Честь семьи Прицци - Эдгар Френсис

Чарли прикрыл глаза. Надо же, ему даже представилась та самая коробка. Серебристая, с красными полосами, перевязанная шикарной красной атласной лентой. От Крестного Отца. Дона. Коррадо Прицци. Отличная, тяжелая, сразу видно, что-то значительное, по-настоящему мужское.

Его руки нетерпеливо срывают обертку, крышку и… Он замирает от восторга. Да, ЭТО, действительно, отличная вещь. Поблескивая черно-синей вороненой сталью, мощный, бесстрашно-злобный, упрямый, как челюсть боксера-тяжеловеса, в ней покоился настоящий увесистый кастет.

У него даже перехватило дух. «Уаааоооо…» — только и смог прошептать он. Лучше этого подарка мог быть разве что пистолет — тайная мечта, но пока еще недостижимая. И вовсе не потому, что Чарли мал, просто, чтобы получить пистолет, нужно принять клятву.

Представлял ли он тогда сущность ритуала? Да нет, вряд ли. Хотя, собственно, Чарли этого точно не помнил. Но скорее всего, нет. Хотя, «омерту»-то всосал еще в утробе матери. Молчи и помни о смерти. К черту смерть! Ведь его оберегал Коррадо Прицци. Крестный Отец. Дон. «Так, так, так. А ты помнишь, ЧТО сделал в следующий момент? — спросил себя Чарли, и сам же себе ответил. Ну, конечно.» Продел пальцы в широкие, не по-размеру, кольца кастета и изо всех сил ударил в открытую ладонь другой руки. БАЦ! Боль оказалась гораздо сильнее, чем он ожидал. Но паренек испытал лишь радость, осознав, что это — взрослый кастет. Наверное, такой же, как носили мобстеры вроде Люки Брази. Или кто-нибудь покруче.

И тогда Чарли врезал еще раз, и еще… до тех пор, пока ладонь не стала темно-пунцовой и не начала болеть нудной, тупой, непроходящей болью.

А ровно через неделю, при помощи этого кастета, он лихо размозжил переносицу двенадцатилетнему придурку из шестого класса, когда тот — видимо, в силу своей молодости — позволил себе назвать Чарли «макаронником». Помнится, отец ходил к родителям этого сосунка. Они долго о чем-то договаривались, но в итоге все закончилось благополучно. Мужчина должен уметь постоять за себя, и Чарли неукоснительно придерживался этого первого урока. Хотя тут дело было не только в собственном достоинстве. Уорен Блэйк, чья переносица с лихвой почувствовала сокрушающее действие стального кулака, оскорбил не только Чарли Портено. Он оскорбил итальянцев в частности, сицилийцев, а значит, и семью. Важно ведь не слово, а отношение. Что же касается лично Прицци, то они дали бы сто очков вперед любому чистокровному янки. Глядите веселей, ребята! Хотя сейчас, по прошествии трех десятков, Чарли расценивал свой поступок как ребячество, сопряженное с глупостью. Он мог навредить отцу. Но, кто знает, возможно, с этого момента Портено-младший вдруг с невероятной для его лет ясностью понял, что такое честь семьи. Гордость за нее и право принадлежать ей. Семья — всё. Она, как мать, оберегает и помогает, защищает и спасает в сложнейших ситуациях. По ее решению тебе на помощь придут сотни людей. Они, если нужно, умрут за тебя. Но приходит момент, когда семья скажет: мне нужна твоя помощь. Оскорбили мою честь. Меня унизили. И тогда ты должен быть готов отдать свою жизнь за нее. Наверное, это все грубовато и слишком обтекаемо, но верно по сути. Хотя вряд ли подобное могут понять люди, не принадлежащие семье. Те же янки, со своей доведенной до комплекса Индивидуальностью. Именно поэтому им никогда не справиться с «Коза Нострой». Дело вовсе не в коррумпированности чиновников из самых разных слоев американского общества. Коррупция — это своего рода бизнес. Каждый делает деньги как может. Чиновники только помогают им добывать монету, не забывая при этом и о своих собственных интересах. Но есть еще такие понятия, как «взаимовыручка» и «круговая порука». В семье все защищают всех. Этим-то она и сильна. Хотя Большие Связи укрепляют ее.

Чарли прервал свои размышления и прислушался к словам святого отца, расплывающимся в многоголосом пении органа.

— Теперь, когда совершился обряд бракосочетания, обменяйтесь кольцами…

Волны музыки накатывали на людей, словно вечерняя волна на берег океана. Торжественные ноты священника лишь усиливали этот эффект, заполняя гулкое помещение собора до последнего уголка. Даже стоящие на галерее поддались волшебству фантастической по своей красоте мелодии. Точное, филигранно выверенное сочетание голоса и органа. Они составляли единое целое. Их было невозможно разделить, воспринимать по отдельности. Только вместе. Удивительный музыкальный наплыв.

