Деревянные четки - Наталия Роллечек

Вот второй этаж. Ковры, зеркала, картины – как в музее! На третьем этаже – холодная штукатурка ничем не прикрытых стен, пол из грубых, кое-как отесанных досок. Наша опекунша подошла к дверям в конце коридора и нажала на ручку:

– Это – ваша комната. Воду найдете в кувшине, мыло – в ящике стола. Когда умоете руки, сойдете вниз. Обед будет через полчаса.

И она ушла.

Комната была большая и неприветливая. Стены, обитые темно-синими обоями, усиливали мрак, царивший в ней. Середину комнаты занимал огромный биллиардный стол; возле стен стояли три громоздких шкафа из темного дерева, две кровати, покрытые серыми одеялами, умывальник с жестяным тазом да треснувшее зеркало. Одно окно выходило во двор, а другое было полностью закрыто листвой широко раскинувшего свои ветви могучего каштана.

Я взглянула на биллиард и пробормотала неуверенно:

– Слушай, Луция, а может быть, панна Янина ошиблась?

– Нет, – вздохнула Луция. – Наверно, не ошиблась… Да ты поторапливайся. Мы должны успеть к обеду.

Вода в кувшине была холодноватая, но нас подогревало лихорадочное возбуждение, которое было вызвано предвкушением обеда за общим столом с хозяевами, их детьми и панной Яниной.

– Не брызгайся ты! – охладила мой энтузиазм Луция.

– А я виновата, если таз такой маленький!.. Вымыть ноги?

– Конечно. Ты же вся насквозь пропылилась от этой езды…

– Как ты думаешь, где нас посадят?

– Вероятно, на конце стола, вместе с детьми пани председательницы. Давай наденем блузки и синие юбки… Ладно?

– А рубашки и трусы тоже наденем свежие? – допытывалась я у Луции, усиленно начищая зубы щеткой.

– Самой собой понятно! Эх ты! Что же ты сыплешь порошок-то на сандалии? Дай-ка мне чистые носки…

– А о добавочной порции можно попросить или надо ждать, пока они сами предложат?

– Ждать, пока предложат, конечно.

Уже полностью одетая, я стояла возле двери. Луция еще вертелась возле зеркала. Я глядела на нее с затаенной завистью. Несмотря на всевозможные ухищрения (подведение бровей и ресниц, натирание щек зубным порошком и т. п.), моя голова на тонкой шее напоминала собою веселую розовую картофелину, насаженную на прут. Светлое, обрамленное рамкой темных волос лицо Луции обращало на себя внимание ласковым, нежным взглядом больших карих глаз. На ее лице лежал отпечаток серьезности и печали, столь характерной для людей, раньше времени созревших и возмужавших. Однако уверенность в том, что на обеденном столе будут белые скатерти, цветы и суп в изящной миске, осветила лицо Луции неподдельной радостью. Она пристегнула к воротнику какую-то бархатку, хотела еще раз поправить волосы, но я схватила ее за руку и потянула вниз.

Наш необычайно опрятный вид вызвал удивление в глазах панны Янины, которая в это время как раз шла по коридору второго этажа.

– Можете пойти со мной, девочки. Я иду дать распоряжения нашей экономке.

Длиннейшая беседа на хозяйственные темы между панной Яниной и кухаркой проходила в тесной клетушке, зажатой между кладовой и кухней. Здесь находился маленький столик, накрытый грязной клеенкой, в углу стояли большие весы для взвешивания продуктов, а возле стены – открытый шкаф, от которого исходил терпкий запах гнили, и два плетеных стула с дырявыми сиденьями. На столике, в бутылке с отбитым горлышком торчал букет давно увядших цветов, а на окне, затянутом решеткой, висела паутина и жужжали, мечась из стороны в сторону, мухи.

Когда кухарка вышла, панна Янина, опустив глаза, сказала голосом, полным христианской покорности:

– Госпожа баронесса, не желая, чтобы вы стеснялись, дала указание накормить вас здесь.

Я широко раскрыла глаза:

– Здесь?!

Из охватившего оцепенения меня вывел голос Луции:

– Благодарим вас. – И Луция почтительно поклонилась нашей опекунше.

Панна Янина тихо вздохнула, еще ниже опустила голову и вышла из комнатки. Не глядя друг другу в глаза, мы расселись на стульях. Иссохший букет скрывал от меня лицо Луции.

Появилась служанка с обедом. Она поставила перед нами тарелки и громко сообщила:

– Кухарка сказала, что вы могли бы и сами приходить на кухню обедать. Нам и без вас хватает работы. И опаздывать на обед нельзя, потому что кухарка этого не любит. Не даст есть – и всё тут. Полдники и вторые завтраки у нас только для тех, кто питается на первом столе. А вы, сказала ясна пани баронесса, будете ходить только на завтраки, обеды и ужины, потому что вы – второй стол.

