Костры амбиций - Том Вулф

— Ну так что, пойдешь? — говорит она. — То-то Кэмпбелл обрадуется! А я позабочусь о Маршалле.

Мир перевернулся вверх тормашками! Он, Властитель Вселенной, сидит на карачках на полу у ног жены и лихорадочно ищет подходящий предлог, чтобы как-нибудь обойти ее логичные, доброжелательные доводы. «Властителями Вселенной» назывались жуткие, ярко раскрашенные пластиковые уродцы, четыре в коробке, которыми любила играть его безупречная во всех прочих отношениях дочь. Похожие на нордических богов, развивающих мускулатуру, они носили какие-то дурацкие имена: Дракон, Ахор, Рыжегрив и Блутопг — и были на редкость безобразны, даже для пластиковых игрушек. Тем не менее однажды в состоянии эйфории после заключения сделки по беспроцентным облигациям, принесшей ему 50000 долларов комиссионных, — вот просто так, снял трубку, переговорил, и готово! — ему на ум пришло это название. На Уолл-стрит он и еще несколько ему подобных — сколько всего? триста, четыреста человек? пятьсот? — стали… именно что «Властителями Вселенной». Для них не существует пределов! Понятно, что он не обмолвился насчет этого ни одной живой душе. Не такой дурак. Но выражение «Властитель Вселенной» постоянно вертелось у него в голове. И вот, пожалуйста, «Властитель Вселенной» сидит на полу в обнимку с таксой, повязанный добротой, совестью и логикой… Почему бы ему, раз он «Властитель Вселенной», не объяснить жене просто и ясно: послушай, Джуди, я тебя по-прежнему люблю, и люблю нашу дочь, и наш дом, и наш образ жизни, и не хочу ничего менять, просто я, «Властитель Вселенной», — еще вполне молодой мужчина в соку и заслуживаю время от времени большего под настроение.

…Но он знал, что никогда в жизни не осмелится облечь такие мысли в слова. И поэтому в душе у него стала подниматься досада на жену. Сама же затеяла, разве нет?.. Эти дамочки, с которыми ей теперь нравится водить дружбу… не женщины, а… ходячие рентгенограммы, пришло ему вдруг в голову. Такие тощие, все ребра видны, как на рентгене… Прозрачные на просвет. Болтают про интерьеры и ландшафтную архитектуру!… Посещают спортивные занятия, натягивая на поджарые ляжки лайкровые тренировочные трико… А что проку-то? Проку же — ноль! Достаточно поглядеть, какое у нее худое лицо, какая тощая шея… Он представил себе женину шею и лицо… Костлявая, что правда, то правда… Вот тебе и спортивные занятия. Она такая же, как они все.

Собравши всю свою досаду, он наконец сумел распалить в себе знаменитую ярость Мак-Коев. Кровь бросилась в лицо. Набычился. И сквозь крепко сдавленные зубы простонал: «Джууууди!» А потом, подняв сведенные в щепоть три пальца левой руки, играя желваками скул и пламенея взором, произнес:

— Слушай… Я намерен — выйти-с собакой… И я — выйду — с собакой… Ясно?

Еще не договорив, он почувствовал, что перебрал, что взял несоразмерно серьезный тон, но пойти на попятный было выше его сил. В конце концов в этом и есть секрет знаменитой ярости Мак-Коев, прославленной по всему банковскому миру… и повсеместно: в любой мелочи не давать слабину.

Джуди поджала губы. Тряхнула головой.

— Пожалуйста. Делай как знаешь, — проговорила она без выражения… Повернулась, пересекла холл и взошла по великолепным ступеням.

Шерман, как был на коленях, смотрел ей вслед, но она не оглянулась. Делай как знаешь. Он взял над нею верх. Долго ли умеючи. Но победа не принесла удовлетворения. Еще один спазм совести.

Властитель Вселенной поднялся с пола и, не выпуская собачьего поводка, изловчился напялить плащ, старый, но несокрушимый английский макинтош с разрезом сзади и массой карманов, хлястиков и пряжек. Купленный у «Кнауда» на Мэдисон авеню. Раньше Шерман считал, что поношенный вид этой вещи — как раз то, что надо. Но теперь начал сомневаться. Дернув за поводок, он потащил таксу через площадку и нажал кнопку лифта.

Два года назад кооперативные владельцы дома приняли решение: чем платить за круглосуточное дежурство при лифте 200000 в год ирландцам из Куинса или пуэрториканцам из Бронкса, лучше перейти на автоматику. Сейчас это было Шерману как раз кстати. В таком затрапезном виде, с упирающимся псом на поводке, мало приятного стоять лицом к лицу с лифтером в мундире полковника австро-венгерской армии времен войны 1870 года.

Лифт пошел вниз, двумя этажами ниже остановился. Квартира Браунингов. Дверцы разъехались, в кабину вступил толстощекий, гладковыбритый Поллард Браунинг. Он смерил взглядом Шермана, его старый макинтош и таксу и без тени улыбки произнес:

— Привет, Шерман.