На какое-то мгновение Чарли поддался этим чарам. Да им и нельзя было не поддаться, слишком сильным оказалось воздействие двух голосов. Бело-серебристое сияние, исходящее от алтаря, оказывало почти гипнотическое влияние.

— … Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Повторяйте за мной…

Клятва. Они наконец добрались до клятвы. Свет свечей вновь вернул Чарли в глубины воспоминаний. И были они не менее торжественны. То, что произошло с ним девятнадцать лет назад, тоже можно назвать своеобразным браком. Свечи и клятва. Обязательный антураж. Правда, святого отца там не было, зато был Крестный Отец. Коррадо Прицци. Черт возьми, как же быстро проходит время! Твое, кстати, время, парень. Дон, уже седой, но еще не согнутый годами и событиями — они отзовутся позже — прямой и сухой, как старое дерево с неуспевшей облететь листвой, стоя напротив, смотрел Чарли в глаза своим долгим немигающим взглядом. В зрачках его плясал огонь свечей, и от этого весь облик дона принимал загадочный, даже немного страшноватый оттенок. Желтое колеблющееся пламя отбрасывало на лицо тускловатые блики. Морщинистая кожа принимала нездоровый вид, хотя Чарли отчетливо понимал: Крестный Отец еще силен. Сухопарость производила обманчивое впечатление ветхости.

Вокруг них собрались наиболее уважаемые и ценимые члены семьи. Доминик Прицци. Подтянутый, хотя начавший набирать лишние фунты. Но все равно, тогда он не напоминал страдающего одышкой и ожирением бульдога.

Кстати, уже в то время Доминик поглядывал на Чарли без особой приязни. Нельзя сказать, что они ненавидели друг друга или постоянно конфликтовали, нет. Но сталкиваясь лицом к лицу — даже в семейном кругу — оба испытывали дискомфорт. Напряженное неудобство, возникающее где-то в подкорке, на подсознательном уровне, хотя и не принимающее форму активного раздражения.

По другую сторону от Крестного Отца замер Эдуардо, младший сын. Плотный, курчавый, розовощекий и, в общем-то, не похожий ни на отца, ни на брата. Черные — по-итальянски — блестящие глаза смотрели на Чарли с открытым обаятельным весельем. Честно говоря, Чарли тогда с трудом представлял, какая именно роль отводится Эдуардо в делах семьи. Гораздо легче было бы представить его за операционным столом или за пюпитром дирижера. Однако, как того и требовали обычаи, он присутствовал на Советах. Хотя, насколько мог заметить Портено, чаще молчал. Эдуардо справедливо полагал, что у Доминика куда более цепкая хватка в делах, касающихся проблем, явно идущих вразрез с законом. При этом, в принципе, он обладал прекрасным даром красноречия, который, правда, проявлялся лишь изредка, когда было нужно отстоять свою идею, но уж тогда оно проявлялось во всем блеске, полное обаяния, тонкого юмора и точной мысли. Тем не менее Эдуардо был лишен главного: напора и энергии вожака. Лидера. Он, как человек умный, отдавал себе в этом отчет и никогда не пытался прорваться к самым высотам власти. Коррадо Прицци тоже понимал это, и Чарли знал, что дон не строит далеко идущих планов в отношении своего младшего сына. Тот получал положенный ему процент с прибыли и исправно просиживал штаны, продолжая глядеть на отца глазами хитрюги-святого, попавшего в публичный дом, но время от времени выдавая неплохие и — что тоже важно — вполне осуществимые идеи.

К нему Чарли не испытывал антипатии, как, впрочем, и особой симпатии тоже. Они могли поболтать, мило улыбаясь друг другу, но это было и все. Дальше разговоров дело не шло. Портено отдавал себе отчет в том, что к сыну дона надо проявлять уважение, что он и делал, старательно скрывая под маской глубокого дружелюбия свое равнодушие. Оно, конечно, могло обмануть Эдуардо и Доминика, но не Коррадо Прицци. Слишком умен был старик. Умен и отнюдь не слеп. Нет, дон не злился на Чарли и не притеснял его. Напротив, относился как к третьему — родному — сыну, периодически выделяя юношу тем, что позволял ему присутствовать на собраниях семьи до принятия клятвы. И не раз дон вскользь упоминал Энджело, что ИХ сын пойдет очень далеко. Отец гордился этим и прочил Чарли место caporegimo у будущего дона, которым, разумеется, станет Доминик, что, в сущности, и произошло впоследствии. Доминик Прицци стал боссом, а младший Портено — капо.

Третьим, в одном ряду с сыновьями Прицци, стоял отец. Взволнованный торжественностью происходящего, бледный, не спускающий с него глаз. Неясный свет старил Энджело. Вторая ступень — Чарли заметил, что отец — вечно молодой и сильный — состарился на его глазах. Переступив порог этой затемненной залы в доме дона, предназначенной исключительно для подобных случаев, он словно взвалил на себя лишние два десятка лет. Два десятка лет своего сына.