Последняя черта (СИ) - Савченко Лена

Они спорили долго. Периодически переходили на личности: только одну Алису обвинили во вспыльчивости, а она всего лишь лаконично предложила разнести их склад из гранатомета. Его даже можно было достать, Ворон недавно хвастался, что получил очередную ступень доступа к черному рынку, но идея была встречена в штыки. Почему — Алиса не понимала.

Для нее Дикий был чем-то особенно теплым. Тем самым братом, о котором девушка мечтала в детстве. Сильным и стойким, который защитит, закроет собой и выбьет дурь из башки. Он сделал из нее человека. Вытащил из бесконечных притонов, держал во время ломок и гладил по голове. Доставал дурь, когда становилось совсем плохо — травка уж получше героина. Лёха тоже был рядом, но образ теплой заботы у Алисы закрепился именно за бритоголовым. Одно время ей даже казалось, что она влюбилась в него, но быстро осознала, что так любят члена своей семьи. До этого подобного чувства не знала, считала подобную привязанность чем-то диким, почти отвратительным. Слово «семья» ассоциировалась с бесконечными бухими людьми в тесной квартире, ором и матом, пощечинами. Если бы не Дикий — все осталось бы так же. А Ворон... в груди неприятно потянуло. Ворона сейчас не хватало.

—  Хорошо, — снова вклинилась она в разговор, — Не хотите — хрен с ним. Но можно же просто по одиночке перебить, почему нет? Пара адресов у нас есть, а потом...

— А потом они начнут вылавливать по одиночке нас, — мрачно отозвался Док, оперев подбородок на рукоятку трости. — Каста, не неси чуши. Мы при всем желании не сможем вечно держаться вместе — у меня учеба, у Лёхи — тоже. У девчонок, вон, — он кивнул в сторону Меланхолии и Марц, — Работа. И так далее.

—  Тогда соберём их в одном месте, — подал голос Актёр. — Как — не знаю, но других вариантов не вижу. Менты про значок этот не знают, он чисто для своих — нам послание оставили, понимаете? Это война. И это они нам ее объявили, а не мы им. Хотели просто так кого замочить — так кто им мешал, просто треугольника на теле не было бы. Так что мы в любом случае на мушке. Уже.

Он говорил правду — понимал это каждый, но признавать серьезность ситуации были готовы не все.

—  Давай тогда без твоих пафосных речей, для театралки оставь, — сморщился Герасим.

Актер изобразил глубочайшее оскорбление. Он действительно учился в театральном, уже оканчивал, и даже с отличием. Преподаватели обещали ему хорошие перспективы, но только к окончанию своего обучения Актер понял одну простую истину — или его прогнет система, или он пошлет нахер свой диплом и заберет документы. Роли, которые ему предлагали, речи, которые заставляли публично говорить на общих мероприятиях университета — всё это парень ненавидел до скрежета зубов. И если театр ещё переносил — в конце концов это всего лишь образы, то последнее... последнее не оставляло никакого шанса на успех на сцене.

— Это все замечательно, но к выходу ни к кому мы так и не пришли, — Меланхолия вслепую нашарила сигареты в джинсах.

—  Пришли, — Лёха поднялся, подкурил подруге, закурил сам и зло выдохнул в сторону, — По одному не ходим. Без оружия — тем более. Одни, в принципе, не остаемся. Вернется Ворон — обмозгуем, как их искать. Он в этом побольше нашего разбирается.  

Таша не слушала, о чем говорят друзья. У нее в мыслях крутилось одно — от Дикого ничего не осталось. Только эта квартира, вещи, запах, что со временем выветрится. Даже могилы не будет, потому что уже лет как тридцать трупы просто сжигают в крематории. Раньше отдавали урны с прахом, а сейчас даже этого нет. В Богов Таша не верила никогда, в жизнь после смерти — тоже, но сейчас поняла всех, кто иногда, в пустоту, как бы разговаривает с ушедшими. Как Алиса, которая иногда приходила на место гибели Синяка, сидела в том переулке и рассказывала последние новости. Как Меланхолия, которая бродила по Санкинскому парку и бормотала под нос так, чтобы никто не слышал.

