Песня реки - Синтия Томасон

– Не думаю. Можно даже не спрашивать, но все же… На что вы рассчитываете? – пожала плечами Анна.

– На сострадание, – сказал Мик. – Как же я раньше не додумался! Анна, жалость творит чудеса. Она растапливает самые холодные сердца. Сочувствие этих людей поможет нам развязать их кошельки.

– И кому же предназначается это самое сочувствие, на которое вы уповаете? – спросила Анна, со страхом ожидая ответа.

– Кому? Разумеется, тебе. – Мик схватил ее руки. Взоры их встретились. – Анна, ты только подумай, как все просто! Для этого не требуется никаких особых способностей. Немного жульничества, только и всего. Тебе нужно изобразить… Нет-нет, ничего серьезного… всего лишь небольшое несчастье… увечье в некотором роде. Я вдруг подумал: что, если тебе прикинуться слепой?

Несколько долгих секунд пораженная Анна недоуменно и недоверчиво смотрела на него.

– Слепой?! – наконец выдохнула она сиплым шепотом, – вы с ума сошли, дядя Мик! Начнем с того, что у меня не получится. И потом, это нечестно. Я не могу обманывать добрых людей.

– Добрых людей! Добрых людей! – Когда Мик начал ее передразнивать, его голос сразу зазвучал на октаву выше. – Кто они, эти добрые люди? Уж не это ли скопище подлецов со всего Иллинойса? Это такие же типы, как тот бесчестный адвокат, который завладел всеми деньгами Лауры. Или как та растленная старая воровка, мисс Брокман из приюта.

Анна замотала головой, ошеломленная этой тирадой. Директриса никогда не вызывала к себе симпатии, но вместе с тем Анна не видела оснований называть ее воровкой!

– Дядя, чем мисс Брокман заслужила такую оценку? Я согласна, у нее с языка каплет отнюдь не мед, но она по крайней мере честная женщина и всегда добросовестно выполняла свои обязанности.

– Ха! Это ты так считаешь! А где твоя цепочка? Помнишь ту золотую цепочку от мамы с папой? Я тогда был у вас и сам видел, как тебе ее дарили на девять лет. Если мне не изменяет память, ты сказала, что никогда не снимешь ее. Так куда же она подевалась?

– Ее взяла одна из девочек в приюте, когда я спала. Но я никогда не выясняла, кто именно.

– Вот как! Кто тебе это сказал?

– Мисс Брокман. Так она объяснила мне, когда я проснулась на следующее утро.

Мик пожал плечами, словно говоря: «Как бы не так! Но мой долг – сказать тебе правду». Он самодовольно ухмыльнулся и продолжил:

– Пойми, дорогая, человек всегда ищет благ. Все как могут гребут под себя. Пора и тебе начать думать в первую голову о себе. Ну подумай, какой в том вред, если ты сегодня заставишь этих людей раскошелиться? Почему им не сделать добро для несчастной слепой девушки, которая поет, как ангел? Ты дашь им возможность почувствовать себя на высоте от того, что вместе с этим даром они принесут тебе частичку своих сердец.

Анна стиснула зубы.

– Вы можете твердить свое сколько угодно, дядя Мик, – выдохнула она наконец. – Можете убеждать меня хоть до начала концерта, но я не сделаю этого. Я не думаю о них так дурно, как вы. И не имею ничего против любого из них. Даже если в этом театре и есть представители, как вы выразились, скопища, – добавила она, замечая, что ее попытка бунта теряет накал, – я не пойду на сознательный обман.

– Ради Бога, Анна, остановись. Ты сейчас в точности как твой отец, царство ему небесное! Если заупрямишься, то здравому смыслу в голове уже не останется места. В свое время я пытался внушить твоему папе, чтобы он не вздумал идти против старины Пата. Я говорил ему: не надо ухаживать за дочкой Салливана, иначе не жди добра. Но он по своей твердолобости не прислушался к моему мнению и женился на Кэтлин. Вот и ты сейчас ведешь себя так же.

Анна озорно подмигнула дяде.

– И очень хорошо, что не я одна. Прекрасно, что он тоже вас не послушался. Если б мои родители не следовали велению сердца, меня бы сейчас здесь не было и я не выслушивала бы ваши безумные планы.

– Но… Анна, мой план вполне разумен. Так мы добудем деньги намного быстрее, а потом сядем на корабль – и на всех парусах в Новый Орлеан!

– Нет! Забудьте про свой план. Я в гостинице говорила вам, что вы должны делать. Нужно было просто спросить в долг определенную сумму под оговоренную плату за вход, а не затевать это благотворительное представление. Но вы не послушались, и теперь нам придется работать упорнее и дольше, чтобы добраться до Бостона.

Мик всем своим видом выражал готовность привести новые аргументы, но чем дольше он смотрел на строгое лицо Анны, тем больше обвисали его плечи – в знак признания своего поражения.

– Сдаюсь, сдаюсь, – наконец неохотно выговорил он.

– Хорошо. А теперь удалитесь на несколько минут. Я должна успокоиться и подумать о предстоящем выступлении. А то как бы не оказалось, что единственным пожертвованием за мое выступление будут тухлые яйца.

Мик, уходя, остановился и напоследок одарил Анну ободряющей улыбкой.

– Дорогая, я хочу, чтобы ты знала одно. Даже если ты, выйдя на эту сцену, не издашь ни единого звука мелодичнее, чем скрежет ржавой пилы по жести, все равно мы доберемся до Бостона. Я найду другой способ выйти из положения, так и знай.

– Боюсь, что это страшнее, чем стоять перед незнакомой публикой, – заметила Анна. Как всегда, разговаривая с дядюшкой, она улыбнулась, чтобы обезвредить яд, содержавшийся в только что сказанных словах.

– Ты только держи в голове одну мысль, Анна. Помни, ради чего мы это делаем. Тогда ты прекрасно со всем справишься.

Анна подошла к единственному стулу, имевшемуся за кулисами. Села, сложив руки на коленях, и сделала несколько глубоких вдохов. Сосредоточилась на последних словах Мика: «Помни, ради чего мы это делаем…»

Да как она могла забыть? Иначе разве согласилась бы Анна Конолли, обычно такая благоразумная, наложить румяна на щеки? И стала бы освежать побелку старого фургона мелкого торговца? И кочевать вместе с ним в этом самом фургоне с разноцветными кричащими надписями, представляющими ее несравненной мисс Анной Роуз, певчей птицей Миссисипи?

Анна Конолли и Лаура Харпер – две чуткие женские души, трепетно ждавшие осени (поры, когда для Анны и Мика наступало время возвращения в Юнити), открыли для себя одну главную истину: если Мик Конолли однажды проторил тропинку к женскому сердцу, ему уже не нужно делать это вторично. И поэтому, какими бы нелепыми ни казались его слова, они с Лаурой безропотно слушали его.

«Вот и сейчас я нахожусь здесь потому же, – рассуждала Анна, устремив взгляд на балки под потолком, чувствуя, как постепенно к ней приходит спокойствие. – Лаура, ведь ты все это знаешь, правда? Вероятно, я могу показаться легковерной Анной Роуз в партнерстве со своим мнимым отцом, усугубляющим мою глупость, но ты меня поймешь». Анна подумала, что этот внутренний монолог слегка отдает помешательством. Возможно. Однако если у нее и был повод в чем-то сомневаться, то только в состоянии своего здоровья в данный момент, но не в мотивах, побудивших ее появиться на этой сцене.