Такеши Китано. Автобиография - Китано Такеши

— Давайте выпьем! И не смущайтесь задавать мне любые вопросы.

Китано заказывает бутылку вина. «Лучшее домашнее вино». Чёрт возьми/ Ривезальт, урожая 1929 года, юг Франции, Крест, долина реки Агли... Китано напоминает о своей любви к вину и к французским виноградникам. Сцена отдает сюрреализмом. В истинно японском ресторане Такеши Китано, выкрашенный в блондина, рассказывает по-японски о французском вине, а каждое его слово переводит элегантный бенинец, одетый в разноцветное бубу... Неожиданно становится понятно: если Китано такой ценитель вин, то рутина должна вызывать у него отвращение.

Я люблю вино. Всегда испытывал к нему настоящую страсть. Возможно, именно этим объясняется мой интерес к истории Европы... Для меня Франция и Италия ассоциируются в первую очередь с вином. Однажды я подарил моему другу, хозяину японского ресторана, чудесное французское вино, урожая

1944 года. Не правда ли, поворотный год? Я не могу вспомнить, из какого именно замка его привезли. Это было потрясающее вино. Изысканное. Мне нравится, что оно рождается на земле. Если вино сделано с любовью, то и пьётся оно с не меньшей любовью. С ним наша жизнь становится прекраснее. Оно помогает достичь счастья. А счастье — это же ключ к существованию. Вино помогает превозмочь все невзгоды, даёт силы жить. Вы же знаете: для меня несчастная жизнь намного грустнее смерти...

Вино течёт, пробуждая воспоминания. Такеши Китано рассказывает о своём токийском послевоенном детстве. Ностальгия по утраченному времени...

В детстве было время, когда я ещё не понимал, какие ужасные события произошли в моей стране во Вторую мировую войну. Я потратил долгие годы, чтобы осознать, что воинственный авантюризм Японии с последующей агрессией и оккупацией в первую половину XX века плохо закончился. Когда я был маленьким, у меня не было чёткого представления об этом периоде, множестве катастроф и разломов. Уже позже я узнал и понял, что же произошло на самом деле.

Когда я родился 18 января 1947 года в Умеджиме, в квартале Адати, на севере Токио, в столице были ещё заметны разрушения, причинённые войной. Как и в большинстве других городов, долгое время после окончания войны на токийский пейзаж было больно смотреть. Дети играли посреди кварталов, разрушенных зажигательными бомбами, на бесхозной земле, где росли сорняки. Американцы во время бомбардировок постарались уничтожить большую часть промышленности крупных городов.

Правду я узнал благодаря школе и моим приятелям. Однажды, увидев военные фотографии, я понял, что весной и летом 1945 года Япония была погребена под ковром из бомб. Всем известно об ужасных событиях в Хиросиме и Нагасаки. В других странах люди знают, что в конце войны множество немецких городов, например Дрезден, были уничтожены бомбардировками союзников. Но большинство из них даже и не подозревает, что огромное количество японских городов превратились в пепелища и были буквально стерты с лица земли, как Нагоя, Кобе и Йокогама. В особенности пострадал Токио. В начале весны 1945 года, в ночь с 10 на 11 марта, в столице погибло почти сто тысяч человек. Вы можете себе представить, сто тысяч! Целые кварталы были разбомблены, повсюду, особенно на севере столицы, где дома были построены из дерева, пылали пожары. Жившие в этих домах семьи, старики и дети, сгорели заживо. Всё это я узнал слишком поздно, ближе к концу 1950-х годов.

Я рос в одном из беднейших районов Адати и был самым младшим в нашей семье. Когда я появился на свет, моему отцу было хорошо за пятьдесят. Вот такая незадача! Из-за учёбы в школе мне частенько влетало от родителей, особенно от мамы. Япония в то время была ещё очень бедной страной. Наша начальная школа, как и все прочие, была бесплатной. У нас даже не было счёт, так что считать приходилось в уме. Наши учителя пытались нас поддержать, заверяя, что настоящему японскому ребёнку никакие счеты ни к чему, достаточно просто сосредоточиться и хорошо знать таблицу умножения. Школьные годы были полны унижений. Школьники из бедных семей насмехались над теми, кто был ещё беднее их.

