На солнце или в тени (сборник) - Лоренс Блок

– В них подъем смотрится лучше, – говорит он. – Вот что я имею в виду.

Он пытается что-то сделать, но ничего не выходит.

Он говорит, красный цвет – совершенно не тот. Придется заново смешивать краски, или завтра бежать в магазин, или, может быть, Паулина утащит с работы тюбик киновари.

Потом он надевает куртку и говорит, что пойдет поболтает с ребятами «о делах», что означает попойку в баре за мясной лавкой.

Перед тем как уйти, он закрывает холст на мольберте куском старой кисеи. Он запрещает Паулине смотреть на свои незаконченные работы. Так повелось с самого начала.

Но альбом с зарисовками остается на кухонном столе. Он ничем не закрыт, и насчет него не установлено никаких правил. Паулина открывает альбом и смотрит на первый рисунок, сделанный цветными карандашами «Диксон», которые муж заставил ее утащить с работы.

На рисунке – женщина на темной сцене, выхваченная из сумрака светом прожектора. Под сценой – оркестровая яма. Бледный как мертвец барабанщик сидит, повернувшись в другую сторону. Видны головы зрителей первого ряда, небрежно вычерченные угольным карандашом. Мужчины смотрят на сцену, жадно тянут шеи, словно голодные птенцы.

Женщина на рисунке почти полностью обнажена, если не считать тонкой полоски голубой ткани – слишком тонкой, чтобы сойти за трусики.

Она обнажена и не стесняется своей наготы. Она гордо вышагивает по сцене, ее короткие каштановые волосы сверкают в свете прожектора. Кожа – кремово-розовая, грудь пышная, но крепкая, руки раскинуты в стороны, словно крылья, в руках развевается синяя ткань, струящаяся длинным шлейфом. Ноги еще не прорисованы до конца, но уже видно, что они будут стройными и сильными. На левом бедре выделяется бледный участок растянутой кожи.

Выражение ее лица… Паулина его узнает, но не может назвать.

– Вот это да, – шепчет она. – Я здесь как королева.

Она не дурочка. Она знает, что все дело в рассказе Бада о танцовщице, которую тот видел в Нью-Йорке. О стриптизерше, чьи соски были как две клубнички. Возможно, выбранный мужем сюжет должен был ее обеспокоить, как обеспокоил бы ее мать и ее благочестивых ханжей-соседей в городке, где она родилась. Когда-то Паулина расстроилась бы, увидев такую картинку. Но теперь – нет.

Однако картинка напомнила ей случай, о котором она не вспоминала уже очень давно. Ей было лет семь или восемь, она полезла в папин шифоньер за щеткой для обуви. Встав на цыпочки, потянулась к верхней полке и случайно нащупала прохладную глянцевую фотографию. Она неловко отдернула руку, и фотография упала на пол: раскрашенный снимок, на котором молодая женщина обвивалась вокруг лебедя с длинной шеей. Женщина была голой, ее прикрывали лишь рыжие локоны, очень длинные, почти до пят. Так Паулина впервые в жизни увидела неприличную картинку и впервые узнала о том, как взрослые тетеньки выглядят без одежды. Это рыжее пламя у нее между ног…

Мать застала ее за разглядыванием картинки и отлупила одежной щеткой.

Паулина не вспоминала об этой картинке уже много лет, убрала ее в шифоньер в самом дальнем чулане своей памяти и заперла дверцу на ключ.

На следующий день, в обеденный перерыв, она стоит перед роскошной витриной большого универмага. Обычно она покупает себе все в «Вулвортсе», где в витринах выставлены средства для лечения мозолей и утягивающие пояса. Но иногда, особенно в праздники, она заходит сюда, чтобы полюбоваться дорогими шикарными товарами, чаще всего – в отделе косметики, где стены обтянуты розовым шелком и где продаются духи в разноцветных флаконах и пуховки для пудры, напоминающие пушистые снежки.

Она идет по проходу мимо стеклянных витрин, похожих на сверкающие шкатулки для украшений, и думает о женщине на рисунке мужа, о ее гордо поднятой голове, о ногах, подобных стеблям белых лилий, только в тысячу раз сильнее.

Девушка-продавщица настойчиво машет рукой, подзывая Паулину подойти к прилавку. У нее на ладони крошечный розовый флакончик.

– С ним исчезает время, – говорит она и втирает нежнейший крем в руки Паулины, пока они не становятся как теплый шелк, – так, наверное, бывает, когда спрячешь руки в мягонькую меховую муфту.

Уже через пару минут Паулина запирается в кабинке в женской уборной на четвертом этаже и приспускает платье с плеч.

Она медленно втирает жидкий крем в шею, ключицы и грудь – берет грудь в ладони, приподнимает ее, проводит пальцами по соскам. Внезапно сладкий запах крема становится слишком густым, у нее кружится голова. Ей приходится сесть и досчитать до ста, а потом уже нужно бежать обратно на работу.

