Том 4. Письма, А. Н. Пирожкова. Семь лет с Бабелем - Исаак Бабель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каширочка, не пишите мне больше в гостиницу. По возвращении из Богуслава я не остановлюсь в гостинице, а проеду, вероятно, прямо в Харьков. Напишите мне, пожалуйста, еще одно письмо в Киев, до востребования, главный почтамт, в день отъезда в Харьков я сообщу Вам харьковский мой адрес.
Затем — от «Красной Нови» ни слуху ни духу. Какие неверные люди. Я телеграфировал вчера в редакцию и завтра пошлю еще одну телеграмму. Пожалуйста, позвоните еще раз Муратовой и скажите ей от моего имени, что я протестую против напечатания рассказа с невыверенной рукописи и что если они не пришлют мне корректуры по указанному адресу в Киев, то я буду протестовать против этого в печати. Александр Константинович обещал мне дать возможность прочитать корректуру трижды. Мне стыдно, что я отягощаю Вас этим делом, но, право, оно имеет для меня кое-какое значение.
У нас здесь не весна сегодня, а лето. Трава чудесно поднялась за три дня, цветет вишня, деревья в неописуемо нежной зеленой ароматической листве.
Больше не буду писать сегодня, п. ч. не хочу говорить о посторонних вещах и не хочу прощаться с Вами. Если проститься и писать в письме конец — тогда надо жить без Вас, а так продолжаешь все ту же грустную, но любовную, милую жизнь.
До свиданья, <солнышко — зачеркнуто> утешенье мое.
И. Б.
Я перечитал письмо и зачеркнул одно слово. Так, я думаю, пишут солдаты. Что делать...
K. 27.IV.25
13. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
30 апреля 1925 г.,
Киев
Я отменил поездку в Богуслав, я принес в жертву все водопады, потому что понял, что в Богуславе работать невозможно. Три-четыре дня пребывания в Богуславе значительно отодвинули бы отъезд в Москву. Человек по фамилии Морква, председатель богуславского райисполкома, один из мириада моих приятелей, человек хороший, передовой, но пьющий и общительный до крайности, приготовился везти в Богуслав вместе со мной горячительные напитки в необъяснимом количестве и еще сумрачных хохлов, перепить которых, я понял, невозможно. Хохлы победили бы меня, я не сочинил бы ни одной строки для сценария и... и я уехал в поселок Ворзель под Киевом, где и сижу сейчас над кипой скучных бумаг, Каширочка. В Харьков мне не удастся выехать раньше 5 мая, в Москве предполагаю быть не позже десятого. Я ничего не знаю, едете ли Вы с театром, знать это ужасно важно, три дня от Вас нет писем, это очень грустно, милая, не оставляйте меня одного. Дни мои и ночи поджариваются на утомительных углях, как скучно жить без Вас, вчера ночью шальная мысль взбрела мне на ум, ревность, мысль эта разодрала меня надвое, но я раскаялся потом. Вот и вся жизнь. Она не такова, какой ей следует быть. Я думаю о Москве, жажду Москвы, и нынешние печальные дни отзванивают, как нерадивый звонарь: не следуйте моему примеру, Каширочка. Если я застану Вас веселой, нагулявшей румянец и потерянный вами пуд, — это будет мне радость. Как смешно я пишу, черт со мной, а с Вами бог, любовь моя.
И. Б.
Киев, 30/IV-25
От «Красной Нови» ни ответа ни привета. Придется послать им выправленную рукопись.
На это письмо можно ответить в Киев (Главн. почтамт, до востреб.), а потом я сообщу Вам харьковский адрес.
14. А. К. ВОРОНСКОМУ
2 мая 1925 г.,
Киев
Дорогой Александр Константинович. Я потерял надежду на получение корректуры. История эта огорчает меня. Посылаю проверенную рукопись. В нее внесены исправления по сравнению с первоначальным текстом. Печатать можно только по этому экземпляру. Удивляюсь образу действий технического персонала нашей редакции. Они обнаружили пренебрежение к элементарным авторским правам.
Сегодня выезжаю в Харьков. Через неделю приеду в Москву на короткий, вероятно, срок.
Ваш И. Бабель
Киев, 2/V-25
15. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
3/V-1925 г.
3 мая 1925 г.,
<Киев>
Выезжаю Харьков
16. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
5/V-1925 г.
5 мая 1925 г.,
<Харьков>
Приеду четверг
17. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
6/V-1925 г.
6 мая 1925 г.,
<Харьков>
Выехал скорым
18. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
<8> мая 1925 г.,
<Москва>
Я приехал вчера в пятом часу и безуспешно разыскивал Вас до 11 ч. ночи. Приятельница ваша, актриса Ксения (фамилии не помню), сказала мне, что в местах, где Вы обычно бывали, т. е. в театре и в клубе, найти Вас невозможно. Поэтому я решился на дерзновенный шаг и посылаю записку. Когда мы с Вами увидимся, придете ли в Обухов или мы увидимся днем?
Б.
19. М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ
<12 мая 1925 г., Москва>
<... > Зиму я провел худо, сейчас чувствую себя хорошо, очевидно, северная зима действует на меня губительно. Душевное состояние оставляет желать лучшего — меня, как и у всех людей моей профессии, угнетают специфические условия работы в Москве, то есть кипение в гнусной, профессиональной среде, лишенной искусства и свободы творчества, теперь, когда я хожу в генералах, это чувствуется сильнее, чем раньше. Заработки удовлетворительны <...>
И.
20. Д. А. ФУРМАНОВУ
26 мая 1925 г.,
<Сергиево>
Дорогой Дмитрий Андреевич, письмо Ваше получил с опозданием, потому что уезжал в Ярославскую губернию к приятелю в деревню. Дня через три буду в Москве и замолю все мои грехи перед вами.
Ваш И. Бабель
26/V-25
21. И. В. ЕВДОКИМОВУ
28 мая 1925 г.,
Москва
Дорогой Иван Васильевич.
Направляю к вам тов. Михайловского Н. В., о котором мы с вами говорили по телефону. Он жаждет работы в области книжной графики. Воззрите на него ласковым оком, п[отому] ч[то] он этого заслуживает.
Ваш И. Бабель
M.28/V-25
22. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
14 июня 1925 г.,
Сергиево
Милая Татушенька. В жизни моей по сравнению с прошлым, если не считать чувства пустоты и одиночества, вызванного Вашим отъездом, мало нового. Я приехал в Сергиево вчера, в субботу, и рассчитываю пробыть здесь долго.
Единственное дело, привязывающее меня к Москве — хлопоты о французской визе, — находится, по моему убеждению, в благополучном состоянии. А другое дело — получение от Вас писем; я буду ездить за ними два раза в неделю. Напоминаю адрес: 34 почтовое отделение, уг<ол> Пречистенки и Дурнова переулка, до востребования. В Москву до востребования лучше писать, чем в Сергиево, п. ч. сюда письма идут очень плохо. В пятницу, т. е. на следующий после Вашего отъезда день, я встретил Сережу Есенина, мы провели с ним весь день. Я вспоминаю эту встречу с умилением. Он вправду очень болен, но о болезни не хочет говорить, пьет горькую, пьет с необыкновенной жадностью, он совсем обезумел. Я не знаю, его конец близок ли, далек ли, но стихи он пишет теперь величественные, трогательные, гениальные. Одно из этих стихотворений я переписал и посылаю Вам. Не смейтесь надо мной за этот гимназический поступок, может быть, прощальная эта Сережина песня ударит Вас в сердце так же, как и меня. Я все хожу здесь по роще и шепчу ее. Ах любовь — калинушка... Нынче весь день работал с остервенением, теперь, когда я пишу Вам, идет второй час ночи, и так как я спал сегодня два часа после обеда, то можно посидеть до света. Сценарий, я почувствовал сегодня, поездку мою на Кавказ не задержит, в эту неделю я рассчитываю сочинить две трети, с третьей придется повозиться, п. ч. нужно добыть документы о гражданской войне этого периода, но и это не особенно трудно. Только бы проклятая виза не задержалась, тогда все можно будет скоро уладить. На кинофабрику я не хожу и не пойду до того времени, пока не буду иметь на руках какого-нибудь товара. Оттуда несутся вопли и проклятия по моему адресу. Теперь о Вас, душенька моя Таратута. Где Вы, что с Вами, как Вам живется? Мне надо об этом знать подробно. Я вспоминаю последний Ваш ужасный месяц, это не должно повторяться. На моей короткой памяти Вы разительно изменились и ослабели здоровьем. За что нам от Господа Бога такое испытание? Это я пишу к тому, что ежели Вы в Сочи не наберетесь духа, тела и прочих составных частей беспечального человеческого существования, то я очертя голову поступлю в партию и займусь рабкоровским движением или, что еще ужаснее, стану театральным реформатором, как Лойтер. И тогда Вам в жизни не останется никакого ходу. А то что же это такое — была король-баба, в нее, в король-бабу, на одном Разгуляе были влюблены три человека и все три с солидным положением, а в других окраинных местностях столицы еще двенадцать человек, и это не считая эпизодов вроде роты курсантов, трамвайных калек и ночных извозчиков. От имени многочисленных этих страдальцев я протестую, товарищ Таратута. Красная Армия, советские служащие, одинокие калеки и лица свободных профессий требуют, чтобы Вы снова стали король-баба, потому что какая же нам без Вас сласть в этой жизни, где идеологии стало больше, чем кислороду!..
