Германия - Генрих Гейне

Тогда и господь будет с вами".

Без всякой подготовки я

Держал им речи эти.

Кольб, обкорнав слегка, пустил

Их во "Всеобщей газете".

ГЛАВА ХШ

Над Падерборном солнце в тот день

Взошло, сощурясь кисло.

И впрямь, освещенье глупой земли -

Занятье, лишенное смысла.

Едва осветило с одной стороны,

К другой несется поспешно.

Тем временем та успела опять

Покрыться тьмой кромешной.

Сизифу камня не удержать,

А Данаиды напрасно

Льют воду в бочку. И мрак на земле

Рассеять солнце не властно.

Предутренний туман исчез,

И в дымке розоватой

У самой дороги возник предо мной

Муж, на кресте распятый.

Мой скорбный родич, мне грустно до слез

Глядеть на тебя, бедняга!

Грехи людей ты хотел искупить -

Дурак! -- для людского блага.

Плохую шутку сыграли с тобой

Влиятельные персоны.

Кой дьявол тянул тебя рассуждать

Про церковь и законы?

На горе твое, печатный станок

Еще известен не был.

Ты мог бы толстую книгу издать

О том, что относится к небу.

Там все, касающееся земли,

Подвергнул бы цензор изъятые,-

Цензура бы тебя спасла,

Не дав свершиться распятью.

И в проповеди Нагорной ты

Разбушевался не в меру,

А мог проявить свой ум и талант,

Не оскорбляя веру.

Ростовщиков и торгашей

Из храма прогнал ты с позором,

И вот, мечтатель, висишь на кресте,

В острастку фантазерам!

ГЛАВА XIV

Холодный ветер, голая степь,

Карета ползет толчками.

Но в сердце моем поет и звенит:

"О, солнце, гневное пламя!"

Я слышал от няни этот припев,

Звучащий так скорбно и строго.

"О, солнце, гневное пламя!" -- он был

Как зов лесного рога.

То песнь о разбойнике, жившем встарь

Нельзя веселей и счастливей.

Его повешенным нашли

В лесу на старой иве.

И приговор к стволу прибит

Был чьими-то руками.

То Фема свершила свой праведный суд, -

"О, солнце, гневное пламя!"

Да, гневное солнце следило за ним

И злыми его делами.

Предсмертный вопль Оттилии был:

"О, солнце, гневное пламя!"

Как вспомню я песню, так вспомню тотчас

И няню мою дорогую,

Землистое, все в морщинах, лицо,

И так по ней затоскую!

Она из Мюнстера родом была

И столько знала сказаний,

Историй о привиденьях, легенд,

Народных песен, преданий.

С каким я волненьем слушал рассказ

О королевской дочке,

Что, золотую косу плетя,

Сидела в степи на кочке.

Ее заставляли пасти гусей,

И вечером, бывало,

В деревню пригнав их, она у ворот

Как будто на миг застывала.

Там лошадиная голова

Висела на частоколе.

Там пал ее конь на чужой стороне,

Оставил принцессу в неволе.

И плакала королевская дочь:

"Ах, Фалада, как же мне тяжко!"

И голова отвечала ей:

"Бедняжка моя ты, бедняжка!"

И плакала королевская дочь:

"Когда бы матушка знала!"

И голова отвечала ей:

"Она и жить бы не стала".

Я слушал старушку, не смея дохнуть,

И тихо, с видом серьезным

Она начинала о Ротбарте быль,

Об императоре грозном.

Она уверяла, что он не мертв,

Что это вздор ученый,

Что в недрах одной горы он живет

С дружиной вооруженной.

Кифгайзером эта гора названа,

И в ней пещера большая.

В высоких покоях светильни горят,

Торжественно их освещая.

И в первом покое -- конюшня, а в ней,

Закованные в брони,

Несметной силою стоят

Над яслями гордые кони.

Оседлан и взнуздан каждый конь,

Но не приметишь дыханья.

Не ржет ни один и не роет земли,

Недвижны, как изваянья.

В другом покое -- могучая рать:

Лежат на соломе солдаты,-

Суровый и крепкий народ, боевой,

И все, как один, бородаты.

В оружии с головы до ног

Лежат, подле воина воин,

Не двинется, не вздохнет ни один,

Их сон глубок и спокоен.

А в третьем покое -- доспехов запас,

Мушкеты, бомбарды, пищали,

Мечи, топоры и прочее все,

Чем франки врагов угощали.

А пушек хоть мало -- отличный трофей

Для стародавнего трона.

И, черные с красным и золотым,

Висят боевые знамена.

В четвертом -- сам император сидит,

Сидит он века за веками

На каменном троне, о каменный стол

Двумя опираясь руками.

И огненно-рыжая борода

Свободно до полу вьется.

То сдвинет он брови, то вдруг подмигнет,

Не знаешь, сердит иль смеется.

