Курдский князь - Кристина Бельджойозо

Мы теперь знаем жен бея; но чтобы понять их разговоры, нам нужно познакомиться и с самим беем. Это лицо, выражающееся не на турецком язык, ни более, ни менее как глава или князь целого племени, возмутившегося против блистательной Порты. Мехмет-бей ведет жизнь, исполненную приключений, опасностей и волнений, командуя войсками, которые как-то волшебно быстро возникают вокруг него и также быстро рассыпаются, когда победа одержана и цель достигнута. Он всегда окружен немногочисленными, но надежными телохранителями. При помощи этих верных слуг он постоянно рыщет по дорогам за добычей и не боится заезжать и в города. Там под вымышленным именем и переодетый, он сбывает то, что успел отобрать силой, видается с друзьями, справляется о богатых путешественниках, и узнает касающиеся до него политические новости. Нечего прибавлять, что в городах никто не был обманут его одеждой, его вымышленным именем. Всякий знает, что сгорбленный старичок, являющийся от времени до времени будто бы для покупки риса или продажи проса — не кто иной, как молодой воинственный, страшный предводитель курдов. Не раз паше приходило в голову захватить его, и эта мысль по неделям отнимала у него и сон, и аппетит; не раз об этом шел толк в диване; но если легко было захватить Мехмет-бея, то трудно было придумать средство, чтобы удержать его в заперти.

Турецкие владения, конечно, обильны глубокими реками, со дна которых не уйдет запрятанный туда преступник; но, с одной стороны, Порта с некоторого времени воздерживается от героических средств, с другой стороны, исчезновение Мехмет-бея не было бы еще залогом спокойствия. Напротив того, курды до сих пор еще племя могучее и воинственное, и хотя причиняющее значительный вред своими бесчинствами и разбоями, но способное вредить гораздо более, если б только захотело. Если при жизни и под начальством Мехмет-бея это племя делало зла не столько, сколько оно могло его делать, то по всей справедливости должно приписать это умеренности его предводителя. И если б турецкое правительство заблагорассудило вычеркнуть Мехмета из книги живых, не почли ли себя курды вправе за это отмстить? А какова должна быть месть этого дикого народа, для которого грабежи и битвы — занятие ежедневное и обычное, не говоря уже о жестоких мщениях, ожидавших тех, которых почтут виновниками гибели князя? Все эти соображения долго предохраняли бея вернее, чем его фальшивая борода и бедное рубище. Мало-помалу привыкли смотреть на его безнаказанность, как на залог безопасности для народонаселения, среди которого он свободно вращался, обирая его, сколько душе угодно. Этот взгляд на вещи был даже принят в Константинополе, и смелый атаман курдов становился также безопасным среди своих врагов, как если бы проживал в собственной столице. Это, впрочем, не значило, чтобы правительство официально отказалось от усмирения бея и от преследования его разбоев. Исполнение этого плана было только отложено на неопределенное время. Вопрос таким образом оставался нерешенным, и без особенного случая, который именно в то время послужил пробой для привязанности его пяти жен, Мехмет мог думать, что дела навсегда останутся в том же положении.

Такимь случаем было назначение нового паши для управлений провинцией, в которой проживал наш кочующий князь. В качестве человека нового этот паша поставил себе за правило поступать во всем в противоположность своему предшественнику. Он громко осуждал его непростительную слабость и неотступно писал в Константинополь к министру о необходимости принять строгие меры против воцарившегося бесчинства. Получая известия, столь различные от прежних, министр не подумал о том, что они происходят из другого источника и заключил, что изменилось само положеиие дел. По тому высочаший диван занялся приисканием для курдов приличного наказания, т. е. такого, которое было бы и чувствительно для них, и вместе такого, которое бы не слишкомь раздражило их и не вызвало в них решительного сопротивления. После долгих споров остановились на следующем. Не все курды разбойники, но все они пастухи. Они обладают лучшими стадами в Империи. Чтобы держать стада, необходимы пастбища, и курды, зная в них толк, с незапамятных времен овладели горами, простирающимися от центра Малой Азии до Багдада. Это огромное пространство, на которое до тех пор не смели посягнуть турки, остается пустым в зимнее время, но каждую весну населяется бесчисленными стадами и толпой пастухов, проживающих в шатрах с своими женами, как во времена патриархов. Эти-то кочевания диван решился прекратить, отнимая у курдов в наказание за их буйство летния их квартиры.

Это была смелая мера. Курды пришли в сильное волнение. Некоторые предлагали толпой уйти в горы и с оружием в руках отстаивать их против турецкого войска: в пользу этого плана был Мехмет-бей. Но как ни сильно было его влияние, оно уступало авторитету старика, проживавшего в резиденции паши, и скрывавшего под вымышленным именем и мнимыми торговыми занятиями свое настоящее значение главы курдского племени. Гассан-эффенди считался богатым купцом и пользовался всеобщим уважением за испытанную честность и совершенную преданность правительству. Паша и его помощники часто обращались за советом к мудрому старцу, по-видимому, сильно негодовавшему на возмутителей общественного порядка и ослушников верховной власти. Хотя паша со стариком и встречались без улыбки, но паше очень хорошо были известны настоящее имя и положение старика, а старец очень хорошо понимал политику паши. И прежде чем была принята усмирительная мера против курдов, много происходило между пашой и эффенди объяснений, переговоров, предложений и совещаний.

Была ли подкуплена пашой совесть маститого начальника курдов и на какие суммы, не берусь решить: верно только то, что в собрании курдских старшин Гассан восстал против предложения Мехмет-бея. — «Нам предлагают, — говорил он, — войну с Портой, войну с нинешнего дня, без всяких приготовлений. Мы храбро будем защищаться, я это знаю; я не сомневаюсь в отваге и доблести моих соплеменников; но долго ли будем мы держаться, долго ли мы можем устоять против силы и количества турок? Хватит ли у нас военных припасов даже на один месяц? И наши стада, наше единственное богатство, что станется с ними, когда вся наша молодежь будет занята войной? Их разгонят, расхитят, истребят, и даже если мы одержим победу, мы все-таки будем разорены».

Слово разорение всегда особенно действуеть на тех, чье имущество находится в опасности. Воинственный дух большей части курдов мгновенно упал, и все занялись приисканием приличного перехода от своих геройских намерений к образу действий более миролюбивому. Решено было покориться для вида, и мстить потом исподтишка и без шума. Положено всем курдам оставить горы на это лето, но зато Мехмет-бею собрать вокруг себя верную и многочисленную шайку и вместе с ней резать, жечь, грабить; словом, наносить всевозможный вред врагам, не пускаясь, впрочем, в открытую борьбу.

В вечер, описанный нами в начале этого рассказа, в то время, как жены Мехмет-бея забавлялись, как умели, в ожидании его возвращения, их супруг присутствовал на народном собрании и принял начальство над восставшими курдами. Тут же были приняты разные второстепенные меры, разосланы приказания местным властям, словом — было все подготовлено для кампании. Обдумывая все эти важные обстоятельства, Мехмет-бей отправился в свой гарем, где в то время происходили следующие разговоры:

— Когда же отправимся мы в горы! — кричала толстая Фатма: — Как там будет весело! То-то пойдут песни! То-то будут пляски! — и она хлопала в ладоши от радости.

— Пора бы уж нам быть там, — заметила величавая Актие: — Уж конец апреля, и жары начались.

— Конечно пора, промолвила Каджа, — но увы! Я предчувствую…

— К черту твои предчувствия! — перебила ее Фатма: — Ну, что там еще тебе сдается? Горы что ли провалятся, овцы передохнуть! Надоела ты мне с своими предчувствиями. Ну хоть бы один раз, хоть на смех, ты напророчила нам что-нибудь хорошее. А то нет, все за свое: беда да беда…

— Очень вижу, что я тебе надоела, — отвечала Каджа: — но если-бы ты знала что нам грозит…

— Слышите! — вскрикнула Фатма: — опять закаркала зловещая ворона!

Каджа хотела возразить что-то, но в это время послышался на дворе конский топот и шум оружия. «Мехмет-бей близок!» — вскрикнула черкешенка, прижимая руку к сердцу, как бы желая показать, что она сердцем чует его приближение. Но никто не обратил внимания на эту выходку, потому что в ту же минуту вбежал начальник евнухов с криком: «Бей! Бей! По местам!» Все женщины тотчас были на ногах. Глубокое молчание воцарилось в этом обществе, за минуту столь шумном. Женщины стали в два ряда, хозяйка впереди, невольницы позади; дети забились под юбки и покрывала своих матерей, что совершилось не без пинков и затрещин, ловко розданных кому следовало. Когда все наконец пришло в порядок, киая (гаремный сторож), стоявший у двери и готовый, в случае надобности, способствовать кулаками восстановлению благочиния, сделал знак своему господину, и бей, замедливший шаги, чтобы дать время пройти суматохе, наконец явился на пороге. Легкое волнообразное движение пробежало по широким складкам одежд, обнаруживая волнение земных гурий при виде своего повелителя. Мехмет-бей прошел по комнате, делая правой рукой движение, которое значило: «Честь имею кланяться». Потом он сел около Габибы, и сделал другое движение, которое значило: «Прошу последовать моему примеру!» Но никто не воспользовался приглашением. Этикет предписывал другое. Каждая из жен подошла к своему супругу, взяла край его одежды и приложила его ко лбу, потом коснулась рукой его пальцев и поднесла руку, освященную этим прикосновением, к сердцу, к губам и к голове, поклонилась в землю и, пятясь, отступила к подушке, на которую опустилась. Две из женщин споткнулись во время отступления, и сели слишком рано. Если б лицо бея не было так мрачно, громкий хохот встретил бы такую неловкость, но морщины не сгладились на лице его, и легкие взрывы смеха тотчас умолкли.