Срочно, секретно, Дракону... - Виталий Мельников

— Немедленно жду вас у себя! — с командирскими нотками в голосе прокричал он в микрофон и бросил трубку на рычаг.

ПРЕЕМНИК “КОМАНДОРА”

Ноги, натертые грубыми башмаками из яловой кожи, горели в подъеме. Вот уже третий час бродил Сергей по грязным и пыльным улицам Харбина, и если он в безостановочном своем марш-броске, напоминавшем со стороны бесцельное фланирование человека, не занятого никаким делом, старался не слишком отдаляться от набережной Сунгари, то на этот счет у него имелись собственные соображения. Из тех, которые рекомендуется хранить в самом надежном из тайников — в черепной коробке.

Сергей ужасно устал.

Стояло душное маньчжурское лето. Воздух был тягучим и тошнотворным.

“Словно теплая касторка”, — вяло морщился Сергей.

Кроме него, на улице не было ни души. На широкую булыжную мостовую, покато спускавшуюся к реке, падали тени от бревенчатых, по большей части пятистенных домов с высокими глухими заборами, за которые не проникнешь, пока на лай гремящего цепью дворового пса не выйдет хозяин и не отопрет калитку, откинув крюк и оттянув железный засов.

Не оглядываясь по сторонам, Сергей пересек набережную и со скучающим видом облокотился на низкий парапет. Широкая, медлительная река, разделяющая город надвое, бесшумно катила свои маслянистые воды. Маленький буксир, безбожно дымя и баламутя воду неутомимыми плицами, волок за собой нескладную пузатую баржу. Буксир выбивался из сил, но все-таки, хотя и крайне медленно, приближался, преодолевая течение, к Сунгарийскому железнодорожному мосту.

Переплетения высоких мостовых конструкций впечатляюще вырисовывались на фоне бледно серебрящегося неба, еще не тронутого закатным багрецом.

Вдалеке, чуть ли не на самом краю земли, виднелись едва заметные контуры сопок.

На сопках маньчжурскихСпит много русских —Это герои спят…

зазвучали в памяти Сергея слова старинного вальса, и ему почудилось вдруг, что он слышит голос Марты.

Плачет, плачет мать-старушка,Плачет молодая жена…

Перед глазами мимолетным видением возник продолговатый профиль жены с завитком белокурых волос на виске.

Возник и пропал.

“Может, и тебе придется заплакать”, — усмехнулся Сергей краешками губ и поежился при мысли о том, что, если и в самом деле случится непоправимое. Марта не скоро узнает, какими судьбами занесло ее мужа под это подпертое дикими сопками обманчиво-мирное маньчжурское небо.

Марта убеждена, что ее муж работает радистом на полярной станции — где-то по соседству с Тикси. Оттуда, из края северных сияний, которых он в глаза никогда не видел. Марте регулярно, раз в две недели, приходят его радиограммы.

Что ж, поступая по направлению райкома комсомола на курсы радистов-полярников, он не мог себе и представить, что на двадцать седьмом году жизни ему будет предписано выскоблить из памяти не только свое настоящее имя, но и всю свою подлинную биографию.

Разве мог он предположить, что все обернется именно так, когда на вопрос анкеты. “Какими иностранными языками владеете?” — ответил, ничуть не колеблясь: “Свободно владею немецким”.

А как же еще он мог ответить, если родился и вырос в Баронске — маленьком немецком городке на Волге, где даже неграмотный нищий мордвин Фимка Шингаркин и тот ругался, пел песни и клянчил деньги на опохмелку исключительно на языке Шиллера и Гёте.

Впрочем, когда Сергею было предложено пройти курс специального обучения, то при первом же собеседовании, к величайшему удивлению, обнаружилось, что язык, которым он владеет, и в самом деле немецкий, однако у его немецкого с немецким Шиллера и Гёте общего — одно название.

Беседовал с ним товарищ Фрэд — активный участник Гамбургского восстания 1923 года. В Москву товарищ Фрэд возвратился из Китая, где был военным советником.

— Языком вы владеете безупречно, — сказал Фрэд, — но как бы вы на меня посмотрели, товарищ, если бы я заговорил с вами на русском языке, который был в обиходе… ну, скажем, во времена Ломоносова? Вот и вам, с вашим немецким, надо бы ехать в Германию лет этак двести–триста тому назад. А появись вы в Берлине, допустим, завтра…

Лицо товарища Фрэда стало серьезным.

