Джон Говард. Его жизнь и общественно-филантропическая деятельность - Г. Слиозберг

Прежде чем приступить к осуществлению заветных своих стремлений, Говард, бывший по природе и воспитанию весьма строгим к самому себе, не мог не чувствовать пробелов в своем образовании, которые восполнены были лишь впоследствии и с немалым трудом.

О первых годах жизни Говарда лучший его биограф Диксон говорит: “...никто не замечал печати гения на спокойном, болезненном лице маленького Джона; никто по нему не мог бы предсказать великой будущности ребенка, – хотя всякий, знающий этого мальчика, любил его, но эта любовь больше походила на жалость; никто ему не удивлялся, никто его не замечал. Он не останавливал на себе внимания, – если же проблески душевной простоты, скромности и доброты и обращали иногда на себя взоры окружающих, то только случайно и на мгновение. Нравственные, душевные особенности детей редко становятся предметом наблюдения, редко возбуждают удивление в той же мере, в какой замечаются умственные способности ребенка. Прав ли свет, делая такое различие? Широкая нравственная мощь натуры более важна для счастия и благоденствия человечества, чем великий ум; но, к несчастью, одна только сторона человеческой души господствует в мире: диктует законы, председательствует в судбищах и все завоевывает для себя. Спокойный, терпеливый ребенок, прощающий обиды, не привлекает к себе внимания окружающих, не вознаграждается их похвалой, и лишь ребенок бойкий, нетерпеливый, резкий и самоуверенный в своих детских суждениях становится предметом всеобщих ласк, удивления и похвал”.

Когда наступило время позаботиться об обучении Джона, мальчик был отдан в школу пастора Джона Ворслея. При выборе учителя отец Говарда, не имея намерения дать своему сыну какое-либо специальное образование, руководился исключительно своими религиозными воззрениями, и неудивительно, что выбор его пал на человека, не столь сильного в познаниях, сколь крепкого в своих религиозных убеждениях, вполне соответствующих его собственным. В этой школе, несмотря на семилетнее пребывание в ней, юный Джон мало преуспел.

По собственному заявлению Говарда, сделанному много лет спустя, он оставил школу Ворслея, не научившись в ней почти ничему. Нельзя не признать, что малоуспешность первоначального обучения Джона была чрезвычайной. Ее объясняли неспособностью учителя, но такое объяснение едва ли будет достаточным. Вероятно, это зависело также и от самого ученика. Нам кажется, что на развитие и образование Говарда сильно повлияло общее направление, данное его воспитанию и сохраненное филантропом во всю его жизнь: молодой ум Джона старались направить к одному – к твердости и неуклонности в религиозных принципах, его упражняли в беспрекословном подчинении предписаниям религии. Задача первого учителя Говарда состояла, очевидно, не в развитии мышления и ума ребенка, а, если можно так выразиться, в дрессировании души его. Это было спартанское воспитание духа, наподобие спартанского упражнения тела. И кто знает, может быть, влиянию этого скромного сельского учителя, не сумевшего научить мальчика латинской и греческой грамматике – этому краеугольному камню образования первой половины XVIII века в Англии, – мир обязан всеми удивительными подвигами Говарда, поражающими не блеском и широтою замысла, а душевною крепостью, геройством сердца.

Мы увидим впоследствии, какую важную роль играли в жизни Говарда его религиозные убеждения; между тем все дальнейшее его образование, по выходе из-под руководства Ворслея, не указывает на какой-либо фактор, который оказался бы действенным в этом направлении. Поэтому невольно приходит в голову мысль о том, что именно за семилетнее пребывание в школе пастора Ворслея, давшей ему так мало в смысле образовательном, Говард запасся тою душевною силой, которая составляет отличительную черту этого необычайного характера.

Из школы Ворслея молодой Говард переведен был отцом своим в высшую школу, находившуюся в заведовании одного из лучших тогдашних преподавателей в Лондоне – мистера Джона Имза, члена Королевского общества. Этот почтенный наставник готовил себя к духовной карьере, но после первой публичной проповеди усомнился в своих проповеднических способностях и посвятил себя воспитанию детей диссидентов. Благодаря своему обширному образованию Джон Имз вскоре занял высокое положение в ученых кругах Англии, был личным другом Ньютона и сделался одним из знаменитых в Лондоне педагогов. Этому человеку и поручено было дальнейшее образование Говарда. Одновременно с Говардом обучался в школе Имза известный впоследствии политический и литературный деятель Прайс. Оба молодых человека, несмотря на громадную разницу в характерах и способностях, подружились между собою и остались друзьями до самой смерти. В распоряжении биографов Говарда имеется немного материала относительно ранней юности Говарда, и, к сожалению, в нем вовсе нет указаний на знакомство и дружеские отношения его с Джоном Прайсом. Эти указания были бы чрезвычайно ценными в биографическом отношении. Вероятнее всего, молодых людей связало именно различие их характеров. Говард и Прайс друг друга дополняли: блестящие способности второго вполне соответствовали душевным качествам первого. Неудивительно, что при совместной школьной жизни, дававшей много поводов обнаружить свойства молодых людей, они почувствовали влечение друг к другу и на всю жизнь остались друзьями.

Неизвестно, сколько времени пробыл Говард в школе Имза, но во всяком случае он в ней оставался недолго. Говарда, как сказано уже выше, не готовили к ученой карьере; те познания, которые ему могло бы доставить более продолжительное пребывание в этой школе, – основательное знание греческого и латинского языков – представлялись в то время ненужными солидному коммерсанту, каким хотел сделать Джона его отец. К тому же классические языки не особенно давались молодому человеку. О том, что вынес Говард из школы Имза – бесспорно, хорошей в отношении педагогическом, – друзья Говарда отзывались крайне различно. Так, Айкин в составленной им краткой биографии Говарда об общем образовании великого филантропа весьма резко замечает: “У него не было почти никакого знакомства ни с греческими, ни с римскими классиками; так же незначительны были его познания и по новым языкам, за исключением, впрочем, французского; недостаточным было его знакомство и с отечественной литературою, – до последних дней своей жизни Говард не умел изящно и правильно писать даже на родном языке”.

Наряду с этим отзывом, известен отзыв другого личного друга Говарда, доктора Стеннета, который также, на основании близкого знакомства с филантропом, свидетельствует, что “он был человеком большой учености, чрезвычайно начитанным в изящной литературе и хорошо знакомым с несколькими новыми языками”.