В скором времени все расползлись кто куда. Марципан с Мел устроились в обнимку на разложенном, широком диване, ворчащий про личное пространство Актер уполз в комнату с двумя койками, но и там недобитого театрала в одиночестве не оставили: Герасим забил себе вторую, и Актер уже знал, что выспаться с этим храпящим засранцем ему не удастся. Изабель расположилась с девчонками, Алиса за руку увела Ташку в спальню Дикого, а Доктор ушел на кухню.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Лёха же еще долго, до самого рассвета сидел в кресле, хрустел костяшками и брался за голову. Иногда слышал, как начинают переговариваться лесбиянки, как то ли всхлипывает, то ли просто вздыхает Изабель и понимал — никто не спит. Все опять просто закрылись, сделали вид, что в порядке и посчитали, что так будет лучше для других. Ну и нахрена, спрашивается? Он знал, что Алиса сейчас гладит по растрепанным волосам мелкую, совсем как сам Лёха недавно успокаивал саму Касту. Почти видел тяжелый взгляд Дока, направленный в темноту комнаты — безумный, холодный и жуткий. У Доктора сейчас напряжены скулы, ходят желваки, и он до побелевших костяшек сжимает свою трость. Всерьез всю эту эзотерическую хрень в кампании никогда не воспринимал. Самое мистическое, что компания видела в своей жизни — добрый мент. Только тактично молчали, не желая нарываться на этот самый взгляд.  Вряд ли существовали все эти духи, проклятия, но что верно — Док иногда казался самым жутким человеком на свете.

В рассветных сумерках, что холодом ложились на стены комнаты, Лёха поглядывал на часы, нервничал и курил, пока почти полная пачка не вышла вся. Никакой цели у него не было, кроме одной — дождаться Ворона и выебать нео-нацистов во все щели.

Дополнение. Два инвалида. ч.1

— Грей, к ноге. К ноге, Грей!

Грей упорно не слушался. Бегал, где ему вздумается, упрямый пёс, метил что попало. Большой серый маламут — чего ему и не побегать? Вечером было свежо, прохладно, в имитаторах природного шума звучали листья и сверчки. Сам парк почти вымер, пара-тройка совсем выживших из ума бабок не могли бы его воскресить, даже если бы перекапывали каждые пару часов.

Собак уже давно не заводили — выгуливать негде, да и незачем. Хорошие роботы-аналоги справлялись с этой работой лучше, а заниматься с ними приходилось в разы меньше. Как только американцы научились создавать искусственную шерсть — так про настоящих животных и забыли.

Грей нагадил под куст и вернулся к хозяину с широко раскрытым ртом и высунутым языком.

— Я тебе не срать говорил, а к ноге, — вздохнул Ворон и только потрепал пушистого по холке.

«Эт как — не срать, хозяин?» — склонил голову Грей.

Он смотрел на молодого черноволосого хозяина с преданностью и наивностью ребёнка, и сколько бы парень ни ворчал — эта преданность всегда окупалась.

Ворон потушил окурок о кроваво-красный от ржавчины мусорный бак и выкинул туда же. Дроны-уборщики прилетают, как только на них появляются ресурсы, а пока люди мусорили и прямо на улицах, кому совести хватало.

 —  Ха, вот мы его здорово повязали, пидараса этого! — пьяный говор здорового мужика в форме.

— Люб-бви не важно, к-какого ты пола, — процитировал ещё один, с трудом перетаскивающий ноги — совсем нажрался и висел теперь мешком на плече третьего.

— Вот в тюряге пусть его бутылка и полюбит, ага, сукиного сына.

Их было много — шестеро, и совсем бухим был только один. Ворон напрягся как-то непроизвольно, прищурился — они на работе или уже нет? — но не успел перехватить за ошейник общительного маламута.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Стой! — выкрикнул он, когда Грей уже сорвался с места и широким галопом подлетел к мусорам.

Решил, видимо, что люди смеются, хотят с ним играть, вилял хвостом и подпрыгивал, норовя вылизать нахмурившиеся тут же лица.

— К ноге, Грей! — побежал за ним Ворон и на секунду даже понадеялся, что обойдётся.

Раздался выстрел и короткий, сдавленный скулёж. Ворон так и замер, словно не бежал, крепко стоя на пронзённых болью от резкой остановки ногах. На одной силе воли. Мгновение превратилось в вечность, и Ворон даже запомнил удары сердца в висках — ровно два — до секунды, когда он кинулся на этих ублюдков с кулаками.