Как Китай стал капиталистическим - Нин Ван

Тем не менее за первые три года своего существования (1949–1952) Китайская Народная Республика быстро восстановила порядок, опираясь на дисциплинированных, сознательных чиновников и сильную смешанную экономику. Китай переживал период стремительного экономического подъема, несмотря на спровоцировавшую всплеск ненависти и насилия аграрную реформу, в ходе которой новые власти усиленно разжигали классовую борьбу в деревне. Однако дальнейшему восстановлению экономики препятствовала коммунистическая доктрина – неизбежное следствие того, что КПК играла ведущую роль в революции, породившей Китайскую Народную Республику. Китай продвигался по пути социализма, и за первую пятилетку (1953–1957), план которой был разработан по советскому образцу и выполнен с помощью Москвы, руководство страны узнало на практике, как, обладая полнотой централизованной власти, можно мобилизовать ресурсы и добиться быстрого роста экономики[23]. Однако коллективизация привязала крестьян к земле, а рабочих – к коммунам, разом покончив с расцветом свободного предпринимательства в городах и сельской местности. В последующие годы фатальные недостатки плановой экономики – отсутствие стимулов и безынициативность на низших ступенях социальной пирамиды, нехватка информации и неподотчетность обществу на высших – усугубились неизбежными ошибками в управлении новой всеобъемлющей социальной системой, а также завистью и соперничеством в борьбе за власть как в самом Китае, так и на международной арене.

Самое печальное, что слепое следование иностранной теории превратило последнюю в окаменелую догму, которую китайское руководство принимало безоговорочно как панацею от всех бед. Даже такой своевольный и независимый политик, как Мао Цзэдун, попался в эту ловушку, поверив, что коммунизм – единственный способ даровать Китаю мир и процветание. Безусловная приверженность коммунизму, а в более поздний период – самоидентификация с ним постепенно превратили Коммунистическую партию Китая из проводника идеологии в ее заложницу. В то же время коммунизм переродился из средства достижения благоденствия в высшую, не подлежащую обсуждению цель[24]. Это двойное самоотчуждение затянуло КПК вместе со всем китайским народом в темный тоннель закрытой идеологической системы. Только после смерти Мао Цзэдуна Коммунистическая партия, выбросившая за борт все китайские традиции в стремлении приобщиться к марксизму, вновь обратилась к конфуцианскому прагматизму с его практикой поиска истины в фактах.

Как гласит китайская пословица, тощий верблюд все равно больше лошади. Ни трагедия «большого скачка», в результате которой миллионы китайских крестьян умерли от голода, ни катастрофа «культурной революции» не смогли полностью разрушить заложенную при Мао экономическую инфраструктуру. Эта инфраструктура и стала основой для реформ после смерти «великого кормчего».

В академической среде продолжаются споры о том, как оценивать достижения Китая в области экономики во времена Мао Цзэдуна[25]. Принято считать, что экономические реформы в Китае стали возможны благодаря полному отказу от наследия Мао. Один автор даже назвал их «великим поворотом назад» (Hinton 1990). К чести ревизионистов, они выявили скрытую или не принимаемую во внимание преемственность между экономикой времен Мао и дальнейшими реформами. Этот подход позволил по достоинству оценить успехи китайской экономики в годы председательства Мао (см., например: Meisner 1999; Hu Angang 2008; Bramall 2009). Тем не менее существует огромный разрыв между реальными достижениями и тем, что Мао обещал рабочим и крестьянам в случае победы социализма. Когда Мао Цзэдун лежал на смертном одре, размышляя о судьбе «культурной революции» и о возможном преемнике, высокий моральный дух китайского общества ослаб, присущие ему динамизм и бурлящая энергия стали угасать, ясное видение социализма померкло. Хотя подавляющее большинство китайцев, казалось, смирились с бездеятельностью и впали в апатию, в глубине души они чувствовали разочарование. Китайцы не могли самостоятельно сформулировать новые идеи, но готовы были прислушаться к тем, кто их предложит. Л думающие люди – среди правящего класса и не только – все чаще задавались вопросом: «Если это не тот Китай, за который мы сражались вместе с нашими соратниками, то каким он должен быть?»

