Горбатая гора - Энни Пру

«Если ничего лучшего не подвернется. Есть такая мысль — вернуться к отцу, помочь ему зимой, потом может быть двинуться весной в Техас. Если призыв не воинскую службу не достанет меня».

«Неплохо», — сказал Джек, и они обменялись рукопожатием, хлопнули друг друга по плечу, а потом было сорок футов расстояния между ними и ничего не оставалось делать, как только удаляться в противоположных направлениях. Где-то в пределах мили пути Эннис почувствовал, как что-то скрутило живот, моментально, за какой-то ярд дороги. Дикая боль пронзила его. Он остановился на обочине. Он никогда еще не чувствовал себя так плохо и ему потребовалось немало времени, чтобы придти в себя.

В декабре Эннис женился на Альме Бирс, и к середине января она забеременела. Он поменял несколько временных мест работы на ранчо, затем устроился ковбоем в старом местечке Элвуд Хай-Топ к северу от Лост Кэбин в Графстве Уошаки. Он все еще работал там в сентябре, когда родилась Альма младшая — так он назвал свою дочку, и их спальня была наполнилась запахом старой крови, молока и дерьма ребенка, и звуки были звуками воплей, причмокивания и сонными стонами Альмы, и все обещало изобилие и долгую жизнь тому, кто работал с домашней скотиной.

Когда Хай-Топ загнулся, они переехали в маленькую квартиру в Ривертон, над прачечной. Эннис пошел в бригаду дорожных рабочих, относясь к этому спокойно, но работая по уикендам в Рафтер Б, в обмен на содержание там его лошадей. Родилась вторая девочка, и Альма захотела остаться в городе поблизости от клиники, потому что у ребенка были астматические хрипы.

«Эннис, пожалуйста, никаких больше чертовых унылых ранчо», — сказала она, сидя на его коленях, обвив его своими тонкими, веснушчатыми руками. «Давай попробуем найти место здесь, в городе?»

«Я подумаю», — ответил Эннис, скользя рукой по рукаву ее блузки и поглаживая шелковистые волосы подмышки, затем опустил ее ниже, пальцы продвинулись к ее ребрам, к холмикам грудей, по круглому животу, и колену, и во влажную расщелину — истинную дорогу к северному полюсу или экватору, в зависимости от того, какой путь вы выбираете занимаясь этим, — пока она не задрожала и не стала сопротивляться его руке, и он перекатил ее на живот, сделав быстро то, что она ненавидела. Они остались в небольшой квартирке, которую он выбрал, потому что это ее можно было бы покинуть в любое время.

Шло четвертое лето после Горбатой Горы, когда в июне Эннис получил письмо до востребования от Джека Твиста, первое дуновение жизни за все это время.

«Друг, это письмо весьма запоздало. Надеюсь, ты получишь его. Слышал, что ты обосновался в Ривертоне. Буду проездом 24-го, думаю, что могу остановиться и купить тебе пива. Черкни мне пару слов, если можешь, скажи там ли ты.»

Обратным адресом был указан Чайлдресс, Техас. Эннис ответил на письмо: «Можешь не сомневаться!», не зыбыв указать свой адрес в Ривертоне.

День был жаркий и ясный с утра, но к полудню с запада набежали облака, принеся с собой немного душный воздух. Эннис, одетый в лучшую рубашку, белую с широкими черными полосками, не знал, во сколько Джек приедет, и поэтому взял выходной на весь день, ходил взад-вперед, всматриваясь в конец улицы, тусклой от пыли. Альма говорила что-то о том, чтобы отвести его друга поужинать к Ниф & Форк вместо того, чтобы готовить, и как было бы здорово, если бы они могли бы нанять приходящую няню, но Эннис сказал, что, скорее всего, он только прогуляется с Джеком выпить. Джек не любитель ресторанов, сказал он, думая о грязных ложках, вычерпывающих липкие холодные бобы из банок, приткнутых на бревне.

Позже днем, с громовым грохотом, подъехал тот самый старый зеленый пикап и он увидел, как Джек вышел из грузовика, украшенный потрепанным резистолом [5], сдвинутым назад. Горячая волна окатила Энниса, и он рванул вниз, толкнув дверь, захлопнувшуюся за ним. Джек бежал по лестнице, прыгая через две ступеньки. Они схватили друг друга за плечи, сжимая друг друга в объятиях очень крепко, не давая друг другу вздохнуть, говоря — сукин сын, сукин сын — и просто, легко как подходящий ключ поворачивает язычок замка, их уста с силой соединились, зубы Джека обдирали до крови, его шляпа, падающая вниз, прикосновение щетины, и открытие двери, и Альма, рассматривающая несколько секунд напряженные плечи Энниса, и закрытии двери, и, не видя ничего, они сжимают друг друга, слившись и грудью, и пахом, и бедрами, и ногами, наступая на пальцы ног друг друга, пока они не отстранились, чтобы перехватить воздуха, и Эннис, не щедрый на проявления нежности, сказал то, что он говорил лишь своим лошадям и дочерям, своим маленьким любимицам: «мой милый».