В Токио, как и по всей стране, период после войны — с 1945 по 1952 год — был ознаменован американской оккупацией и общим желанием воспрянуть духом и избавиться от нее. Это был национальный порыв. Всё японское общество пыталось возродить страну, и это касалось не только экономики. Тем не менее восстановление шло медленно и тяжело. Я помню, что люди отказывали себе буквально во всём. Так было и в нашей семье. Отцу не хватало денег нас прокормить. Во всех рабочих кварталах дети не наедались досыта.

Знаете, всякий раз уже в течение более двадцати лет, когда я приезжаю в Европу или Соединённые Штаты на показ моих фильмов, журналисты и критики задают вопросы только по поводу фильма. Мы обсуждаем содержание, историю создания, персонажей, но редко кто просит меня рассказать о детстве, описать место, где я вырос, которое называется «ситамати». Рабочие кварталы были самым дном Токио. Сегодня трудно представить, на что это было похоже.

В смутное время я рос в этом квартале. Тогда я был ещё слишком мал, но, несмотря на все разговоры о возрождении Японии, понимал, что страна разорена. Восстановление осложнялось ещё и американской оккупацией: жить приходилось по законам, установленным генералом Макартуром и его войсками. Да, Дуглас Макартур! Образ этого огромного человека с трубкой навсегда остался в памяти у людей моего поколения. В то время улицы столицы были заполнены не только военными, но и простыми американцами. Многие люди даже приветствовали их появление. Так началась стремительная американизация нашего общества.

Порой кажется, что я настроен против Америки, но на самом деле это не так. Просто, как и большинство японцев, я люблю её покритиковать. Временами меня раздражают американская самоуверенность, желание иметь абсолютную власть и наглое выпячивание своей силы. Но это не наваждение. Иногда на меня находит, но длится не долго. В глубине души я не антиамериканист.

Последние несколько лет Китано выделялся резкой критикой в адрес пуританской Америки Джорджа Буша. Правда, Китано отмечает, что высоко ценит Обаму и множество замечательных американских деятелей искусства, среди которых идеолог поп-арта Энди Уорхол.

Здесь, в Токио, я рос в рабочих кварталах, где обитали ремесленники и плотники. Если быть точным, то моё детство прошло в беднейших районах Сенджу и Умеда. Это напоминало нью-йоркский Гарлем в его худшие времена. Местами, даже после

1945 года, жильё в Умеде оставалось хуже грязных трущоб пригорода Осаки в фильме «Кровь и кости»... Наше существование было жалким, и моё детство можно назвать... трудным. Хотя до поступления в колледж я не ощущал убожества нашего квартала. Позже оно стало для меня очевидным, но тогда я почти гордился этим местом.

Когда мне было 10—11 лет, я всё больше времени проводил на улице. Я мечтал об электропоездах, любил запускать волчка и воздушного змея и обожал играть с друзьями в бейсбол. Жители квартала были словно члены одной семьи. В то время соседи часто приходили друг другу на помощь.

Я помню, что перед домом, а иногда позади него люди выращивали в маленьких садиках овощи. Женщины стирали в реке бельё, иногда в нескольких метрах от них мылся народ. Свободное же время взрослые проводили в сенто, в месте для встреч и общения. А уже поздно вечером мужчины отправлялись в местный бар. Кроме того, на улице мне открылась магия яши текия.

В истории Японии «яши» называли странствующих продавцов традиционных лекарственных средств, которые предлагали различные чудодейственные порошки на основе трав. Текия же были чем-то вроде фокусников.