Охота на слово - Алёна Шапкина

— Что это? — Савелий Игнатьевич вздрогнул. — Никак вокзал?

— Нет. Погодите…

Звук, похожий на великанский плач, опять повторился. Он тёк над тёмными зарослями, словно густая патока.

— Кажется, я узнаю колокола, — сказал поручик. — Малую утреню бьют…

Потом воздух прорезало низкое гудение, от которого пистолет в руке рабочего мелко завибрировал.

— Точно! — Мякишев обрадованно обернулся. — Тяжкий колокол как будто другой. Но зазвонные и малые — точно с Вознесенской… Мы совсем рядом. Это там!

Поручик махнул на звук рукой.

— Хорошо, идём, — согласился Савелий Игнатьевич.

Скоро ряды цветков с тёмными шапками стали ниже, а потом рабочий, охнув от неожиданности, шагнул на твёрдую глинистую дорогу. Уже почти рассвело.

Впереди за изгородью буйно разрослись липы, а над ними торчали два купола с крестами. Колокол наверху ударил в последний раз и затих.

Взглянув себе под ноги, Савелий Игнатьевич увидел, что ступает по ковру из жёлтых листьев. Ему стало не по себе. Ведь не могло же быть так, чтобы сентябрь наступил в апреле… Или всё-таки могло?

— Глупость какая-то, — глядя на купол, растерянно протянул Мякишев. — Место вроде то же самое. И липы знакомые. Но церковь как будто другая. Совсем новая. Вместо каменного забора — деревянная изгородь. А там, за оградой… поглядите-ка, избушки. Ничего не понимаю!

— Давайте войдём и спросим, — предложил рабочий, посмотрел на Мякишева и взялся за кованую ручку.

Дверь со скрипом отворилась, и они вошли в низкий закопчённый придел. Терпко пахло масляной гарью, тускло горели лампады и свечи в киотах. У стен переговаривались люди, кто-то надрывно кашлял. Впереди, под аркой, ярким золотом сверкнул иконостас.

Мякишев, войдя, опустил голову и сделал торопливое движение рукой. Разговоры сразу утихли. На них обернулось десятка два напряжённых глаз. Послышались шепотки.

Мужичок в синем армяке, смяв шапку, выступил вперёд. Заметив военную форму Мякишева, он подошёл к нему, поклонился и робко спросил:

— Моё почтение… Вы, барин, из какого войска будете? Наш или француз?

— Ты это о чём, любезный? — Поручик подозрительно огляделся по сторонам. — Свой я… русский. Шестьдесят шестая пехотная дивизия.

Несколько человек облегчённо выдохнули.

— Слава те, господи! — Мужчина в линялом армяке перекрестился. — Значит, поживём ещё немножко.

Он повернулся к Мякишеву и деликатно кашлянул:

— А ты сам-то откуда взялся, батюшка? Из Демидовского имения? Или из Разумовского? Неужто тебя тоже забыли?

— Что значит «забыли»? О чём это вы вообще говорите?

Мякишев оглянулся на Савелия Игнатьевича. И все взгляды враз устремились на рабочего. Мужчина почувствовал себя неловко в пиджаке, ведь все, кроме них двоих, одеты по-крестьянски.

— Ой, — заголосила вдруг какая-то женщина. — Неужели пастор немецкий? И при входе не крестился, я видела.

— Не дело это, — кивнув, согласился мужичок в армяке. — Чтобы лютерянин в наш храм ходил.

— Он не лютеранин, — возразил Мякишев, но его не слушали.

— А если он наш, почему на божницу поклон не кладёт? — выкрикнул из угла взъерошенный паренёк в монашеской одежде. — Вдруг он ератник[2] и чужеземный лазутчик?

Толпа угрожающе загудела, и каменный свод задрожал от голосов. Савелий Игнатьевич невольно отступил назад.

— Ти-хо! — отрывисто скомандовал Мякишев, и голоса разом стихли. — Ну что вы на человека напустились? Свой он, из мастеровых. Савелием зовут.

Поручик строго оглядел собравшихся:

— А теперь лучше объясните мне, где вокзал? И что это за место?

— Что-то ты диковинное вещаешь, батюшка. — Женщина рассмеялась. — Николу на Кобыле знаю. Никиту Готского — знаю. Троицу Сыромятную тоже знаю. Никакого «гокзала» не знаю… А это новая церковь Вознесения, что на Гороховом поле. И двадцати годков ещё нет, как выстроили. Вот, сидим, ждём. Думаем огненное крещение принять.

Савелий Игнатьевич только сейчас с удивлением заметил сваленные у стен охапки дров.

— Вы уж не взыщите, — продолжал мужичок в армяке. — Но говорят, враг в городе. У нас и огниво приготовлено. Не возьмёт нас антихрист. С детками малыми вместе и вознесёмся.

Поручик вздрогнул и огляделся:

— Вы что, совсем сдурели? Какой вражина?

