Крепостной ансамбль Мангупа - Александр Герцен

В конце 30-х гг. XIX в. встал вопрос изучения одного из этносов Крыма — караимов. Нет необходимости подробно освещать ход той бурной полемики, которая разразилась в среде гебраистов и выплеснулась на страницы различных научных и популярных историко-археологических работ по Крыму. В частности, до сих пор окончательно не решен вопрос о подлинности ряда древних рукописных текстов и эпитафий, собранных А. Фирковичем (75; 125; 126; 144; 270; 274; 275; 276; 280; 317; 329). К сожалению, это обстоятельство тормозит введение в научный оборот ценных письменных источников по истории средневековой Таврики, хранящихся в настоящее время в Государственной публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

Развертывание широкого археологического изучения Мангупа и других памятников в последнее время вновь привлекло внимание специалистов к этим материалам.

В описании Мангупа, принадлежащем члену Одесского Общества истории и древностей Н. Н. Мурзакевичу, заслуживает внимания упоминание о виденной им в одной из башен в Гамам-дере плиты с «готической» надписью и изображением креста и трех сердец (187, с. 643). Изумил путешественника способ кладки нижней оборонительной стены в Табана-дере, которая по крутым склонам «построена не уступами, а прямо по косой линии». «Кем и когда построена крепость — неизвестно», — писал автор. Население же ее составляли, по его мнению, готы, вытесненные оттуда Мехмедом II (187, с. 643–644).

Краевед, известный собиратель крымского фольклора В. X. Кондораки, составивший в 1868 г. отчет о своей поездке на Мангуп, отметил, что оборонительная стена, пересекающая ущелье Табана-дере, «значительно широка — 1 и 1/3 аршина, высока и вся почти цела» (130, с. 420). Это первое известное нам в литературе замечание о толщине мангупских стен, причем в данном случае весьма близкое к истине. О защитной линии на плато сказано, что это «длинная оборонительная стена сажени в две вышиной, сохранившаяся в совершенной целости. По стене этой на известном расстоянии выступают высокие квадратные башни с амбразурами». Последнее утверждение неверно, так как на данном участке амбразуры отсутствуют, о чем можно судить по ряду башен, сохранившихся на всю высоту. Бойницы есть лишь в полукруглой башне Гамам-дере, в башне на Елли-буруне и в напольных сооружениях цитадели. Весьма поверхностное описание последней завершается «выводом» о том, что ее строители «обладали прекрасным вкусом, разумным соображением и значительными средствами». Курьезно предположение автора о том, что Хыз-куле — так он называет со слов своего проводника большую сталактитовую пещеру — является ходом, связывающим жилище владетеля Мангупа с долиной у подошвы плато (130, с. 423–426).

Любопытны заметки В. X. Кондораки этнографического и фольклорного характера. Так, в данном описании любопытно упоминание, сделанное со слов проводника, о заросшей дороге, проходившей ранее в город по Гамам-дере (130, с. 420); следы ее были обнаружены во время археологических разведок 1971–1972 гг. В «Универсальном описании Крыма», куда включен литературный вариант рассказа о поездке на Мангуп, приведено предание о возведении передовой стены в Табана-дере в течение одной ночи джинном, бывшим в дружбе с военачальником Мангупа (131, с. 91). Возможно, эта легенда передает смутные воспоминания о действительно быстром строительстве стены в начале XVI в.

В подробном отчете об учебной экскурсии по окрестностям Бахчисарая, составленном А. Поповым, Мангупу уделено много места, но никаких оригинальных суждений и сведений здесь не приводится, излагаются лишь бытовавшие тогда взгляды, что, впрочем, соответствовало задачам этой краеведческо-педагогической брошюры (216, с. 116–126).

То же самое можно сказать и о романтических «Очерках Крыма» Е. Маркова, неоднократно переиздававшихся, — несколько страниц, посвященных Мангупу, не содержат ничего нового и оригинального (172, с. 404–416).

Появлению серьезных исследовательских работ о Мангупе предшествовали первые, небольшие по масштабам, раскопки на территории городища. Они были проведены А. С. Уваровым в 1853 г. По его словам, он «отыскивал древние гробницы прежних владетелей этого города». Поиски эти производились близ цитадели, которую Уваров именует «дворцом», а стену, отходящую от него, — «главной» (266, с. 14). [93]

В среде передовых исследователей зрела мысль о необходимости более широкого, научного подхода к древностям. Так, дальнейшее исследование истории Херсонеса связывалось с изучением памятников его ближайшей округи, в частности Мангупа. Это мнение прозвучало на II археологическом съезде в Петербурге (263, с. 42).