Дверь приоткрылась снова, на несколько дюймов, и Альма показалась в неярком свете.

Что он мог сказать? «Альма, это — Джек Твист, Джек, моя жена Альма». Его грудь вздымалась. Он мог чувствовать запах Джека — такой знакомый аромат сигарет, мускусного пота и легкой травяной свежести, и с этим всем — нахлынувший холод горы. «Альма, — продолжал он, — Джек и я не видели друг друга четыре года». Как будто это была уважительная причина. Он был рад тому, что на лестничной площадке был тусклый свет, и не отворачивался от нее.

«Да, немало», — сказала Альма севшим голосом. Она видела то, что она видела. Позади нее в комнате молния осветила окно как белый дрожащий лист, и заплакал ребенок.

«У вас есть ребенок?», — спросил Джек. Его вздрагивающая рука задела руку Энниса, вспышка электричества проскочила между ними.

«Две маленьких девочки, — ответил Эннис. — Альма младшая и Франкин. Люблю их безумно». Рот Альмы дернулся.

«У меня мальчик, — сказал Джек. — Восемь месяцев. Представляете, я женился на симпатичной маленькой техасской девчушке — Лорин». По вибрации половицы, на которой оба они стояли, Эннис мог чувствовать, как сильно трясло Джека.

«Альма», — сказал он. «Джек и я прогуляемся выпить. Скорее всего, я не вернусь сегодня вечером, нам надо выпить и поговорить».

«Да, естественно», — сказала Альма, вытаскивая чек из кармана. Эннис подумал, что она собиралась просить, чтобы он принес ей пачку сигарет, чтобы он вернулся поскорее.

«Приятно было увидеть вас», — сказал Джек, дрожа как лошадь перед заездом.

«Эннис…», — позвала Альма голосом, полным страдания, но это не остановило его на лестнице, и он крикнул на ходу: «Альма, если ты хочешь курить — есть несколько сигарет в кармане моей синей рубашки в спальне».

Они уехали на грузовике Джека, купили бутылку виски, и через двадцать минут сотрясали кровать в мотеле Сиеста. Редкие градины стучали по окну, вместе с дождем и юрким ветром, ударяющим по незакрытой двери соседнего номера, и так — всю ночь.

Номер пропах спермой, и дымом, и потом, и виски, старым ковром и кислым сеном, седельной кожей, дерьмом и дешевым мылом. Эннис лежал распластанный, выдохшийся и мокрый, дыша глубоко, все еще полувозбужденный, и Джек, выдыхающий облака сигаретного дыма как фонтанирующий кит, прошептал: «Господи, нужно было через все это пройти, чтобы вернуться вскачь назад и заняться этим так чертовски классно. Мы должны поговорить об этом. Клянусь богом, я не знал, что мы сделаем это снова — да, и получилось. Вот почему я здесь. И, я знал это. Это проходит красной чертой через все, и невозможно насытиться этим сполна».

«Я не знаю, в какой дыре ты пропадал, — сказал Эннис, — четыре года. Я перестал ждать тебя. Я думал ты обиделся из-за того удара».

«Друг, — сказал Джек, — я был на родео в Техасе. Там я встретил Лорин. Просмотри на том стуле».

На краю замызганного оранжевого стула Эннис видел сияние застежки. «Наездник быков?».

«Да. Я сделал каких-то три тысячи долларов в том году. Чертово безденежье. Должен был одалживать все, кроме зубной щетки, у других парней. Облазил все дыры в Техасе. Половину времени провел под этим грузовиком, чиня его. Так или иначе, я никогда не думал о том, что все потеряно. Лорин? Там есть немного серьезных денег. У ее старика. У него бизнес по выпуску сельскохозяйственной техники. Конечно, он не дает ей и копейки с него, и он ненавидит меня, так что это трудно — уйти сейчас, но в один из таких дней…».

«Ясно, ты идешь туда, куда глаза глядят. А армия до тебя не добралась?» Гром грохотал далеко на востоке, отдаляясь от них в красных гирляндах света.

«Они не могут меня призвать. Получил несколько травм позвоночника. И перелом руки, здесь, ты знаешь, как наездник быков ты всегда пользуешься ею словно рычагом, от своего бедра? — это дает небольшое преимущество по времени, если уметь. Но даже если ты хорошо бережешь ее, ты ломаешь ее чертовски быстро. Скажу тебе, что травмы — большая гадость. Была сломана нога. Сломана в трех местах. Сорвавшийся бык, и это был большой бык, много раз сбрасывавший наездников, он избавился от меня примерно на третьем круге, и он погнался за мной, и он был, я уверен, быстрее. Достаточно удачливый. Масса других вещей, чертовы сломанные ребра, растяжения связок и боли, порванные связки. Видишь, все не так, как было во времена моего папы. Теперь — парни при деньгах, которые поступают в университет, тренируются в залах. Теперь на родео прокручиваются деньги. Старик Лорин не дал бы мне и дайма, если бы я бросил родео, за одним исключением. И я теперь знаю достаточно об игре, и я вижу, что я никогда не буду на вершине. Да и другие причины. Я выбываю из игры, в то время как все еще могу играть».