И служанка вышла, оставив дверь открытой.

Новости были не из приятных, однако от супа шел довольно вкусный аромат. Я схватила ложку. А когда подняла глаза от своей тарелки, то с удивлением заметила, что тарелка Луции осталась нетронутой.

– Ты почему не ешь? Суп хороший.

– Мне не хочется есть.

– Но ведь мы ничего больше не получим до самого вечера. И ты будешь голодной. Ешь! Говорю тебе – ешь!

Проходивший мимо по коридору лакей сунул голову в дверь, с любопытством рассматривая нас. А когда он скрылся, Луция встала из-за стола и захлопнула дверь.

Несколько раз ковырнув вилкой второе блюдо, Луция отодвинула от себя тарелку.

– Я пойду в парк.

Я побежала следом за ней.

Парк был именно такой, о каком мечтали мы обе. Однако такого обилия красок на клумбах, такого нагромождения благоухающих кустарников, разлапистых старых деревьев и длинных-предлинных аллей не могло даже представить наше воображение.

Бродя по засыпанным гравием дорожкам, мы зашли в левую часть парка, лежавшую в низине.

Здесь, в расщелинах между корнями деревьев поблескивала вода. Затхлый воздух и мрак стояли в чаще. Сюда, кажется, никогда не заглядывал солнечный луч. Кусты, ставшие дикими, выпустили десятки извивающихся, как змейки, тоненьких усиков. Болотистый ручеек с берегами, покрытыми плотным одеялом слежавшихся листьев, бежал лениво и как бы нехотя, образуя местами синие озерки, окаймленные рыжей пеной. Трухлявые пни были полны червей…

Мы убежали оттуда, из этого мрачного, навевающего скуку уголка парка.

Я оставила Луцию, с восхищением склонившуюся над пестрой грядкой, и побежала в сад. Запыхавшись, остановилась возле калитки и задрала вверх голову. Над самым забором, из-под плотных, поблескивающих на солнце листьев выглядывали янтарные яблоки. За проволочной сеткой виднелись ягоды смородины.

Я уже положила на дверную задвижку свою дрожащую ладонь, когда за моей спиной раздался знакомый голос:

– Лучше, Таля, чтобы вы с Луцией не заходили в сад. Наш садовник – очень благородный человек, однако не любит, когда посторонние вторгаются туда, где он чувствует себя хозяином. Может быть, тебе хочется попробовать какой-нибудь фрукт? – доброжелательно и дружелюбно спросила меня опекунша.

С горящими щеками, опустив от смущения глаза, я отрицательно покачала головой.

Нет! Я не имела ни малейшего намерения лакомиться. Сад привлекал меня совсем другим: блеском и таинственным шумом, своей пленительной красотой. Как приятно было бы побродить по его аллеям, наделить именем каждую яблоню, а выискав среди них самую красивую, лечь в ее тени и немного помечтать!

Однако такое объяснение не годилось для панны Янины – она ни за что бы ему не поверила.

Опустив низко голову, плелась я следом за нашей опекуншей по дорожке, когда впереди нас, посередине аллеи, неожиданно показалась Луция. В ее волосах виднелся белый пушистый цветок.

Панна Янина окинула недовольным взглядом хорошенькое личико Луции и остановила глаза на белом цветке.

– Вы – первые дети, которых ясна пани взяла из предместья к себе во дворец. Поэтому ведите себя так, чтобы мы не оказались вынужденными сожалеть об этом.

Удар, полученный нами так внезапно, был сокрушительным именно в силу своей полной неожиданности. Мы всегда думали о себе как о хорошо воспитанных девочках. Перед отъездом мать просила нас, чтобы мы непременно завоевали симпатию госпожи баронессы, от милости которой в дальнейшем могла в значительной мере зависеть наша судьба. А тут вдруг: «…ведите себя так, чтобы… не сожалеть…»

Мы стояли перед панной Яниной как громом пораженные, растерянные и полные неясного, смутного ощущения какой-то вины, которую, судя по выражению лица нашей опекунши, было совершенно невозможно чем-либо искупить. Луция протянула руку к волосам, вынула успевший уже завянуть цветок и, подавая его панне Янине, сказала:

– Извините!

В течение нескольких минут они уничтожающе смотрели друг на друга. Наша опекунша покраснела как рак и, не взяв в руки цветка, молча, без единого слова пошла вперед. Луция взглянула на меня и отвернулась.

Мне сделалось не по себе. Испуганные, крепко держась за руки, мы тихо возвратились в свою мрачную комнату под самой крышей, не говоря друг другу ни слова.

Вечер пришел в тот день как-то совсем неожиданно и быстро. Парк погрузился в мягкую темноту, а в окнах дворца заискрились огни. Луция вынула из шкафа и зажгла лампу с зеленым абажуром. Пучок света от нее упал на сукно биллиарда. Остальная часть комнаты тонула в полумраке.