Выдержав паузу, товарищ Фрэд продолжил:

— Как только вы откроете рот, любой мало-мальски натасканный шпик в момент распознает, что вы — из России. Нет, нет, в том, что вы — немец, сомнений ни у кого не возникнет. Но не возникнет ни малейшего сомнения и в том, что вы — немец из России. А к немцам из России у гестапо интерес особый…

Вот такая история с географией… А все из-за того, что немцы, живущие в приволжском городке Баронске, говорят так, как научили их деды и прадеды, а те переселились в Россию еще в пору царствования Екатерины Второй.

Правда, товарищ Фрэд успокоил его, сказав, что все может поправить языковая практика. Однако в руководящих инстанциях рассудили по-своему. Если немец из России не знает немецкого вовсе, это куда менее подозрительно, чем если он владеет родным языком безупречно, — вот как рассудили в верхах.

А по документам он стал Сергеем Белау. Сыном российского подданного Ивана Готлибовича Белау, которого революция лишила капиталов, привилегий, полагающихся купцу первой гильдии.

“Что-то ждет меня в Харбине!..” — подумал Сергей. Пошевелив лопатками, он отодрал от взмокшей спины липкую рубаху. День клонился к закату, но в душном воздухе не ощущалось ничего даже отдаленно похожего на бодрящую свежесть.

Сергей бросил быстрый взгляд на часы.

Инструкция гласила: выходить на набережную через три четверти часа па десять минут, по нечетным дням — с тринадцати до шестнадцати, по четным — с четырнадцати до семнадцати. Зачем? Просто выходить — и точка. Регулярно, изо дня в день, в течение недели.

Число было четное, время приближалось к семнадцати, и десятая минута истекала.

Сергей еще раз окинул беглым взглядом набережную, сунул в зубы сигарету и, легонько подбрасывая на ладони никелированную зажигалку, неторопливо двинулся в сторону подернутого пыльной дымкой бульвара. Бульвар выводил на привокзальную площадь, вокруг которой раскинулся новый город.

На подходе к бульвару к нему привязался замурзанный китайчонок — маленький оборвыш с забавной косичкой, перетянутой на затылке цветной тесемкой.

— Шанго, господин! — хватал он Сергей за рукав. — Деньга давай, папу-маму хунхузы убили!

То, что китайчонок обратился к нему по-русски, вовсе не удивило и ничуть не насторожило Сергея. Выросший на месте жалкого китайского поселка, Харбин своим расцветом обязан был строительству Китайско-Восточной железной дороги, и большая русская колония, сложившаяся в этом маньчжурском городе на исходе прошлого века, увеличивалась год от года за счет машинистов, кочегаров, рабочих депо, инженеров-путейцев, чинов-пиков, торговцев, офицеров. А после революции в Харбине осело множество белогвардейцев и белоказаков с чадами и домочадцами.

Так что русская речь в Харбине была столь же обиходной, как английская в Гонконге или французская в Сайгоне…

Сергей сунул руку в карман.

“Мелочь — не деньги, зато широкий жест — не мелочь”, — вспомнил он любимую присказку герра Вальтера, своего шанхайского благодетеля, и уже хотел было осчастливить китайчонка парой маньчжурских гоби.

— На-ка вот… — глянул Сергей через плечо и… увидел только верткую спину и быстро мелькающие пятки улепетывающего попрошайки. По мостовой, стремительно приближаясь, катит по направлению к бульвару желтый мотоцикл с коляской

“Служба безопасности движения” — по цвету определил Сергей. Сразу успокоившись, он сделал шаг к бровке, повернулся лицом к мостовой, переместил сигарету из левого угла рта в правым, щелкнув зажигалкой, поднес к сигарете трепещущий огонек, затянулся и, выпустив струйку дыма, посмотрел на приближающегося мотоциклиста с видом человека, который замешкался при переходе через дорогу и теперь пережидает, пока проедет патрульный.

Полицейский мягко притормозил возле Сергея и, мельком глянув на него, махнул рукой в перчатке, — “проходи”. Склонив голову в благодарном поклоне, Сергей пересек мостовую, дошел до угла и свернул в первую попавшуюся улочку.

ВПЕРЕДИ — БИНФАН

Темно-зеленый лимузин, похожий на большую глубоководную рыбу, плавно катил по бетонной автостраде. Харбин остался позади. Вокруг расстилалась степь. Там, далеко в степи, за учащенно пульсирующим маревом горизонта, находилось “хозяйство” доктора Исии.

На переднем сиденье рядом с водителем, покачивался, как в качалке, сам доктор Исии Сиро, генерал-майор, начальник одной из служб Квантунской армии, называвшейся как нельзя более загадочно: “Служба обеспечения водой и профилактики”. На заднем сиденье располагался чинный господин в штатском — сероглазый блондин с астматическим лицом. Тоже доктор и, несмотря на сугубо цивильный чесучовый костюм, тоже военный. Только чином пониже — не генерал-майор, а просто майор.