Вторник, четверг и суббота - Михаил Мохов

Тут за Володю и взялся Елохин. Открывать ворота он ему запретил, заставил писать заметки. Похваливал первые чудовищные опыты. Выколачивал повышенные гонорары, — там, где другим платили пятьдесят копеек за заметку, Сырорыбову начисляли восемьдесят. Добился для Володи платной работы по счетоводству. Не без дальнего прицела донимал через газету отдел культуры и Антипинский сельсовет, до тех пор пока не было решено открыть в Антипине библиотеку и взять библиотекарем Сырорыбова. Помещение для библиотеки уже ремонтировалось. В довершение всего Володя начал заочно учиться.

Рядом с каждой заметкой был наклеен листок бумаги в клеточку, и на нем аккуратно переписан текст заметки в том виде, в каком она пошла в редакцию. Елохин велел. Володя сравнивал написанное и напечатанное.

«Уважаемая редакция! — читал я. — Направляем составленный нами материал о высоких достижениях трудовых успехов работников животноводства. Просим направленный материал опубликовать на страницы районной газеты «Призыв». Наступают массовые растелы коров. Работники ферм стремятся к тому, чтобы…»

Ну, это самое начало. Тут еще встречаются заголовки вроде «Признать красивого пришельца». Кстати, что за пришелец? Ах, тополь! Володя агитирует за посадки тополей.

Десятки заметок, второй альбом. Уже не одни литры, центнеры и переписанные откуда–то полезные советы? Сырорыбов пробует писать о людях. «От радости у матери покатились крупным градом слезы, когда увидела четкую надпись в аттестате: поведение отличное». Это о подростке, который взялся за ум, перестал хулиганить.

Наконец я закрыл и второй альбом. Уважительно кивнул. Мне не надо было притворяться: между первыми и последними заметками Сырорыбова в самом деле лежал немалый путь — начинал–то он от нуля.

Мы встретились глазами. Во взгляде Сырорыбова было столько ожидания, что я невольно улыбнулся. На Володином лице вспыхнула широкая ответная улыбка, но он с усилием согнал ее и деловито спросил:

— Может, указание дадите? Не знаю, о чем писать. Скоро уборочная начнется, там дело ясное. А сейчас?

Я пожал плечами.

— Подумай, кто у вас в Антипине коренные люди. Не то чтобы старые, а коренные. Всегда есть такие, что если их описать, вся деревня будет как на ладони. Вот и расскажи, почему ты выбрал этих, а не других.

Говорил я, испытывая неловкость, — уж больно не новым был мой совет. Но Сырорыбов так и впился в меня глазами. Можно было не сомневаться, что он не пропустил мимо ушей ни единого слова.

— До свидания, Володя! — сказал я после того, как мы еще с полчаса поговорили о том о сем. — До свидания, гвардейцы! — Это уже относилось к печи.

— До свиданья! — отозвался оттуда голос, должно быть не робкого десятка. — Приезжайте в гости. — Последние слова вызвали на печи сдавленный смех и возню.

— Приезжайте еще. — Мою руку стиснула твердая, шершавая ладонь. Даже для деревенского пария, у которого руки с детства бывают вытянуты работой, кисть руки была громадной. — Николаю Ивановичу большой привет! Василию Ивановичу большущий! И всей редакции! Спасибо, что приехали!

Надо было слышать, как он произносил это слово — редакция.

Ожидая паром, я все время чувствовал, что меня что–то задело, зацепило в доме Сырорыбова и не отпустит, пока я не пойму, что. Нет, не Володино увечье и не признаки трудного, хоть и не голодного житья, — парадная рубашка, которую он спешно надел по случаю приезда гостя, выглядела далеко не парадно, и чаю мне не дали, а макарьинцы без чая гостей не отпустят.

Может быть, меня тревожит то, что я просиживаю дни за секретарским столом, а вот Елохин — наоборот, только и делает, что получает командировочные удостоверения и отчитывается по ним. И то, что я до сих пор не разобрался в Елохине и его селькорах. Так до смысла не доберешься.

ЕЛОХИН

Самым важным в районной газете я всегда считал отдел писем — и кто им заведует.

Коле Елохину под тридцать, но он был по–мальчишески легок на подъем. Мне было трудно представить себе жену Елохина: двое детей, огород, муж постоянно мотается по району, а живут Елохины дружно и согласно.

Иногда мы оставались в редакции вечером. Я, по обыкновению, сидел над макетом, Елохин возился с фотопленками в чулане.

— Коля!

Он появлялся в дверях с какой–нибудь склянкой или тряпкой в руке. Рукава закатаны, вид озабоченный.

