Сибирские сказки - Автор Неизвестен

Сартакпай поднял руку, поймал молнию и вставил её в расщеплённый ствол пихты. При свете пойманной молнии Сартакпай стал строить мост. Он вонзал один камень в другой, и камни покорно лепились один к другому. До того берега осталось проложить не больше пятнадцати кулашей (кулаш — мера длины: 2 1/4 метра). И тут мост рухнул.

Сартакпай рявкнул, как медведь, выбросил камни из подола шубы, и они, гремя, просыпались от устья Чобы до устья Эдигана.

От страшного грохота проснулся сын Адучи, открыла глаза сноха Оймок. Испугавшись гнева Сартакпая, они обернулись серыми гусями и улетели вверх по реке Чуе. Сартакпай бросил им вслед стопудовый камень. Этот камень упал на Курайской степи и до сих пор лежит там.

Сын Адучи и сноха Оймок остались гусями навечно.

Одинокий и печальный сел Сартакпай на своего коня и вернулся к устью Ини. Его родной аил давно рассыпался. Сартакпай расседлал коня, бросил на большой камень стопудовый токум (токум — потник, войлок, который кладут на спину лошади под седло) и, чтобы он скорей высох, повернул камень к солнцу, а сам сел рядом и умер.

Тут кончается сказка про Сартакпая — строителя, про Сартакпая — хозяина молний, про Сартакпая — богатыря.

Ячменное зерно

Хорошие дни не забываются, добрые дела — вечно в памяти. В давние времена порхала по нашим лесам весёлая синица, насвистывала свои песенки.

Однажды в зимнюю пору навалилась беда: из чёрной тучи хлынул дождь. И не утихал девять дней. А на десятый день запощёлкивал мороз, и вся земля покрылась толстой коркой льда. Животные копытами пробить его не могли, зубами не могли прогрызть. Ни одной травинки нельзя было достать. Весь скот погиб голодной смертью.

Люди позабыли вкус мяса. В котлах кипятили пустую воду. Старики умирали от голода. Крепкие молодцы обессилели. Девушки разучились улыбаться. Беда придавила всех, как тёмная ночь. Вместо песен — всюду глухие стоны. Даже птицы приумолкли. Только синица насвистывала свои простые песенки. А когда увидела умирающих людей — задумалась:

«Как им помочь? Как спасти народ от голодной смерти?»

Много раз ей случалось летать далеко в степь. Там она видела русских людей. Те люди жили в домах. Землю пахали, хлеб сеяли. Женщины пекли калачи в жарких печах. Перелётных синиц хлебными крошками подкармливали. Вкуснее тех крошек ничего на свете нет!

Синица всё припомнила и, бойко подпрыгнув на ветке, людям гор сказала:

— Я вам помогу.

Она взвилась в воздух и полетела в сторону степей.

Умирающие люди проводили её глазами и вздохнули:

— Разве такая маленькая птичка может спасти народ? Не под силу ей…

А всё-таки посматривали туда, куда она улетела, и ждали.

Солнце поднялось высоко, весеннее тепло растопило ледяную корку. Загремели ручьи, зазеленела молодая трава. Голодные люди, едва передвигаясь, выкапывали из земли и ели корни травы кандык. А сами всё посматривали вверх:

— Не видно синицы…

— Наверно, злой коршун настиг, острыми когтями разорвал, кривым клювом расклевал…

А бойкая синица всё летела и летела высоко над землёй. В степях шумел ковыль, берёзки начинали одеваться зеленью.

Русские мужики пахали землю. На межах — мешки с семенным зерном: пшеница, рожь, ячмень.

Синица покружилась над мешками, а взять зёрнышко без спроса не посмела. Ударилась она об землю и стала молодой девушкой. Щёки лесными пионами горят, глаза на чёрную смородину походят. Брови словно крылья птицы в полёте.

Подошла девушка к пахарю, поклонилась в пояс и рассказала, что в горах голодают люди.

— Дай мне пшеницы, — попросила она.

— В горах лето короткое, пшеницу осенний мороз убьёт, — сказал пахарь. — Я дам тебе ячменного зерна.

Он насыпал ячменя в мешок и отдал девушке. А чтобы она не запоздала, подвёл ей засёдланного коня.

Девушка поблагодарила пахаря и помчалась в горы.

