Рубеж. Стихи - Михаил Кульчицкий

БУДНИ

Мы стоим с тобою у окна,смотрим мы на город предрассветный.Улица в снегу, как сон, мутна,но в снегу мы видим взгляд ответный.

Этот взгляд немеркнущих огнейгорода, лежащего под нами,он живет и ночью, как ручей,что течет, невидимый, под льдами.

Думаю о дне, что к нам плыветот востока по маршруту станций, —принесет на крыльях самолетновый день, как снег на крыльев                                                               глянце.

Наши будни не возьмет пыльца.Наши будни — это только дневка,чтоб в бою похолодеть сердцам,чтоб в бою нагрелися винтовки.

Чтоб десант повис орлом степей,чтоб героем стал товарищ каждый,чтобы мир стал больше и синей,чтоб была на песни больше жажда.

1939?

«Высокохудожественной строчкой не хромаете…»

Высокохудожественнойстрочкой не хромаете,вы отображаетеудачно дач лесок.А я романтик.Мой стих не зеркало —но телескоп.К кругосветному небунас мучит любовь:боевза коммунумы смолоду ищем.За границейв каждой нишепо нищему;там небо в крестах самолетов —кладбищем,и земля вся в крестахпограничных столбов.Я романтик —не рома,не мантийне так.Я романтик разнаиспоследних атак!Ведь недаром на карте,командармом оставленной,на еще разноцветной картеза Таллиномпресс-папье                  покачивается,                                            как танк.

ДОСЛОВНАЯ РОДОСЛОВНАЯ

Как в строгой анкете —скажу не таясь —начинается самое такое:мое родословное древо другое —я темнейший грузинскийкнязь.Как в Коране —книге дворянских деревьев —предначертанычешуйчатые имена,и ветхие ветви,и ветки древниеупирались терниямив меня.Я немного скрывал этовсе года,что я актрисою-бабушкой немец.Но я не тогда,а теперь и всегдасчитаю себя лишь по внуку:шарземец.Исчерпатьинвентарь грехов великих,как открытку перед атакой,спешу.Давайте же                         раскурим                                          эту книгу —я лучше новую напишу!Потому что я верю,                                и я без вериг:я отшиб по звену                           и Ницше,                                                и фронду,и пятьматериков моих                              сжимаютсякулаком «Рот фронта».И теперь я по праву люблю Россию.

ДУЭЛЬ

Вороны каркали, и гаркали грачи,Березы над весною, как врачиВ халатах узких. Пульс ручьев стучит,Как у щенка чумного.Закричи,Февраль! И перекрестные лучиПронзят тебя. И мукам той ночи —Над каждой строчкой бейся, — но учись.………………………………………………..Каждая строчка — это дуэль,Площадка отмерена точно.И строчка на строчку — шинель                                                         на шинель.И скресты двух шпаг — рифмы строчек.И если верх — такая мысль,За которую сжегся Коперник,Ты не сможешь забыть, пусть в бреду                                                                 приснись.Пусть пиши без бумаги и перьев.

Май 1940?

О ДЕТЯХ

Все резче графика у глаз,Все гуще проседи мазня —А дочь моя не родилась,И нету сына у меня.

И голос нежности моейЗвучит томительно и зло.Как шмель в оконное стеклоВ июльской духоте ночей.

И в темноте, проснувшись вдруг,Всей грудью чувствовать вот тутЗатылка невесомый пухИ детских пальцев теплоту.

А утром — настежь окна в сад.И слушать в гомоне ветвейНе выдуманных мной детей —Всамделишные голоса.

САМОЕ ТАКОЕ

(Отрывки из поэмы)

Русь! Ты вся — поцелуй на морозе.