Это «Привет, Шерман» прозвучало как бы на расстоянии вытянутой руки и содержало в четырех слогах целое высказывание: «В этом плаще и с этим псом на поводке ты роняешь марку нашего нового, отделанного красным деревом лифта».

Шерман пришел в ярость, но все-таки нагнулся и взял таксу на руки. Браунинг был председателем правления кооператива. Коренной уроженец Нью-Йорка, он словно бы и на свет появился сразу старшим партнером своей фирмы и старостой Ассоциации жильцов центральных улиц. Сейчас ему было сорок, но он уже два десятка лет выглядел пятидесятилетним и носил волосы гладко зачесанными назад. На нем был безукоризненный темно-синий костюм, белоснежная рубашка, галстук в черно-белую шашечку и никакого плаща. Он встал лицом к двери, потом, пока спускались, еще раз покосился на Шермана, ничего не сказал и снова отвернулся.

Шерман знал его с детства, они вместе учились в Бакли-скул. Браунинг был толстым, румяным маленьким снобом, в девятилетнем возрасте он уже драл нос из-за того, что-де фамилия Мак-Кой провинциальная, а вот они, Браунинги, настоящие Нью-Йоркцы. Он дразнил Шермана «Шерман Мак-Кой, сиволапый ковбой».

Наконец лифт остановился на нижнем этаже. Браунинг спросил:

— А ты знаешь, что идет дождь?

— Знаю.

Браунинг посмотрел на таксу, покачал головой и произнес:

— Шерман Мак-Кой, друг лучшего друга человека.

— Это она и есть?

— Она?

— Ты с восьмого этажа пыжился придумать какую-нибудь остроту. Вот это она и есть?

Слова Шермана должны были прозвучать как дружеская шутка, но он сам почувствовал, что досада выплеснулась через край.

— Не понял, — ответил Браунинг и вышел из лифта.

Швейцар с улыбкой и поклоном распахнул перед ним парадную дверь. Под протянутым поперек тротуара тентом Браунинг прошел к своей машине. Шофер открыл дверцу. Ни единая капля дождя не окропила его безупречного одеяния, и вот он уже отчалил, гладко, плавно, и затерялся среди роя красных задних огней, несущихся по Парк авеню.

И никакого тебе прорезиненного макинтоша на жирной, лоснящейся спине Полларда Браунинга.

Дождь на самом деле шел совсем слабый, и ветра не было. Но пса такие погодные условия решительно не устраивали. Он начал отбиваться еще на руках у Шермана. Маленький, а сильный, стервец. Шерман поставил его на резиновую дорожку под тентом и, держа поводок за самый конец, вышел под дождь. В темноте высокие дома на той стороне улицы стояли точно мрачная черная стена, подпирающая мутно-красное городское небо. Оно рдело, точно воспаленное.

А что, погода как погода, ничего особенного. Шерман потянул за поводок. Но пес вонзил когти в резиновую дорожку.

— Пошли, Маршалл.

В дверях стоял швейцар и наблюдал.

— Я вижу, он не настроен развлекаться, мистер Мак-Кой.

— Я тоже. (Так что можешь держать свои замечания при себе, мысленно добавил Шерман.) Пошли, Маршалл, пошли, тебе говорят.

Сам Шерман стоял на дожде и тянул поводок, но пес уперся и ни с места. Шерман поднял его и переставил с резиновой дорожки на асфальт. Маршалл сразу же рванулся обратно к подъезду. Ремешок натянулся в струну. Сейчас стоит его чуть ослабить и начинай все сначала. Собака и хозяин тянули каждый в свою сторону, кто перетянет. Молодецкая забава на Парк авеню. Еще этот швейцар чертов стоит и глазеет, нет чтобы вернуться на свое место в вестибюле.

Шерман навалился уже всерьез. И протащил пса по тротуару на полшага. Собачьи когти проскрежетали по асфальту. Может быть, если его так волочь, он в конце концов уступит и пойдет своим ходом?

— Ну идем, Маршалл! Только до угла.

Он еще раз дернул и стал тянуть изо всех сил. Пес проехал еще на два шага. Едет, но лапами не перебирает! Не сдается! У него, у гада, центр тяжести чуть не под землей. Тащишь, будто сани, груженные кирпичом. Только бы зайти за угол, черт бы его драл. Это все, что нужно. Казалось бы, обычная вещь… Шерман опять дернул за поводок и потащил, весь подавшись вперед, словно матрос навстречу штормовому ветру. В прорезиненном плаще стало невыносимо жарко. По лицу струился дождь. Пес упирался, растопырив все четыре лапы. На плечах у него вздулись желваки мышц. Зад вихлял из стороны в сторону. Шея напряженно вытянулась. Спасибо хоть не лает, а едет молча, только когти скрежещут. Уперся, и ни в какую! Шерман, опустив голову, ссутулив плечи, сквозь тьму и дождь волок зловредное животное по Парк авеню. Капли дождя барабанили по затылку.