Нечего бояться - Татьяна Зингер

Ходят слухи, имя -- единственное, что нам дают родители перед тем, как вручить Единству. И мне непонятно, почему взрослые не пользуются возможностью выделить родного ребенка, сделать его особенным? Они выбирают что-то безвкусное и однообразное, стандартное. И моих друзей не обошли распространенные имена. Грин значится "2Г", а его имя переводится как "Гражданин, рожденный и необходимый". Ник -- Никогда. Призыв не сдаваться, не падать духом и не изменять Единству. Он "2Р".

Когда мы попадаем в А-01, к буквам добавляется окончание, которое зависит от присвоенной профессии. Чтобы значение раскрывало личность, её качества. И любой мог узнать о человеке, едва услышав, как его зовут. Честно говоря, сплошные сложности: цифры, буквы, слова. Раньше детям передавались фамилии их предков, но государство отказалось от этого, потому что фамилия означала принадлежность к семье. Значение -- исключительно наше. Оно складывается из имени, везения, навыков и исчезает вместе с нашей смертью.

Перекличка завершилась. Учительница прокашлялась, призывая к вниманию, которое и так стало стопроцентным, и наконец-то представилась:

-- Называйте меня Анной. Отныне занятия буду проводить я.

-- А что случилось со Аланой, мадам? -- робко донеслось с первой парты.

Анна изогнула левую бровь.

-- Значение!

-- Катерина С.

Журнал тоненько пискнул извещением о выговоре. Катерина сжалась. Я видела, как ссутулились плечи и напряглась шея. По-моему, это была вторая её промашка за неделю.

-- Отвыкайте от дурной привычки задавать вопросы без разрешения, -- объяснила Анна. -- Алана вышла на пенсию. Надеюсь, на этом любопытство утолено. Запишем новую тему...

Пальцы пробежались по планшетной клавиатуре. Я печатала быстрее всех, поэтому, пока Анна повторяла предложения, умудрилась рассмотреть её в подробностях. Новая учительница оказалась красива внешне, но вызывала неприязнь. Ей лет двадцать, но уже столько... чего? Безразличия, ненависти, злобы? Впрочем, не только у неё. Любой без исключения взрослый, попавший в А-02, сдувался. Наблюдателям запрещалась личная жизнь, отношения, привязанность к ученикам или друг к другу. Они должны быть живыми машинами, без чувств и мыслей. Они обязаны доказать, что нет важнее пользы, которую мы принесем государству. Симпатия, дружба -- разрушительны; исполнительность и трудолюбие -- награждаемы.

Тайно в секторах мужчины и женщины создавали некое подобие семей. Открыто это не разрешалось, но кто выдаст таких же, как он сам? Семьи существовали, а если о нарушении становилось известно правительству -- эти люди навсегда пропадали. И, думается, беременность была равносильна черной метке, которую ставили приговоренным к казне.

Я помню, как у одной из медсестер появился живот. И без того полненькая, с ним она совсем округлилась. Малышня шутила, что она съела мяч. Но медсестра, обычно веселая, потеряла всякие краски. Губы побелели, в глазах застыл испуг. Однажды в столовой мы застали её ссору с главным наблюдателем. Обвинений не слышали, но она во всеуслышание объявила:

-- О каком ребенке идет речь?! Да, я толстая, но не беременная!

А следующей ночью у меня разболелась голова, и я пошла в медчасть за обезболивающим. На цыпочках прокралась внутрь, чтобы не потревожить спящих больных, и у входа в дежурную комнату застыла. Кто-то напевал красивую воздушную мелодию. Любопытство взяло верх, я не стала стучаться, а приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Та медсестра гладила живот и, мурлыча, повторяла:

-- Так будет лучше... Прости, пожалуйста... Прости...

Затем взяла флакон с таблетками, высыпала их в ладонь и одним махом проглотила. Я вбежала в тот самый миг, когда та закрыла рот. Умоляла, чтобы она выплюнула. Но медсестра уже опустилась на пол и смотрела на меня пустым взглядом, глупо улыбаясь и продолжая водить ладонью по животу. С уголков губ скатывалась желтоватая пена, тело пошло волнами, будто флаг -- от порывов ветра.

Надо было позвать на помощь, но я струсила. Вернулась в барак, укрылась с головой одеялом и до утра не сумела уснуть.

Медсестра выжила, но похожий на мячик живот исчез. А буквально через неделю она куда-то уехала и больше не появилась.

Я часто думала: вдруг в случившемся есть моя вина? Постучись я, она бы так не поступила, отвлеклась. Или я всего лишь отсрочила бы неизбежное?

Ни Кристина, ни Грин, ни Ник не узнали о том случае и когда обсуждали медсестру, я только пожимала плечами. Мол, не представляю, куда и почему делся ребенок. Я боялась, что она выдаст меня, вспомнит, кого видела той ночью. Но вроде обошлось.

Именно тогда я поняла, что добровольно в наблюдатели не сунусь. Пускай им платят хоть золотыми слитками. Неудивительно, почему взрослые в А-02 или А-03 теряют человечность -- её отбирает Единство.

Отвлек от воспоминаний дождь, забарабанивший по крыше и окнам. Плотной завесой нависший над лагерем. Холодный, противный... Скривилась.

Урок тянулся целую вечность. В конце я так часто поглядывала на наручные часы, что почти заработала выговор.

-- Ты! -- рявкнула Анна, ткнув указкой в мою парту. -- Надоело учиться?

-- Никак нет, мадам, -- отрапортовала я, судорожно придумывая отговорку. -- Комар ужалил в запястье, укус чешется и отвлекает.

Скорее всего, она не поверила, но оставила без пометки в журнале.

На перемене по школе разносились шепотки.

-- Поговаривают, историчку забрали. Видали кровь на ступеньках? Это её.

-- Ляпнула что-то против...

-- Увезли прямо ночью. Она вырывалась, клянусь!

Я не особо вслушивалась в разговоры. Правды в них с горошину, если не меньше. Алана давно превратилась в вековую старуху, которой самое время прекратить измываться над нами и вбивать покорность перед Единством. Анна, конечно, замена отвратительная, но хотя бы более адекватна.

Ника я отыскала возле зала для тренировок. Он вышел взмыленный, раскрасневшийся; майка насквозь промокла от пота. Тот ещё видок.

-- Ты занимался спортом или полтора часа носился кругами?

-- Отгонял нехорошие мысли, -- признался друг.

С меня спало ехидство. Стыд заставил щеки налиться румянцем. Но Ник не был в настроении ныть. Он взъерошил волосы пятерней, выдохнул и плотоядно оскалился.

-- Планы на вечер?

-- Я думала о прогулке к озеру или по лесу. Как с Грином и Кристиной, но...

-- Мы потонем, -- закончил Ник. -- Давай так, сестренка. Поможешь собрать вещи, а я обещаю что-нибудь придумать. Пойдет?

Кивнула в знак полнейшего согласия.

Экраны планшетов освещали кусочки мальчишеской спальни на двадцать кроватей серебристым светом. Парни помладше разбрелись, а оставшиеся шестнадцатилетние были заняты тем же, что и мы. Зачитывали список и, бормоча под нос или в полнейшем молчании, укладывали по рюкзакам одежду. В обычно чистой спальне царил хаос: разбросанные рубашки, сбитые простыни, горы барахла, которые оставлять жалко, а с собой забирать глупо.