Начавшиеся в 80-е гг. XIX в. систематические раскопки античных городов, прежде всего Херсонеса и Пантикапея, стимулировали интерес исследователей и к средневековым памятникам, тем более что уже с конца XVIII в. стало традицией искать на их месте остатки крепостей, упоминавшихся в сочинениях древних авторов.

Ф. К. Брун, много занимавшийся изучением топографии Северного Причерноморья античной и средневековой эпох, обратился к вопросу о локализации пункта Феодоро, известного из генуэзских дипломатических документов и эпиграфических памятников и, большей частью, помещавшегося авторами в Инкермане. Опираясь главным образом на генуэзские документы, Брун показал несостоятельность таких взглядов и привел веские доказательства в пользу отождествления его с Мангупом (309, с. 72–73). Ф. Бруна в этом вопросе поддержал Г. Караулов, выступивший с критикой гипотезы В. X. Кондораки (117), пытавшегося на основании найденной Д. М. Струковым надписи (251, с. 9) поместить Феодоро на месте деревни Партенит (совр. п. г. т. Фрунзенское) (129). Это же предположение было высказано еще первооткрывателем надписи (251, с. 10; 252, с. 40; 253, с. 18).

Мнение Ф. К. Бруна, как наиболее обоснованное, прочно вошло в современную науку.[3] Исследователь, вслед за предшественниками, увязывает также позднейшее Феодоро со страной Дори и крепостью Дорос, упоминающейся в источниках VII–VIII вв. (47, с. 215; 143, с. 134). Ряд авторов в дальнейшем поддержал это предположение (142, с. 55; 260, с. 325–326; 297, с. 11).

Ф. К. Брун вскользь касается исторической топографии Мангупа. Будучи мало знакомым с памятниками в натуре, он достаточно твердо высказывается лишь в пользу того, что «замок, построенный князем Алексеем в Феодоро в 1427 году, был тот самый, который полтораста лет спустя очевидец Брониовий (Мартин Броневский. — А. Г.), застал еще на Мангупе». В данном случае интерпретируется надпись на известняковой плите из деревни Саблы, попавшая туда при невыясненных обстоятельствах, вероятно из Инкермана, и сообщающая о строительстве храма в правление князя Алексея (1427 г.).

К Мангупу, как к вероятной резиденции готских конунгов, обращался исследователь-германист Ф. А. Браун, организовавший здесь в 1890 г. археологические работы (7, с. 2–4). Намечая историческую топографию города, он дал первое, правда, очень короткое описание компоновки оборонительных сооружений на плато, рассматривал кладки стен, отмечая, что древние их части сложены из квадратов, а позднейшие — из мелкого камня и кирпича (196, с. 16). Последнее утверждение неверно, так как нигде на Мангупе кирпичных кладок не отмечается, они вообще мало характерны для средневековой архитектуры Крыма.

В одной из башен (?) Браун обнаружил мраморную плиту с надписью, содержащей имя Тохтамыша и сообщающей о каком-то строительстве в его время, возможно, фортификационном (150, с. 54–55).

Еще одной важной эпиграфической находкой 1890 г. был камень с девятистрочной надписью, вторично использованный в кладке башни в верховьях балки Табана-дере. Упоминание в надписи крепости Феодоро, по мнению исследователя, подтвердило локализацию последней на Мангупе (196, с. 20).

Ограничившись таким обзором оборонительных сооружений города, Браун основное внимание переключил на культовые памятники; он провел раскопки октогонального храма на мысе Тешкли-бурун и базилики в северной части плато. Методика археологического изучения этих памятников оставляла желать лучшего, что было отмечено уже его современниками (36, с. 37–38). [94]

Председатель Таврической ученой архивной комиссии А. И. Маркевич предпринял в этом же 1890 г. поездку на Мангуп для осмотра остатков христианского храма, обнаруженных при земляных работах под южным склоном плато в ущелье Рогуз-дере. Помимо этого памятника был произведен осмотр башни в верховьях Табана-дере. Результатом было первое описание башни оборонительной системы Мангупа, которое содержит ряд верных наблюдений относительно конструкции и истории строительства сооружения. Позднейший период его существования А. И. Маркевич справедливо связывал со временем турецкого владычества (170, с. 107). Отмечает он и вторичное использование архитектурных деталей храма или дворца, а также плиту с надписью, которая в дальнейшем была извлечена из кладки (164, с. 15–19). Де Бай, посетивший Мангуп в начале нашего века, также высказал мнение, что архитектурные фрагменты в кладке башни происходят из здания цитадели, т. е. дворца по А. И. Маркевичу (305, с. 13–14).