Курдский князь - Кристина Бельджойозо

— Конечно пора, промолвила Каджа, — но увы! Я предчувствую…

— К черту твои предчувствия! — перебила ее Фатма: — Ну, что там еще тебе сдается? Горы что ли провалятся, овцы передохнуть! Надоела ты мне с своими предчувствиями. Ну хоть бы один раз, хоть на смех, ты напророчила нам что-нибудь хорошее. А то нет, все за свое: беда да беда…

— Очень вижу, что я тебе надоела, — отвечала Каджа: — но если-бы ты знала что нам грозит…

— Слышите! — вскрикнула Фатма: — опять закаркала зловещая ворона!

Каджа хотела возразить что-то, но в это время послышался на дворе конский топот и шум оружия. «Мехмет-бей близок!» — вскрикнула черкешенка, прижимая руку к сердцу, как бы желая показать, что она сердцем чует его приближение. Но никто не обратил внимания на эту выходку, потому что в ту же минуту вбежал начальник евнухов с криком: «Бей! Бей! По местам!» Все женщины тотчас были на ногах. Глубокое молчание воцарилось в этом обществе, за минуту столь шумном. Женщины стали в два ряда, хозяйка впереди, невольницы позади; дети забились под юбки и покрывала своих матерей, что совершилось не без пинков и затрещин, ловко розданных кому следовало. Когда все наконец пришло в порядок, киая (гаремный сторож), стоявший у двери и готовый, в случае надобности, способствовать кулаками восстановлению благочиния, сделал знак своему господину, и бей, замедливший шаги, чтобы дать время пройти суматохе, наконец явился на пороге. Легкое волнообразное движение пробежало по широким складкам одежд, обнаруживая волнение земных гурий при виде своего повелителя. Мехмет-бей прошел по комнате, делая правой рукой движение, которое значило: «Честь имею кланяться». Потом он сел около Габибы, и сделал другое движение, которое значило: «Прошу последовать моему примеру!» Но никто не воспользовался приглашением. Этикет предписывал другое. Каждая из жен подошла к своему супругу, взяла край его одежды и приложила его ко лбу, потом коснулась рукой его пальцев и поднесла руку, освященную этим прикосновением, к сердцу, к губам и к голове, поклонилась в землю и, пятясь, отступила к подушке, на которую опустилась. Две из женщин споткнулись во время отступления, и сели слишком рано. Если б лицо бея не было так мрачно, громкий хохот встретил бы такую неловкость, но морщины не сгладились на лице его, и легкие взрывы смеха тотчас умолкли.

Я забыла упомянуть о лицах, вошедших в гарем вместе с Мехмет-беем. Тут был его отец, величественный старик, которого единственная жена давно уже лежала в параличе. Тут же были брат старика, брат Мехмета, два его двоюродные брата, наконец сын Мехмета и Фатмы, мальчик лет двенадцати, уже начинавший сопутствовать отцу в не слишком опасных выездах. Все эти лица мужского пола имели свободный доступ в гарем, потому что близкие родственники не подвергаются на Востоке тем формальностям, которые там вообще ограничивают сношения мужчин с женщинами. К тому же каждый из этих мужчин имел тогда, или прежде, жен в этом самом гареме, наконец Мехмет был курд, а не турок, а это большая разница.

Наш князь все сидел подле Габибы и в полголоса разговаривал с ней. Жительницы гаремов в некоторых случаях обладают замечательным тактом. Все поняли, что их присутствие в эту минуту было по крайней мере не нужно. Одна после другой, попарно или в одиночку, отвесили поклон, приложили руку к земле, потом к сердцу и ко лбу, и потихоньку поплелись из комнаты. Их примеру последовали и мужчины, за исключением старика отца, который остался с трубкой в руках у камина, по-видимому погруженный в грустное раздумье.

Оставшись наедине, или почти наедине с Габибой, Мехмет-бей взял ее за руку и потихоньку принудил ее сесть возле себя, потом объявил, что привез ей гостинец. Габиба не отвечала.

— Мне грустно смотреть на твои простые одежды, — сказал Мехмет: — я опять тебе привез богатых материй и надеюсь, что на этот раз ты согласишься в них нарядиться, хоть для того только, чтобы мне угодить. Ты всегда хороша, но твоя красота была бы мне еще дороже, если бы ты ею занялась хоть немного для меня.

— Я вовсе не желаю тебе нравиться, — сухо отвечала Габиба.

— Знаю, но все это напрасно. Хочешь, не хочешь, ты все таки мне нравишься.

Габиба вздохнула.

— То-то. Теперь мне эта любовь одно мученье, а от тебя бы зависело меня осчастливить.

Говоря это, он развязывал пакет, до того времени находившийся у него под мышкой, и давно уже возбудивший любопытство других его жен.