2

Удивительной особенностью социализма – как преимуществом, так и (при дурном управлении) роковым недостатком – по иронии является изначально присущий ему антипопулизм. Если демократическое государство вынуждено прислушиваться к среднему избирателю, то социалистическое правительство, напротив, порой игнорирует интересы большинства и даже вредит им, часто оправдывая свои действия громкими, но пустыми лозунгами. Свой классический труд «Экономическая теория контроля» (1944), написанный в защиту социалистической экономики, Абба Лернер начал с утверждения: «Основополагающая цель социализма заключается не в отмене частной собственности, а, скорее, в расширении границ демократии» (Lerner 1944: 1). Китайский социализм во времена Мао не отвечал этому определению. Крупнейшим социальным классом в КНР было крестьянство, составлявшее в ту пору более 80 % населения. Однако именно крестьяне больше всех пострадали от коллективизации. В 1953 году Китай перешел на систему централизованных заготовок сельскохозяйственной продукции, что позволило правительству субсидировать индустриализацию[26]. Введение системы хукоу (регистрации домохозяйств) в 1958 году в значительной степени ограничило мобильность населения и в первую очередь миграцию из деревни в город[27]. Обе эти меры сильно ударили по крестьянству. Единственной популистской программой Коммунистической партии Китая стала кратковременная аграрная реформа (1947–1952), в ходе которой земли, конфискованные у богатых помещиков, передавались бедным крестьянам в обмен на политическую поддержку нового режима[28]. Тем не менее практически сразу же после завершения аграрной реформы правительство приступило к процессу коллективизации. Крестьяне потеряли свои земли: их наделы отошли сначала сельским кооперативам, а затем коммунам. В 1956 году Мао радостно заговорил о «приливной волне социализма в китайской деревне»[29]. Однако во времена «большого скачка» от голода умерли от 30 до 40 миллионов китайцев – в основном в сельской местности. Хотя в последующие годы сельское хозяйство страны представляло собой более упорядоченную картину благодаря системе коммун, одно оставалось неизменным – повсеместный голод. Как заметил Ян Цзшпэн, старший корреспондент государственного информационного агентства «Оиньхуа», с тех пор как в Китае ввели централизованную заготовку зерна, большинство крестьян «никогда не ели досыта» (Tang Jisheng 1998: 17). В результате различных социально-экономических кампаний с явным антикрестьянским уклоном две трети крестьян в 1978 году имели меньший доход, чем в 1950-х; у одной трети уровень дохода оказался даже ниже, чем в 1930-х годах перед вторжением Японии в Китай (Tang Jisheng 2004: 40).

Голодные, недовольные, но бесправные крестьяне не слишком беспокоили правительство, несмотря на их колоссальную численность. Однако в самом центре китайского общества находилась еще одна социальная группа, которая была разочарована проводимой Мао политикой ничуть не меньше крестьян, а может быть, и больше. Ветераны Красной армии и старые партийцы один за другим становились жертвами «чисток» в ходе многочисленных политических кампаний. Немало опальных партийцев пострадали вследствие борьбы за власть, которую они вели с Мао Цзэдуном или с его приближенными, действовавшими от лица своего патрона в собственных интересах. Некоторые имели достаточно смелости, чтобы высказывать мнение, противоречившее позиции Мао; кто-то даже лично вступал с ним в спор; отдельные кампании, инициированные Мао, оказывались столь невероятны, что любому независимо мыслящему человеку было, по видимости, крайне сложно удержаться от заявления о своем несогласии. Поскольку терпимость не входила в круг почитаемых Мао добродетелей, а в эпоху диктатуры пролетариата и вовсе находилась под запретом, в Китае были выявлены миллионы «правых уклонистов» и «агентов капитализма».

Лю Шаоци, бывший вторым человеком в партии после Мао Цзэдуна в 1949 году и занимавший пост председателя КНР в начале «культурной революции», был заклеймен как «сторонник капитализма номер один»[30] и не смог ничего сказать в свою защиту. «Номером два» оказался не кто иной, как Дэн Сяопин, в ту пору – генеральный секретарь Центрального комитета КПК (после смерти Мао Цзэдуна он вновь появится на политической арене, чтобы стать инициатором рыночных реформ в стране)[31]. Стоя перед толпой хунвейбинов, готовых расправиться с любыми врагами социализма, Лю Шаоци держал в руках Конституцию: он надеялся защитить свои права, но все было напрасно. Его отстранили от работы, поместили под домашний арест, а затем тайно вывезли из Пекина и бросили в тюрьму без суда и следствия. 12 ноября 1969 года Лю, лишенный какой-либо медицинской помощи, умер после очередных издевательств в тюрьме провинции Хэнань – в полном одиночестве и под чужим именем.