— Чего изволите?

— Коля, как ты думаешь, читает кто–нибудь в нашей газете передовые статьи?

Елохин внимательно оглядывал меня из–под рыжеватых бровей тоже какими–то рыжими, разбойничьими глазами.

— Думаю, что нет. — Он садился на краешек стула и на минуту задумывался. — Какие у нас статьи? Это же сухомятка, птичий язык! Конечно, руководители хозяйств прочтут, мы орган директивный. Бригадир прочтет, специалист. А чтобы рядовой подписчик…

С сомнением покачав головой, он уносил склянку в чулан, но тут же возвращался.

— А что, есть идея? Давай выкладывай.

Передо мной лежала передовая статья, написанная нашим литсотрудником. О подготовке техники к уборочной, двести строк. Было в ней несколько цифр, две–три мысли. Строк на тридцать. Остальное — мякина.

— Подсаживайся, Коля, поколдуем.

Долго мы ломали голову, как сделать статью читаемой. Ничего у нас не выходило, пока Елохин не вспомнил механика какого–то колхоза. Механик сказал об уборочной: «Хоть не до конца, а доедем».

— Как гоголевский мужик, — заметил я и тут же подскочил на стуле: — Есть! С мужика и начнем.

Через час статья была аккуратно переписана на машинке. Статейка, восемьдесят строк. Заголовок — «Доедет ли колесо?» Начинали мы с того места из «Мертвых душ», где два мужика спорят, доедет ли колесо экипажа Чичикова до Москвы. Затем приводили цифры, освещали положение с ремонтом. Под конец возвращались к цитате:

«Не могут, не имеют права председатели колхозов рассуждать между собой наподобие гоголевских мужиков:

— А что случись, доедет твоя техника до середины уборочной?

— До середины доедет.

— А до конца доедет?

— До конца уж не доедет».

Кажется, не великое дело сделали, но были мы с Елохиным — как из бани. Тут же придумали дипломатический ход: ставить над передовыми статьями рубрику «80 строк редактора» — или «90», или «100», сколько наберется. Правда, наш труд читатели припишут редактору, но это неважно, сочтемся славою. Лишь бы передовые читались.

В тот вечер мы еще долго строили планы. Лиха беда начало!

Василий Иванович прочел статейку при мне. С недавних пор он обращался со мной необычайно осторожно, словно с хрустальной фигурой ответственного секретаря в натуральную величину. Кажется, был мною доволен.

— Так, — сказал он, доброжелательно улыбаясь. — А не будет ли это…

— Не будет, Василий Иванович.

Он поднял брови и вдруг рассмеялся.

— Скажи, как времена меняются. «Доедет ли колесо?» Передовая статья органа райкома! И вроде ничего, не криминал. А все–таки, не больно лихо это звучит?

Невзначай появился Елохин, заглянул в листок.

— А, передовая… — Елохин равнодушно скользнул взглядом. — Толково получилось, будут читать.

— Нельзя ли как–нибудь без цитаты? — уже уступая, посомневался Василий Иванович. — Все остальное бы оставить, а… Не можем мы сравнивать наших руководителей хозяйств…

— Василий Иванович! — Елохин даже руками развел, а я кашлянул как бы между прочим.

— Ну–ну, суть правильная. — И синий карандаш поставил заветный росчерк.

Так и завелся порядок: отделы по очереди пишут передовые, а мы с Елохиным их обрабатываем.

Бывали у нас и споры. Обыкновенно я подначивал, Елохин заводился. А однажды он пришел в ярость, когда я рассказал о чьем–то проекте: районные газеты закрыть, новости передавать по районному радио, а все остальное читатель найдет в центральной прессе. Экономия в кадрах, помещениях, бумаге. А люди пахать и сеять не перестанут, если наш капустный листок коза сжует. Никто этого и не заметит.

Елохин с трудом меня дослушал.

— Бред! — сказал он, прошелся по комнате и наскочил на стул. — Ты не думай, что я за место держусь, у меня специальность есть — механик. Любой колхоз с руками оторвет. А вот насчет того, что не заметят пропажи, — дудки! Если газета действительно газета, то ведь это — правда, которую печатают черным по белому! Вот в чем дело! И выходит эта самая газета каждый вторник, четверг и субботу, и люди убеждаются, что правда — не где–то там, в центре, а и у нас в Макарьине. Мало? По–моему, именно это и нужно для рабочего настроения. А с рабочим настроением макарьинцы все могут — и пахать, и сеять, и лес валить, и в академики выходить: слыхал, что у нас свой академик есть в Москве? Эх, будь Василий Иванович посмелее, еще и не такая правда была бы в газете!