Интересная жизнь… Интересные времена… Общественно-биографические, почти художественные, в меру правдивые записки - Владимир Михайлович Соколов

Пацаном садился я на трамвай и ехал до последней остановки, а потом пешком домой возвращался. Подрос – и на велосипеде от Земляного Вала до Речного вокзала педали крутил. Можно посмотреть по карте, сколь далеко это – почти через всю Москву. Сегодня, пребывая, мягко говоря, в «сильно зрелом возрасте», по всей Тверской (улица Горького!) пешком гуляю, по Маросейке, по Пятницкой, да мало еще куда заглянуть хочется. Интересно же посмотреть, как что меняется. Знание города мне и приятно, и в удовольствие.

Одним из первых томов собираемой мною с малых лет библиотеки стала знаменитая книга П. Сытина «Из истории московских улиц». И с тех пор разрастается моя библиотека о Москве томами по истории города, его архитектуре, топонимике, великих жителях и т. д. Так что вполне мог бы курс лекций по москвоведению читать. Только само это слово мне уж больно не нравится.

С гордостью говорю, бравируя этим, что я коренной москвич. Но сознаюсь: говорю, но знаю, что немножко лукавлю. По установленным кем-то и где-то административным правилам (а может, их и вообще нет) коренными москвичами могут называться только люди, в третьем поколении родившиеся и жившие в городе. Дедушки-бабушки, папы-мамы и, наконец, сам. Я же только первый из нашей семьи, кто родился в Москве.

Дед мой по матери – крестьянин из села Ермолова Скопинского уезда Рязанской губернии. Пошел он служить в армию, дорос до первого офицерского чина – прапорщика и попал по службе в город Российской империи – Варшаву. Там мама моя и родилась, и жила до десяти лет, до самого начала Первой мировой войны. Говорила, что в детстве неплохо по-польски «размовляла».

Интересна судьба деда. Был он физически очень силен. Помню, как открыл я рот от удивления, когда он в возрасте под семьдесят лет на столбике крыльца «флажок» делал – это когда на руках перпендикулярно к столбу вытягиваешься. Был дед не просто грамотным, но очень читать любил. Так и запомнил я его: очки на кончике носа, книга на столе…

Была в его жизни одна история, точнее сказать, часть службы, тщательно скрываемая в советское время. Передавалась она в семье только шепотом и под большим секретом. Оказывается, служил он какое-то время в императорской охране! Взяли его туда, вероятно, за силу и грамотность. Помню, как он рассказывал, что чаще всего доверяли ему стоять со знаменем империи на различных церемониях. «Знамя очень тяжелое было, парчовое, с золотым шитьем. И должен был я его всякий раз наклонять, когда мимо проходил кто-либо из императорской семьи. Молодой царевич Алексей любил мимо меня пробегать и смотреть, как знамя склоняется перед ним. А у меня руки потом отсыхали».

В Первую мировую войну дед храбро воевал, два наиболее уважаемых в российском обществе, а у солдат особенно, Георгиевских креста получил. А потом, как мама рассказывала, они все фотографии дедушки с орденами и медалями на груди в огороде жгли и сами ордена где-то закопали. Репрессий боялись, хотя дед в Гражданскую войну за красных воевал. Правда, существует легенда (а может, это и быль), что одна фотография хранится у кого-то в семейных анналах – дрогнула рука ее уничтожить. На фотографии на коленях у дедушки сидит цесаревич Алексей. Цены бы не было этому снимку в наше время!

Это про маму и деда.

Родню же своего отца я почти не знаю. Слышал только, что родом он из многодетной семьи одесского сапожника, и даже дату своего рождения отец точно не знал: «Где-то на Пасху».

Так вот, не в Москве отец с матерью родились, молодыми в город приехали, а я все равно считаю себя коренным москвичом. Вероятно, потому прежде всего, что я-то родился в самом центре Москвы и всю свою жизнь безвыездно в ней проживаю.

Есть и еще одна причина считать себя коренным москвичом. Угораздило меня родиться в знаменитом роддоме не только столицы, но широко известном и вне ее – роддоме № 1 имени Грауэрмана. Булат Окуджава, Марк Захаров, Андрей Миронов, Александр Збруев, Михаил Ширвиндт… Это самая малая часть родившихся здесь только из среды деятелей культуры. Всего же в роддоме имени доктора Грауэрмана родилось столько знаменитостей, что, как пишут москвоведы, «впору было покрыть его мемориальными досками от цоколя до крыши». «Было», потому что, как и многое другое, связанное с традициями города, роддом закрыли, и ничего говорящего о былой знаменитости на этом доме нет. Для немосквичей или москвичей нелюбопытных скажу, что это второе здание, которое примыкает к ресторану «Прага» со стороны Нового Арбата.

Не только гордый факт звания «москвич» дал мне город. Осмелюсь предположить, что каким-то магнетическим способом сами его дома и улицы навязали мне определенные мировоззренческие установки.

Есть в Москве здание, которое справедливо считается шедевром мировой архитектуры. «Успокоение и очищение от забот» проистекает во мне, когда я любуюсь его совершенными формами, величественной красотой Дворца (только с большой буквы!). Не один я восхищаюсь им. Достаточно и того, что М. Булгаков в ключевой сцене романа «Мастер и Маргарита» поместил своих героев – Воланда и Азазеллу – на «каменную террасу одного из самых красивых зданий Москвы». И в зарубежных книгах о шедеврах мировой архитектуры этот Дворец всегда занимает одно из первых мест.

Речь идет о лучшем, по моему мнению, творении великого русского зодчего Василия Баженова, известном как Дом Пашкова. Стоит он, почти примыкая к Ленинской библиотеке (ныне Российская государственная библиотека), по-своему тоже весьма замечательному по архитектуре зданию.

В школьные годы часто хаживал я в Дом Пашкова, поскольку в нем размещалось отделение Ленинской библиотеки для подростков. Но почему я остановился на этом Дворце? С его «спины» по краям отходят во двор два длинных двухэтажных флигеля. В них располагались в царские времена помещения для кладовок, для кухни, для прислуги и прочей челяди. Так вот, в советское время они преобразовались в коммунальные квартиры, как говаривали, с одним туалетом на двенадцать комнат. В одну из таких комнат меня и привезли из роддома. По словам родителей, прожил я в ней около года. С точки же зрения моих политических воззрений главное здесь то, что флигели эти выходили на улицу К. Маркса и Ф. Энгельса. Так она называлась до возвращения в наши времена ее старого наименования. Затем младенца (то есть меня) перевезли с улицы К. Маркса и Ф. Энгельса на улицу К. Маркса (ныне вернувшая свое дореволюционное имя – Старая Басманная). На немецкий же