— Чудно, как это вы, батюшка, такой удалой, а не знаете. — Женщина в платке покачала головой. — Истинно так. Враг иноземный в городе, с целым воинством.

Поручик переглянулся с рабочим и деловито поинтересовался:

— Много врага?

— Несметные тыщи!

— Не врёте? Что ещё известно?

Люди стали наперебой отвечать, шумя, как стая птиц по весне. Савелий Игнатьевич разобрал только слова «безбожники» и «грабят».

Мякишев, наклонившись к рабочему, озабоченно сказал:

— Плохо дело. Грабят уже по всему городу.

— Невозможно, — растерялся тот.

— Не знаю, — хмуро ответил поручик. — Похоже, анархисты, или кто-то ещё, взял верх над вашими. Здешние люди странно себя ведут, но другого объяснения я не вижу.

Взгляд Савелия Игнатьевича упал на охапки дров.

— Скажите, Мякишев… А что они говорили насчёт «огненного крещения»?

Поручик уставился на него.

— А вы не поняли, да?.. Да о самосожжении речь! Как у раскольников. О церкви ведь не говорят в народе — сгорела. Говорят: «вознеслась». А раз так, то и те, кто в ней, по идее, тоже…

— Жуть какая. Это надо остановить, — сказал Савелий Игнатьевич, решительно делая шаг.

Мякишев удержал его за локоть и покачал головой.

— Эй, Савелий Игнатьевич… Вы хотите осчастливить этих людей, а совсем их не знаете и не понимаете… Вот о чём, по-вашему, разговаривают те двое?

Он указал на бородатых мужиков в кафтанах, судя по лицам — отца и сына, тихо шептавшихся в углу.

— Не знаю. — Рабочий пожал плечами. — Наверное, о том, как лучше дать отпор врагу.

— Ага, как же! О свинце они говорят, поняли вы?

— О каком свинце?

Мякишев, пригладив усы, усмехнулся.

— О государственном. Который, по их словам, власти затопили в Красном пруду. И вот они думают, как бы под шумок этот свинец поднять и к рукам прибрать.

— Зачем? — не понял рабочий.

Поручик поморщился.

— Кто его знает, зачем. Может быть, крышу крыть. А может быть, продать тому, кто дороже даст. Они, между прочим, всерьёз обсуждали, сколько за пуд даст этот самый страшный «враг». А вы — общество взаимопомощи и братства… Либэртэ, эгалитэ, фратэрнитэ[3]. Мечтатели и утописты, леший вас дери. Как вы думаете изменить человека, исправить его шкурную природу?! Это никому не под силу.

— Ну нет уж, — решительно возразил Савелий Игнатьевич. — Это всё от тьмы и несознательности. Надо будет — и куркулей перевоспитаем. Откроем школы, библиотеки. Кино правильное снимем. Человек должен тянуться выше.

Савелий Игнатьевич, помедлив, пытливо оглядел Мякишева:

— Вот вы, скажите, когда-нибудь слышали про калужца Циолковского? Он вообще считает, что человек может взлететь на небо… Представляете? Где уж тут место богу?

— Это не нам решать, — перебил его Мякишев. — Я тоже читал. С ракетами — это когда ещё будет… А нам сейчас надо выяснить, что происходит в городе.

Перехватив брошенный в глубь церкви взгляд рабочего, Мякишев тронул его за локоть. И, наклонившись, тихо сказал:

— Я убедил их старшего пока не самосжигаться. И дал ещё один совет. Давайте пойдём и узнаем, что там за антихрист. А заодно причину этих странностей со временем. Здесь нам больше делать нечего.

К этому времени люди закончили совещаться, и вперёд, откашлявшись, выступил мужчина в армяке. Он протянул поручику свёрнутую грубую ткань и поклонился.

— Вот… всем миром решили. Тут офицер один оставил, сказал беречь. Но вы ведь нас защищать пришли, верно? Возьмите; вам она больше пригодится.

Поручик развернул ткань, и в неровном свете свечей блеснула сабля с богато украшенной рукоятью. Рядом лежали тёмные ножны.

— Спасибо. — Мякишев взял оружие за рукоять и пристально оглядел лезвие. — Добрая вещь.

Потом он отошёл в сторону и опустился на колено перед потемневшим ликом на стене. В наступившей тишине отчётливо прозвучал его голос:

— Возложенный на меня долг клянусь выполнять с полным напряжением сил, не щадя жизни ради блага Отечества.

Поднявшись, Мякишев завернул шашку в ткань, кивнул рабочему, и они вышли.

Ветер на улице стал сильнее. Его холодные порывы били в лицо, и жёлтые листья, кружась, падали под ноги.

Остановившись у изгороди, поручик посмотрел на уходящую вдаль улицу и задумчиво произнёс:

— Хорошее место для апфилирования[4]. Здесь бы пулемёт поставить. А ещё лучше — парочку «Гочкисов». Тогда никакой враг точно не пройдёт.