяком, меня узрел. Схватил за руку, обнял и заявил: «Вот один мой настоящий друг! Даже брат! Брат, как тебя зовут, а?» Батя мой не успел удивиться, как Армен выдал: «Вот благодаря кому я узнал, что моя жена – шлюха!» И он громко заскрежетал зубами.

Папаня сказал своим, чтобы присматривали за Арменом, взял меня за шкирку и отвел домой. Меня и допрашивать не пришлось – все мое нутро распирало от гордости. Ну, как же! Я на равных участвую во взрослой жизни! Меня назвали другом и братом!

Отец, помню, так брезгливо сморщился, помолчал. Потом махнул рукой: «Снимай штаны». И офицерским ремнем выдрал меня так, как не драл даже за кражу денег с тарелок самообслуживания.

Представьте себе – дошло до меня. От тех пор и до сих – никогда больше не влезал в такие дела. И, что самое интересное – подействовал на меня не столько ремень, а то, как папаня, глядя на меня, брезгливо морщился. Типа, вроде он неожиданно в говно вляпался…

Куда упало яблоко от яблони

Не помню уже, когда я вычитал у Василия Макаровича – «Если хочешь быть мастером, макай свое перо в правду. Ничем другим больше не удивишь». А Шукшину я поверил сразу, после первого рассказа. Потому и перестал взвешивать-оценивать в башке – типа, это можно написать, а вот это – и грубовато, и антисоветчиной попахивает, и вообще – срамота какая-то. Стал писать о том, что было. И как оно было на самом деле. И как люди себя вели – которые не с плакатов и не из статей советских газет.

Это я к чему такую увертюру завернул? Да к тому, что невиноватый я. Оно само… так вышло.

Дело было в конце 60-х, в посольстве СССР в Финляндии. Папаня мой там работал, маманя была при нем, а я приехал туда на лето после окончания восьмого класса.

Жизнь в Хельсинки мало была похожа на заграницу. Выход из посольства, в отличие от ФРГ начала шестидесятых, был свободный, чуть не каждый второй встречный говорил по-русски. Так что я быстро насмотрелся всяких достопримечательностей. Жопа начала рваться на поиски приключений. Ну, было бы желание. А приключения – они всегда найдутся.

Был там у меня приятель Женя – постарше меня лет на пять – который тоже приехал на лето к родителям. И он начал крутить всякие хухры-мухры с дочкой посольского садовника. Садовник этот был финн, и, что интересно – дочка тоже.

Вилла посла, где садовник приводил растительность к общему знаменателю, была недалеко от города, на берегу моря. Женя, пользуясь авторитетом отца, брал машину с шофером и каждый день ездил к своей Джульетте. Которую звали Ева. А, во избежание лишних разговоров в адрес своего отца, Женя уговорил меня ездить с ним. Типа, на рыбалку. Подпрягся я. На свою же, как обычно, голову.

Мы приезжали, нас усаживали за стол. Отец семейства шлялся по территории со своими комбайнами-косилками-копалками. Женя беседовал с Евой по-английски, а я – с ее мамой по-русски (она хорошо знала наш язык, потому, что родом была из Гамбурга).

Потом Женька с Евой как-то незаметно пропадали в купырях, а я оставался с Ингрид – так звали маму дочки.

Ну, в общем, все кончилось кошмарным для меня потрясением. По ходу, свобода нравов уже тогда была в Европах. Ингрид поняла, что она не может ждать милостей от природы. И взяла инициативу на себя. Боже ж мой! Чего только ни творила со мной эта… совершенно распущенная особа!