Хлебников

Я очень сильнолюблю Россию,но если любовь                           разделить                                             на строчки,получатся фразы,получитсясразу:про землю ржаную,про небо про синее,как платье.И глубже,чем вздох между точек…Как платье.Как будто бы девушка это:с длинными глазами речек в осень,под взбалмошной прическойколосистого цвета,на таком ветру,                           что слово…                                                   назад…                                                                  приносит…И снова                   глаза                                 морозит без шапок.И шапку               понес сумасшедший простор                                                                в свист, в згу.Когда степь                             под ногами                                                 накре —няется              набоки вцепляешься в стебли,а небо —внизу.Под ногами.И боишьсяупастьв небо.

Вот Россия.Тот нищ,кто в России не был.

* * *

В мир. раскрытый настежьБешенству ветров.

Багрицкий

Я тоже любилпетушков над известкойЯ тоже платил                         некурящим подросткомсовсем катерининские пятакиза строчкибороздкамина березках,за есенинскиеголубые стихи.Я думал — пусть                            и грусть,                                             и Русь,в полутора березах не заблужусь.И только потомя узнал,               что солонкис навязчивой вязью азиатской тоски,размалева русацкова:в клюквуаль в солнце —интуристы скупают,                                но не мужики.И только потом я узнал,                                          что в звездахкуда мохнатееЮжный Крест,а петух — жар-птица — павлин                                                       прохвостыйиз Америки,с картошкою русской вместе.И мне захотелосьтакогопростора,чтоб парусом                       взвились                                         заштопанные шторы,чтоб флотилией мчалсяс землею городв иностранные страны,                                         в заморское                                                                море!Но я продолжал любить                                           Россию.

* * *

…Уже опять к границам сизымсоставы               тайные                                  идут,и коммунизм опять                                    так близок,как в девятнадцатом году.Тогда матросские продотрядысудили корнетов                               револьверным салютцем.Самогонщикам —десять лет.                   А поменьше гадовзапирали                «до мировой революции».Помнишь с детстварисунок:             чугунные путычеловек сшибает                           с земшара                                                грудью?Только советская нациябудети только советской расы люди…

* * *

Когда народы, распри позабыв,В единую семью соединятся.

Пушкин

Мы подымаем                          винтовочный голос,чтоб так                  разрасталась                                          наша Отчизна —как зерно,в котором прячется поросль,как зерно,из которого начался                                     колосвысокого коммунизма.И пусть тогдана язык людей,всепонятный,                          как слава,всепонятный снова,попадет              мое,                         русское до костей,мое,советское до корней,мое украинское тихое слово.И пусть войдути в семью и в плакатслова,            как зшиток(коль сшита кипа),как травень в травах,як липеньв липахта ще як блакитные облака!О какя девушек русских прохаюговорить любимымгубы в губызадыхающееся «кохаю»и понятнейшее слово —«любый».И, звезды               прохладныммонистом надевши,скажет мне девушка:«Боязновсе».Моя несказанная                               родина-девушкаэти слова все произнесет.Для меня стихи —                               вокругшарный ветер,никогда не зажатыймежду страниц.Кто сможет егоот страниц отстранить?Может,не будь стихов на свете,я бы родился,чтоб их сочинить.

* * *

Но если быкто-нибудь мне сказал:сожги стихи —коммунизм начнется, —я только б терциюпромолчал,я только б сердце свое                                           слыхал,я только б не вытерсухие глаза,хоть, может, в тумане,хоть, может,согнется                плечо над огнем.Но это нельзя.А можно                   долго                            мечтатьпро коммуну.А надо думать                      только о нейИ необходимопадатьюными — смерти подобно —медлить коней!Но не только огнюсожженных тетрадокосвещать меняи дорогу мою:пулеметный огоньпесню пробовать будет,конь в наметенад бездной Европу разбудит, —и хоть я на упадничествоне падок,пусть не песня,а я упадув бою.Но если япрекращусь в бою,не другую песнюдругие споют.И за то,чтоб как в русскиев небесафранцузская девушкасмотрела б спокойно,согласился б ни строчкив жисть                    не писать…

А потом взял быи написалтако-о-ое…

26 сентября 1940 16 октября 1940 28 января 1941

СТОЛИЦА