А там, за высокой синей скалой, её поджидал белый волк с хвостом в шестьдесят аршин. Пасть раскрыл, зубы навострил. Ноги у него напряжены, как тетива лука. Вот-вот на коня прыгнет, девушке перервёт горло. Она уронила мешок, и ячменное зерно рассыпалось по камням. Конь повернулся и быстрей стрелы полетел домой.

Девушка опять обернулась синицей, спрыгнула на землю и стала набивать клюв драгоценным зерном.

Белый волк бросился на неё, хотел смять, зубами разорвать, но бойкая птичка ускользнула от него. В зубах у волка осталось одно пёрышко.

Волк ударился о землю и стал зайсаном (зайсан — родовой старшина, князёк). Остатки рассыпанных ячменных зёрен собрал в приподнятую полу широкой шубы и стал горстями кидать в ненасытный рот.

Синица вернулась к нашим людям и отдала им ячменное зерно.

Снова обернувшись девушкой, она рассказала, как русские землю пашут, хлеб сеют, как в жарких печах пекут калачи.

В долине взрыхлили землю, посеяли зёрнышки. Осенью собрали урожай. Из ячменных зёрен женщины приготовили муку — талкан. Стали чай пить с талканом. Хорошо!

Про голод скоро все забыли. На лицах парней появились улыбки, девушки запели песни.

В ту осень в горах играли свадьбы. К девушке, которая принесла ячменное зерно, сватались многие женихи. Все нахваливали её. Ей надоело слушать льстивые слова, и она опять стала синицей.

Всю зиму по стойбищам летала и распевала свои простые песенки. Подлетит к юрте, сядет на ветку дерева и начнёт посвистывать. И всем казалось, что пташка рассказывает про русских. Как они в домах живут, какие вкусные калачи пекут…

И наши люди решили перекочевать поближе к русским. Там они научатся дома строить, для скота сено косить, из муки для себя хлеб стряпать.

Так и сделали.

Жизнь хорошая пошла!..

Шёлковая Кисточка

Жила-была девочка, звали её Шёлковая Кисточка — Торко-Чачак. Глаза у неё были как ягоды черёмухи. Брови — две дуги.

Однажды заболел старик отец. Вот мать и говорит:

— Пойди, Шёлковая Кисточка, позови мудрого кама (кам — шаман)! Поспеши, дитя моё, Торко-Чачак!

Девочка прыгнула в седло и поехала. Кам жил в белом берестяном аиле (аил — юрта). Аил стоял над бурной рекой.

Кам сидел у своего порога и большим ножом резал берёзовые чочойки (чочойки — деревянные чашки). Брови у него были как мох. Борода росла от глаз и до земли. Ещё издали увидел он Шёлковую Кисточку.

Уздечка её лошади прыгала, как хвост трясогузки. Кольца сбруи весело звенели. Кисточка на шапке сияла, как лунный луч.

Нож выпал из правой руки кама и до крови царапнул ногу. Из левой покатилась в костёр чочойка. Торко-Чачак три раза сказала:

— Дядя, мой отец заболел. Помогите нам!

И только когда Шёлковая Кисточка повторила свою просьбу восьмой раз, кам медленно зевнул, как бы пробуждаясь от сна.

— Завтра, на утренней заре, приеду.

Ещё не успели в стойбище расстелить на полу белую кошму, ещё не заквасили чегеня для араки (арака — самогонка из кислого молока — чегеня), как уже стал слышен звон бесчисленных бубенчиков с шубы кама и грозный гул его кожаного бубна.

Кам приехал затемно, задолго до зари. Молча, не открывая глаз, слез он с коня и вошёл в аил. Люди внесли за ним его тяжёлую шубу. Большой бубен повесили на гвоздь и зажгли под бубном костёр из душистых ветвей можжевельника. Весь день, от утренней зари до вечерней, кам сидел молча, не поднимая век, отказываясь от пищи. Поздней ночью он глубоко, до бровей, надвинул свою красную шапку. Перья, выдернутые из хвоста филина, торчали на шапке, словно уши. Две тряпки свисали сзади, как два крыла. На лицо упали крупные, как град, бусы. Кряхтя, поднял кам с земли свою двухпудовую шубу. Просунул руки в тяжелые рукава. По бокам шубы висели колокольчики и ленточки. На спине болтались шкурки дятлов.