Уже очень поздно. Небо в окне кухни черное, как смола. Муж на миг отрывается от работы и смотрит на нее поверх холста.

– И что бы ты сделала? – спрашивает он резким тоном.

Она опускает руки, чтобы дать им отдохнуть.

– Что сделала?

– Если бы мужчины увидели тебя в таком виде? – Его голос становится жестким, натянутым. – Вот так бы и стояла? Вся напоказ?

Она знает, что эти вопросы не требуют ответа и что лучше ей промолчать.

Не говоря ни слова, она спускается с табуретки, достает из холодильника две банки пива, открывает их и протягивает одну ему.

Они оба жадно пьют, потом Паулина опять встает на табуретку. Запах дивного крема по-прежнему крепок, и она никогда не была счастливее.

Утром, когда она выходит в кухню, муж сидит за столом с хмурым видом и пьет «Бромо-зельцер».

Мольберт стоит в центре кухни, и муж мрачно его разглядывает.

– Что-то не так, – говорит он. – Я только сейчас заметил.

– Что не так? – спрашивает она.

– Картина, – говорит он, не сводя глаз с мольберта. – В ней все неправильно.

В тот вечер она ему не позирует, и на следующий вечер тоже.

В субботу вечером он идет играть в карты в дом ветеранов, но возвращается домой до полуночи.

Она находит его на веранде. Он сидит на полу, обложившись эскизами. В основном это детали: с полдюжины ее ног, крепкие икроножные мышцы, оставшиеся еще с юности, когда она каждое лето доила коров на пригородной ферме.

– Сегодня познакомился с одним парнем, – говорит он, не поднимая взгляда. – Он недавно сюда переехал. Говорит, видел тебя на неделе в ресторане отеля «Барроумен». Ты была с мужиком. Тот парень сказал, вы сидели, как два голубка.

– Я же тебе говорила. – Она очень старается, чтобы ее голос звучал спокойно. – Это был деловой обед, по работе. Это наш новый партнер, в типографии.

Он бьет ее по лицу, бьет наотмашь тыльной стороной руки.

– Моя девочка, ты в постели как снулая рыба, – говорит он, переводя дыхание. – И тебе никогда не удавалось жаркое.

На следующий день он приносит ей букет гвоздик.

Он снова встает за мольберт, но говорит, что она ему больше не нужна. Он нанял девчонку из художественной школы, всего за двадцать пять центов в час.

Вечером в понедельник, сразу после заката, Паулина заходит в кухню и смотрит на холст на мольберте – он как призрак под покрывалом из старой кисеи.

Подойдя к мольберту, она сдергивает кисею и швыряет на пол.

Поначалу ей кажется, что на холсте что-то чудовищно странное. Она хватает коробку спичек, зажигает одну и подносит к картине.

Что это? – думает она.

Картина совсем не похожа на эскизы в альбоме. Да, это женщина. Обнаженная женщина на сцене. Поза такая же, но в то же время другая. Все другое. Даже ощущение совсем другое.

Вместо коротких каштановых волос – длинная рыжая грива, жесткая, будто парик из искусственных волос. Кожа не кремово-розовая, а грязно-белая, ноги совсем не такие, как на эскизах. Они тонкие, неестественно длинные, бедра закрашены так, словно на них синяки. Туфли на высоченных каблуках – ярко-голубые, под цвет шарфа у женщины в руках.

Вместо пышной, но упругой груди, которой так гордится Паулина, – два конических бугорка с ярко-красными сосками, напоминающими помпоны на остроконечных клоунских колпаках.

И лицо… Паулина не может отвести взгляд от лица женщины на картине. Издалека оно представляется чуть ли не смазанным пятном. Но вблизи обретает жесткие, резкие черты. Губы накрашены ярко-красным, щеки густо нарумянены, как у клоуна в цирке.

– Я потерял кошелек, – говорит он, когда приходит домой ближе к ночи.

Подкладка его левого кармана вывернута наружу, как у пьяниц из комиксов.

– Где ты был? – спрашивает она. Давно остывшие макароны в кастрюле слиплись в неприглядный ком. – Где ты был целый день и весь вечер?

– Искал работу. Встречался с владельцем «Алиби-Лаунж». Может быть, он закажет у меня фреску на заднюю стену.

– Ты его там потерял, – спрашивает она, – кошелек?

– Нет. – Он говорит, что, наверное, потерял по дороге, когда шел домой вдоль железнодорожных путей. – Как какой-то бродяга.

В его голосе явно проскальзывает раздражение, и она понимает, что лучше ей помолчать. Он наливает себе молока и залпом выпивает. Когда он проходит у нее за спиной, она чувствует запах, который ей очень не нравится. И это не запах спиртного.