Он вынул оттуда два куска шелковой материи, затканной серебром и золотом, шарф из индийского Кашмира, великолепное жемчужное ожерелье, браслет с изумрудами и алмазами, наконец множество других вещиц менее великолепных, но удивительно изящных, как то: шитые платочки, чулки из ангорского пуха, золотые запонки, эмалевые булавки, янтари, украшенные драгоценными камнями, кольца, духи, и т. д. — словом, тут было довольно богатств, чтобы привести в восторг любую дочь Евы, к какому бы вероисповеданию она ни принадлежала. Но Габиба была исключением: она без участия осматривала все это великолепие, и когда, ободренный этим продолжительным осмотром, Мехмет осмелился спросить: «По вкусу ли ей все эти вещи», — она сухо отвечала:

— Хотелось бы мне знать, откуда все эти богатства? Может быть они стоили крови!

— Тебе что за дело! — вскрикнул бей нетерпеливо: — Если была пролита кровь, то была кровь каких-нибудь негодяев или моя. Первая не стоит того, чтобы ты о ней заботилась. Что касается до моей, ты может быть порадовалась бы, если бы она была пролита… Но оставим эти пустяки. Не о себе я пришел с тобой говорить, стало быть ты должна меня выслушать. Вы все ожидаете, что мы отправимся в горы; но не видать вам гор в нынешнее лето. Правительство запрещает нам выгонять туда наши стада, и старшие в нашем племени решили, что нужно повиноваться. Турки, однако же, ожидают сопротивления, и очень может быть, что не все наше племя останется в повиновении. Меня знают в Константинополе, и если произойдут беспорядки, их непременно припишут мне. Поэтому мне нужно оставить этот замок, где нельзя держаться долго, и укрыть мое семейство в безопасное место, но для того, чтобы я мог быть спокоен на ваш счет, необходимо скрыть ваши имена и узы, нас соединяющие. Я нашел для каждой из вас верное убежище, но вам нужно расстаться. Один из моих друзей предлагает мне приютит двух из моих жен. Третья будет жить у одного из близких моих родственников; наконец две последние поселятся в доме у чоловека, на которого я могу рассчитывать, хотя он и турок. Дети будут при своих матерях, и каждая из вас может взять с собой двух-трех служанок. Я тебе первой говорю все это, потому что хочу предоставить тебе выбор места твоего жительства. Так выбирай же из этих трех мест: мой друг живет в одиноком поместье, турок в деревушке, мой родственник в городе… Назови также ту из своих подруг, с которой ты желаешь провести это время, а если ты предпочитаешь быть одна, то скажи это откровенно.

По-видимому, Мехмету приходилось долго ждать ответа, потому что Габиба казалась погруженной в глубокое раздумье. Наконец, она подняла на него свои прекрасные глаза, как бы желая говорить, и Мехмет нежно пожал ее руку, чтобы показать, что он ее слушает.

— Твой родственник может приютить только одну из нас в своем поместье?

— Одну, не более, — отвечал бей.

— В таком случае, я предпочитаю жить у турка, если можно, с Каджей.

— С Каджей? — повторил удивленный бей: — Ты дредточитаешь общество Каджи обществу моих других жен? Каджа тебе нравится? Ты ее любишь?

— Избави Бог! Каджа мне не нравится, и я ничуть ее не люблю. Но я не хочу с ней расставаться, и прошу тебя не спрашивать у меня почему.

— Как хочешь. Теперь позови женщин и приготовляйся к отъезду. Мы нынче в последний раз ночуем в этом доме.

Видя, что Габиба хочет идти, он ее удержал, и понизив голос, сказал ей:

— Послушай, Габиба, ты странная женщина, и мне иногда сдается, что ты смотришь на жизнь не так, как мы. Может быть, тебе противно делить с другими привязанность своего мужа, и быть может ты в этом права: с тех пор, как я тебя лоблю, я сам чувствую, что веду беспутную жизнь. К чему жить со многими женщинами, не любя ни одной из них? Я начинаю верить, что у любви есть законы, общие для всех народов мира. Если это мешает тебе любить меня, будь откровенна, скажи одно слово, и я сегодня же высылаю из дома всех твоих соперниц. Мне это ничего не стоит. Я их держал потому, что таков обычай, с которым мне до сих пор нечего было спорить. Но твое желание всегда будет для меня законом. Скажи одно слово, и ты одна останешься со мной завтра и навсегда.

Габиба стояла неподвижная перед Мехмет-беем, который держал ее за руку, бросая на нее страстные взоры.

Как ни старалась она скрыть свое волнение, в ней очевидно происходила внутренняя борьба. Она было взглянула на бея нежным взором, как бы отвечая на его предложение; но вдруг подавила в себе этот порыв, так несоответствующий ее всегдашней холодности, и отвечала спокойно: