Честь семьи Прицци - Эдгар Френсис

Кроме них здесь присутствовали еще пятеро мужчин, двоих из которых Чарли не знал вовсе, а остальных только поверхностно. Севил Бруслел, президент трех шикарных казино в Лас-Вегасе, принадлежащих семье Прицци, ставленник Доминика, занимающий довольно значительное положение в структуре семьи. При Брусте-ре увядающие казино, дела которых катились под гору медленно, но все же достаточно верно, вдруг быстро превратились в прибыльные заведения. Севил устроил при них небольшие респектабельные отели, перепланировал стоянки для автомобилей, ввел ряд новшеств, не сильно обременяющих персонал, но имеющих несомненную пользу для посетителей, и казино начали приносить стабильный доход, который год от года возрастал. Время от времени Брустел приезжал в Нью-Йорк, отчитывался перед доном о финансовом положении, иногда предлагал что-то дельное — и надо отдать ему должное, нюх на дополнительные источники получения звонкой монеты у этого человека был отменный, — а затем вновь уезжал в Вегас. Да, Севил Брустел, несомненно, стоил тех денег, которые ему платили Прицци.

Юрист, помогающий им избегать бремени налогов, а заодно утрясающий дела с корпорациями, властями, небольшими фирмами и прочими юридическими лицами, с которыми Прицци вели дела. Кроме того, на совести этого парня были еще ценные бумаги и счета в нескольких крупных банках, зарегистрированные, разумеется, на вымышленные имена и организации. Через несколько лет он погиб в автокатастрофе, и случилось именно то, что должно было случиться по нормальному, естественному ходу событий. Юридическую сторону взял на себя Эдуардо, чему Чарли ничуть не удивился. Тот явно попал на свое место и юриспруденцией занимался блестяще. Природная словоохотливость, так тщательно скрываемая во время обсуждений не совсем укладывающихся в рамки закона, но очень выгодных в финансовом смысле операций, помогала ему как нельзя лучше. В сущности, ведь семья — обычная, только большая и сильная, корпорация. Ну а то, что некоторые сферы ее бизнеса приходились не очень по вкусу местной полиции, это уже неизбежность, изменить которую никто был не в силах. Дело есть дело. Существует спрос — должно быть предложение. Демократическая страна, в которой каждый заказывает себе удовольствия соразмерно своим запросам и капиталам.

Все эти люди, пришедшие на церемонию, оказали честь Чарли, почтив его своим вниманием, дав ему понять, что он им небезразличен.

Дон продолжал смотреть на Чарли, будто проверяя выдержку новичка, молча и пристально. Нет, Коррадо Прицци прекрасно знал Чарли, но того требовали обычаи. Тонкие, почти отсутствующие вовсе губы кривились в улыбке. Именно кривились. Нервное лицо дона не выражало эмоций, оно ломалось ими. Острый подбородок выдвигался чуть вперед. Нос, напоминающий клюв хищной птицы, горбатый и хрупкий, словно вырезанный из дерева, нависал над провалом рта. Брови, торчащие редкими кустиками, подчеркивали холодные настороженные глаза. Высокий умный лоб заканчивался залысинами, не уродующими лицо, но придающими ему еще более жесткое выражение. Аккуратно уложенные волосы довершали картину.

Со временем сухая спина дона согнется, и он окончательно приобретет сходство с коршуном. Неумолимым и быстрым. И хотя речь Крестного Отца останется, как и прежде, неспешной и вялой, приближенные будут понимать, что умение мгновенно ориентироваться в обстановке и принимать подчас единственно верные решения лишь обострилось, приобретая виртуозность и точность, приходящую с возрастом и сопутствующим ему опытом.

Не отрывая взгляда от лица Чарли, дон вдруг резко произнес:

— Дай мне указательный палец правой руки!

После затянувшегося молчания фраза прозвучала, как удар хлыста. Чарли, не раздумывая ни секунды, протянул руку, сжав кулак, оттопырив лишь один, названный доном, палец. Не торопясь, как того и требовал ритуал, Коррадо Прицци открыл стоящую тут же коробочку красного дерева и извлек длинную серебряную иглу. Отсветы пламени играли на ней, пробегая по всей длине тонкого лезвия. Стоящие в тени люди неподвижно наблюдали за происходящим. Они находились за границей светового пятна и от этого казались темными призраками. Реальными были лишь две фигуры в центре, у столика с расставленным на нем десятком горящих свечей. Пламя, словно завороженное, потянулось к игле. Огненные бабочки порхали на темных фитилях в жарком, сжирающем слезливый воск, танце. Рука Чарли замерла как раз над этим желто-оранжевым магическим кругом.

Дон вцепился своими сухими, тонкими, но удивительно сильными пальцами в его запястье. Ощущение было таким, как если бы руку Чарли сжала пасть огромной собаки или стальное кольцо наручника. Даж® если бы ему пришло в голову вырываться, он вряд ли отважился бы на это. И не только потому, что подобный поступок означал полный и окончательный разрыв с семьей — а ее Чарли чтил превыше всего, после покойной матери и здравствующего отца, чья жизнь, кстати, тоже безраздельно принадлежала семье, — но еще и из-за глаз и прикосновения дона. Было в Крестном Отце нечто такое, что начисто лишало Чарли возможности сопротивляться. Темные, поблескивающие красным зрачки Коррадо При-цци гипнотизировали его, подавляли волю, глушили сознание. Он не мог сказать ни слова, сделать ни единого жеста, способного вызвать недовольство дона. Трудно сказать, какое чувство сейчас раздирало грудь молодого Портено. Благоговейный страх? А может быть, ужас и инстинктивное ощущение опасности, исходящей от сухой поджарой фигуры, стоящей перед ним в тусклых волнах блекло-осеннего воскового света? Или бессознательное, но бескрайнее, как небо Сицилии, почтение, замешанное на том же страхе? Нет, на этот вопрос Чарли точно не смог бы ответить. Нет. Да и нужно ли было отвечать? Ведь никто и не требовал от него слов.

Дон не торопясь поднял иглу и одним точным движением вонзил серебряное острие в подушечку указательного пальца Чарли.

Как говорил Энджело? «Постарайся не дергаться, малыш. Ничего страшного, конечно, в этом не будет, но ты постарайся…». Да, он постарался. Очень постарался. И гордился собой. Ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя боль оказалась гораздо сильнее, чем Чарли предполагал. Раскаленным штырем она пронзила руку до самого локтя, и у него появилось желание выдохнуть на американский манер: «Дерьмо!». Одно это слово стоило бы ему всего. Убить бы Чарли не убили, но путь в семью был бы закрыт раз и навсегда. И опять же, дело не только в самом слове. Тут он сицилиец. За дверью, на расцвеченной желтыми листьями октябрьской нью-йоркской улице Чарли мог быть янки — кем, собственно, он и являлся — но здесь все сицилийцы. Ни один американец никогда не переступал порога этой комнаты. Правило чтилось свято, как «омерта».

Маслины глаз Коррадо Прицци едва заметно подрагивали, отыскивая какие-то, одному ему видимые и понятные, признаки слабости. Однако по улыбке, ломающей бескровные губы дона, серые, как выжженная полуденным зноем трава, Чарли догадался, что испытание выдержано им с честью. Он был благодарен боли. Она стряхнула с его тела и сознания гипнотические чары Крестного Отца. Вернула к жизни. Во рту пересохло, язык распух и обдирал нёбо, словно наждачная бумага. Появилось чувство, будто губы сейчас треснут и из них брызнет кровь. Тем не менее противный липкий пот покрыл спину Чарли, а рубашка намертво прилипла к коже.

И все-таки он заставил себя улыбнуться. Еле заметно, не вызывающе, но почтительно, давая понять, что вполне владеет собой и с нетерпением ждет продолжения ритуала.

Дон кивнул. Игла в его длинных чувственных пальцах дрогнула. Темно-вишневая дорожка крови окрасила ладонь Чарли. Она проползала по указательному и среднему пальцам, затем в углублении возле ногтей замедляла свой бег, и с новой силой начинала катиться вниз, заканчивая путь в виде сочных капель на лакированной, украшенной богатой инкрустацией поверхности стола. Чарли проследил глазами падение очередной частицы его жизненной силы и с некоторым удовлетворением отметил, что капля упала в еще теплую растопленную парафиновую лужицу. Было в этом что-то загадочное. Она умрет, застынет, через долю секунды превратившись в матовобелый ломкий кусочек воска, в котором будет похоронена его, Чарли Портено, кровь. Тоже умершая. Мертвое в мертвом.

Дон быстрым, мгновенным движением вонзил иглу себе в палец, подождал, пока кровь соберется в каплю, и торжественно объявил:

— Эти капли крови символизируют твое вхождение в нашу семью. Семью Прицци, — он прижал первую фалангу указательного пальца к ране на руке Чарли. — Смешав кровь, мы объединились. До самой смерти. Отныне семья будет защищать тебя.

— Сердце Портено учащенно забилось.

— А ты станешь охранять и защищать честь семьи Прицци. Клянешься ли ты в этом?

Теперь глаза всех присутствующих обратились к нему. Выжидающие, но спокойные, уверенные в ответе. Чарли пошевелил языком, собирая слюну у губ, сглотнул этот густой комок и сипловато произнес: