Король-Уголь - Эптон Синклер

— Ну, а мне на кой здесь профсоюзный организатор? — сказал сторож.

— Но я вовсе не организатор! — взмолился Хал.

— А я почем знаю? А вдруг ты хозяйский шпион — тоже может быть!

— Я прошу только об одном: дайте мне поспать в сухом месте, — сказал Хал. — Вы же ничем не рискуете!

— Это еще неизвестно, — ответил старик. — Ладно, стели свое одеяло вон в том углу. Только не смей болтать со мной о профсоюзе.

Хал и не испытывал ни малейшего желания болтать. Он завернулся в одеяло и проспал всю ночь, как человек, которого не тревожит ни любовь, ни интерес к жизни. Утром старик дал ему кусок кукурузного хлеба и немного зеленого луку со своего огорода, и Халу показалось, что он за всю жизнь не пробовал ничего более вкусного. Прощаясь, Хал начал благодарить хозяина, но тот остановил его словами:

— Ладно, ладно, молодой человек… уж если хотите показать свою признательность, так лучше никому ничего не рассказывайте. Потому что, когда у человека седая голова и деревяшка вместо ноги, потерять работу — для него все равно, что в реку броситься.

Хал обещал молчать и пошел своей дорогой. Тело болело теперь уже меньше, и он шагал довольно легко. Вот уже вдали показались фермы скотоводов — Хал словно опять очутился в Америке!

4

После этого у Хала началась неделя приключений. Он стал бродягой, заправским бродягой, уже без заветной десятки на черный день, способной смягчить жестокую действительность. Хал осмотрел все свое земное достояние и подумал, что вряд ли кто-нибудь сочтет его сейчас щеголем. Тут он вспомнил, что его улыбка всегда обольщала дам. Так, может быть, эта улыбка сейчас тоже возымеет свое действие в сочетании с подбитым глазом? И так как другой возможности прокормиться у него не было, он решил проверить действенность своих чар на нескольких участливых с виду хозяюшках. Результат настолько превзошел все ожидания, что в душу Хала закралось сомнение, стоит ли вообще заниматься честным трудом. Вместо песни о Харригане теперь он тихонько напевал слова некогда подслушанной им песенки американских бродяг: «Кто станет работать, кто станет трудиться, когда добрых женщин полно на земле?..»

На следующий день Хал встретил двух джентльменов с большой дороги, которые, расположившись у железнодорожного полотна, жарили на костре бекон. Они оказали Халу приветливый прием, а услыхав про злоключения юноши, предложили ему вступить в их братство, посвятив в принципы, положенные в его основу.

Вскоре Хал завязал знакомство еще с одним человеком, бывшим шахтером, который мог поучить его уму-разуму на случай, если он задумает лезть еще на какой-нибудь каньон.

Голландец Майк было имя, выбранное этим человеком по причинам, углубляться в которые он не пожелал. Это был разбойничьего вида черноглазый парень; и стоило кому-нибудь заговорить при нем о шахтерах и шахтерской работе, как в нем мгновенно прорывалась плотина и все затоплял мощный поток отборной ругани. Он с этой угольной петрушкой покончил — пускай Хал или любой другой идиот просится на его место, если им так уж хочется! А безобразие это так и будет тянуться, пока не переведутся на свете такие вот болваны! Голландец Майк рассказывал немало ужасов про жизнь шахтеров, вызывая одну за другой грешные души начальников разных шахт и обрекая каждую на вечные муки.

— Смолоду я тоже хотел работать, — говорил Майк. — Но теперь я от этого вылечился окончательно.

Мало-помалу Майк привык думать, что весь мир устроен с единственной целью — заставить его трудиться, и он всеми правдами и неправдами стремился расстроить этот заговор. Здесь, у костра над ручьем, протекавшим в долине, Хал забавлялся, доказывая Голландцу Майку, что тот тратит больше сил на увиливание от работы, чем другие тратят на работу. Бродяга, впрочем, с этим не считался: для него все дело было в принципе, и он шел на любые жертвы ради своих убеждений. Однажды его отправили в работный дом, но даже там он отказался работать. Его засадили в карцер на хлеб и на воду, но он предпочел голодать, лишь бы только не трудиться. Вот если бы все действовали так, как он, говорил Майк, то капиталистическая система давно бы лопнула!

Халу понравился этот стихийный революционер, и за несколько дней совместных странствий он многое выспросил и узнал от своего спутника про жизнь шахтеров. Большинство предпринимателей пользуется услугами специальных агентств по найму рабочих (то же говорил Халу и сторож с «Пайн-крик»), но вот в чем беда: агентства долго еще потом тянут себе долю из заработка рабочего — у них с хозяевами на этот счет сговор. Когда Хал попробовал заметить, что это ведь незаконно. Голландец Майк оборвал его:

— Брось чепуху молоть! Вот поработаешь малость, тогда узнаешь: приказ хозяина на шахте — закон.

И бродяга начал доказывать, что закон — это пустой звук, если один человек имеет власть распределять работу, а все остальные вынуждены драться за то, чтобы ее получить. Хал оценил по достоинству мудрость этого наблюдения, пожалев, что оно остается неизвестным профессору политической экономии в колледже Харригана.

На вторую ночь знакомства Хала с Голландцем Майком начальник местной полиции, прихватив с собой пяток помощников, устроил облаву на «джунгли»: это был период, когда принимались все меры для того, чтобы выгнать из этого района бродяг или заставить их работать на шахту. Новый приятель Хала, который спал с открытыми главами, сразу улизнул в темные кусты, и Хал последовал за ним, прорвавшись сквозь полицейскую цепь при помощи футбольного трюка. Убегая, пришлось бросить еду и одеяла, но Голландец Майк отнесся к этому очень легко и восполнил потери, стащив для поддержания их духа курицу в чужом курятнике, а на следующий день — пару белья, сушившегося на чьей-то веревке. Хал и от курятины не отказался и ворованное белье надел, тем самым вступив впервые в жизни на стезю преступлений.

Потом Хал простился с Голландцем Майком и вернулся в Педро. По словам бродяги, почти у всех кабатчиков имелись друзья в шахтерских поселках, которые могли бы посодействовать в получении работы. Хал начал расспросы, и уже второй кабатчик, к которому он обратился, выразил готовность дать ему письмо к приятелю в Северной Долине; предупредив, однако, что, если тот устроит его на работу, Халу придется платить им обоим за это по доллару в месяц. Хал согласился и отправился в следующий горный поход, подкрепившись куском хлеба с маслом, выклянченным где-то на ферме у подножия каньона.

Добравшись до другой шахты «Всеобщей Топливной компании», тоже обнесенной высоким забором. Хал предъявил свое письмо, адресованное человеку по фамилии О'Каллахен, который содержал здесь кабак.

Сторож даже не распечатал письма, но, увидав его, сразу пропустил Хала на территорию; юноша нашел этого О'Каллахена и попросил посодействовать ему в отношении места. Кабатчик обещал, запросив за это по доллару в месяц для себя и для своего приятеля в Педро. Хал пробовал возражать, и у них завязался отчаянный торг. Лишь когда Хал собрался уже уходить, пригрозив обратиться непосредственно к управляющему, кабатчик предложил компромисс: полтора доллара.

— А ты работал когда-нибудь на шахте? — спросил он.

— Как же, с малолетства, — отозвался Хал, приобретший за это время житейскую мудрость.

— Где ты работал?

Хал назвал несколько шахт, о которых наслышался от бродяг. Он выбрал себе имя Джо Смит, которое несомненно можно было найти в платежных ведомостях любой шахты.

Кабатчик повел Хала для переговоров к мистеру Алеку Стоуну, старшему мастеру шахты № 2.

— Ты с мулами имел дело? — перво-наперво спросил его начальник.

— Я работал на конюшне, — ответил Хал, — с лошадьми обращаться умею.

— Но мулы же — не лошади! — возразил тот. — У меня захворал на днях один из конюхов, у него такие боли в животе, что не знаю, сможет ли он дальше работать.

— Позвольте мне попробовать, — сказал Хал. — Я с ними управлюсь.

Начальник внимательно посмотрел на него.

— На вид ты парень разбитной. Я положу тебе для начала сорок пять долларов в месяц, а если будешь хорошо работать, накину еще пятерку.

— Спасибо, сэр. Когда мне приступать?

— Чем скорее, тем лучше. Где твои пожитки?

— Вот тут все мое имущество, — ответил Хал, указывая на узелок с ворованной сменой белья.

— Ладно, засунь его вон туда в угол, — сказал Стоун; потом внезапно нахмурился и посмотрел на Хала: — Ты состоишь в каком-нибудь профсоюзе?

— Что вы, нет!

— А раньше когда состоял?

— Нет, сэр. Никогда.

Взгляд начальника, казалось, говорил, что Хал лжет и что он видит его насквозь.

— А ведь тебе придется дать в этом присягу, иначе мы тебя не допустим к работе.

— Пожалуйста, — сказал Хал, — я готов хоть сейчас.