И думу думает он или спит,

Подчас затруднишься ответом.

Но день придет -- и встанет он,

Уж вы поверьте мне в этом!

Он добрый свой поднимет стяг

И крикнет уснувшим героям:

"По коням! По коням!" --и люди встают

Гремящим, сверкающим строем.

И на конь садятся, а кони и ржут,

И роют песок их копыта,

И трубы гремят, и летят молодцы,

И синяя даль им открыта.

Им любо скакать и любо рубить,

Они отоспались на славу.

А император велит привести

Злодеев на суд и расправу,-

Убийц, вонзивших в Германию нож,

В дитя с голубыми глазами,

В красавицу с золотою косой,-

"О, солнце, гневное пламя!"

Кто в замке, спасая шкуру, сидел

И не высовывал носа,

Того на праведный суд извлечет

Карающий Барбаросса.

Как нянины сказки поют и звенят,

Баюкают детскими снами!

Мое суеверное сердце твердит:

"О, солнце, гневное пламя!"

ГЛАВА XV

Тончайшей пылью сеется дождь,

Острей ледяных иголок.

Лошадки печально машут хвостом.

В поту и в грязи до челок.

Рожок почтальона протяжно трубит.

В мозгу звучит поминутно:

"Три всадника рысью летят из ворот".

На сердце стало так смутно...

Меня клонило ко сну. Я заснул.

И мне приснилось не в пору,

Что к Ротбарту в гости я приглашен

В его чудесную гору.

Но вовсе не каменный был он на вид,

С лицом вроде каменной маски,

И вовсе не каменно-величав,

Как мы представляем по сказке.

Он стал со мной дружелюбно болтать,

Забыв, что ему я не пара,

И демонстрировал вещи свои

С ухватками антиквара.

Он в зале оружия мне объяснил

Употребленье палиц,

Отер мечи, их остроту

Попробовал на палец.

Потом, отыскав павлиний хвост,

Смахнул им пыль, что лежала

На панцире, на шишаке,

На уголке забрала.

И, знамя почистив, отметил вслух

С сознаньем важности дела,

Что в древке не завелся червь

И шелка моль не проела.

Когда же мы в то помещенье пришли,

Где воины спят на соломе,

Я в голосе старика услыхал

Заботу о людях и доме.

"Тут шепотом говори,--он сказал,-

А то проснутся ребята,

Как раз прошло столетье опять,

И нынче им следует плата".

И кайзер тихо прошел по рядам,

И каждому солдату

Он осторожно, боясь разбудить,

Засунул в карман по дукату.

Потом тихонько шепнул, смеясь

Моему удивленному взгляду:

"По дукату за каждую сотню лет

Я положил им награду".

В том зале, где кони его вдоль стен

Стоят недвижным рядом,

Старик взволнованно руки потер

С особенно радостным взглядом.

Он их немедля стал считать,

Похлопывая по ребрам,

Считал, считал и губами вдруг

Задвигал с видом недобрым.

"Опять не хватает, -- промолвил он,

С досады чуть не плача,-

Людей и оружья довольно у нас,

А вот в конях -- недостача.

Барышников я уже разослал

По свету, чтоб везде нам

Они покупали лучших коней,

По самым высоким ценам.

Составим полный комплект -- и в бой!

Ударим так, чтоб с налета

Освободить мой немецкий народ,

Спасти отчизну от гнета".

Так молвил кайзер. И я закричал:

"За дело, старый рубака!

Не хватит коней ---найдутся ослы,

Когда заварится драка".

И Ротбарт отвечал, смеясь:

"Но дело еще не поспело.

Не за день был построен Рим,

Что не разбили, то цело.

Кто нынче не явится -- завтра придет,

Не поздно то, что рано,

И в Римской империи говорят:

"Chi va piano, va sano"1.

------------------

1 Итальянская пословица, соответствующая русской: "Тише

едешь, дальше будешь".

ГЛАВА XVI

Внезапный толчок пробудил меня,

Но, вновь, охвачен дремой,

Я к кайзеру Ротбарту был унесен

В Кифгайзер, давно знакомый.

Опять, беседуя, мы шли

Сквозь гулкие анфилады.

Старик расспрашивал меня,

Разузнавал мои взгляды.

Уж много лет он не имел

Вестей из мира людского,

Почти со времен Семилетней войны

Не слышал живого слова.

Он спрашивал: как Моисей Мендельсон?

И Каршии? Не без интереса

Спросил, как живет госпожа Дюбарри,

Блистательная метресса.

"О кайзер, -- вскричал я,--как ты отстал!

Давно погребли Моисея.

И его Ревекка, и сын Авраам

В могилах покоятся, тлея.

Вот Феликс, Авраама и Лии сынок,

Тот жив, это парень проворный

Крестился и, знаешь, пошел далеко: