Виза в пучину - Марат Каландаров

— Рассказывайте кому-нибудь, кто живет далеко от моря. А Таллин — город портовый, я не раз бывал на причалах и видел, как по трюмам катаются погрузочные машины… Докеры лишь управляют ими…

— Это сейчас там техника. А в семидесятые годы не было такой механизации, трюмы загружались мокрыми спинами докеров…

Я подхватил мешок, уложил его на левую руку и, придерживая правой ладонью за торец, сноровисто внес в сарай и аккуратно положил на пол.

— Надо быстро передвигаться с тяжестью, — подсказывал я, — чтобы нагрузка на ноги была поменьше.

Эстонец с интересом наблюдал за моими манипуляциями, все больше и больше удивляясь.

— Верю, теперь верю, — проговорил он. — Ловко вы с мешками управляетесь…

Внешне, возможно, выглядело лихо. На самом деле силы мои были на исходе — ноги дрожали, вены на руках взбухли, в глазах мельтешили круги.

— Финиш! Попробуем кое-что механизировать, — бросил я и побрел к коровнику за тачкой.

Работать стало легче. Мы с двух сторон брали мешки и укладывали их в тачку. Но тут появился пан Иржи, поманил меня пальцем и повел за собой.

— Крыша в свинарнике требует ремонта, — по пути объяснял он. — Твоя задача: снять старый шифер и положить вместо него железные листы.

Он показал мне, где лежат лестница, пленка, гвозди и штабель с гофрированным металлом. Я прикинул, как буду взбираться по шаткой лестнице с широким металлическим листом, и заметил хозяину:

— Одному трудно поднимать.

— Помощников нет, — оборвал он меня, — управишься сам. Пан Иржи сел за штурвал трактора и укатил. Я вскарабкался на крышу и под тревожное хрюканье многочисленного свиного семейства стал отдирать шифер.

Солнце жарило нещадно. Термометр наверняка показывал за тридцать. Я сбросил рубашку, но все равно обливался потом — усталость давала о себе знать.

Через пару часов напряженной работы я с трудом разогнул плечи, на которые, казалось, напялили свинцовые латы. Кружилась голова, в горле пересохло, и я решил спуститься за водой.

Набрав полведра воды и завернув за угол, увидел странную картину. Эстонец вез мешки с цементом. Тачка в его ладонях словно оживала, переваливаясь с боку на бок, и парень почти всем телом повисал на металлических ручках, громко выплевывая отборный мат. Будто реагируя на грубость, тачка перевернулась, и мешки полетели на землю. Эстонец с трудом поднял мешок, другой, и ноги его надломились. Он рухнул рядом и лежал не шевелясь. Я заспешил к нему — парень посерел, будто погас.

— Водички хочешь? — с тревогой в голосе предложил я. Он с трудом разлепил веки, сплюнул скрипевшую на зубах цементную пыль и процедил:

— Хочу, только рукой пошевелить не могу. Окажите, пожалуйста, услугу, протяните к губам ковшик.

Я черпнул воду и направил тоненькую струю между затянутыми цементной пленкой губами. Утолив жажду, он тусклыми глазами уставился в бездонное небо, схваченное от горизонта до горизонта голубой накипью, и тихо заговорил:

— Все. С меня хватит. Надо сматываться отсюда. У ворот автомобиль стоит. Давайте на нем умчимся?

— Во-первых, машина заперта…

— Я ее открою за пару секунд, — оживился он.

— Во-вторых, — пропуская мимо ушей его фразу, продолжал я, — чешская полиция работает отменно. Так что далеко не уедешь. Выбрось это из головы.

Он долго смотрел на небо, потом повернулся ко мне.

— Наверное, вы правы… Хотел еще что-то сказать, но тут мы оба заметили, как со стороны сада, от белой яблоневой кипени плыла в нашу сторону девичья фигурка с черной косой, перекинутой спереди на блузку. Туго стянутая коса напоминала змею, пригревшуюся на пышной груди. Девушка шла, опустив голову, будто искала что-то под ногами. В метрах пяти от нас остановилась и с украинским акцентом произнесла:

— Вас приглашают на обед.

Небольшая стеклянная веранда, примкнувшая к усадьбе, служила столовой для обслуги. Рядом валялся водопроводный шланг. Мы с наслаждением стояли под холодной струей. Хозяин ткнул пальцем в счетчик:

— Вода стоит денег. За все будет высчитано. Я торопливо завернул кран, утерся куском белой тряпки и направился к дощатому столу, вдоль которого тянулись грубо сколоченные скамейки.

— Ваша соотечественница Оксана с Ужгорода, — складывая губы в улыбку, проговорил хозяин, — приготовила прекрасный обед.

На столе дымилось варево из капусты и гороха, приправленное небольшими кусками мяса. Едва я потянулся за ложкой, как хозяин остановил мой порыв неуместным вопросом:

— Знаешь ли ты о чешских событиях в шестьдесят восьмом?

— Кое-что слышал, — бросил я.

— После этих событий сто тридцать тысяч чехов и словаков оказались в трудовых колониях, семнадцать из которых были концентрационными лагерями, где узников заставляли работать на урановых рудниках. Мой отец там отдал богу душу, — фермер перекрестился. — Он был хорошим учителем и любил свою родину. И очень не хотел жить под диктовку коммунистического режима. Вашего режима…

— Бывшего нашего, — уточнил я. — Теперь я живу в другой стране — Латвии. А он, — я кивнул на соседа, — приехал сюда из Эстонии. Прибалтам тоже нелегко пришлось в социалистическом муравейнике.

— Согласен, — в глазах пана Иржи мелькнуло что-то похожее на сочувствие. — Всех нас угнетал старший брат — век бы его не видеть. — Он опять перекрестился.

— Значит, вы из Прибалтики?.. Это хорошо. Мне не надо волноваться, что в моем хозяйстве что-то сопрут. Так, кажется, выражаются русские.

Он задумчиво смотрел в окно, как бы собираясь с мыслями, а потом начал рассказывать об ужасах на урановых рудниках.

— Мой отец уродовался в концлагере, который охраняли советские чекисты… Не чешские солдаты, а ваши красноармейцы. Каждый грамм урана строго контролировался Москвой. Руду увозили в Россию, обогащали и продавали по всему свету, зарабатывая на этом миллиарды долларов. А мы, чехи, получали кукиш.

— Пан Иржи, — осмелел я, — сейчас не шестьдесят восьмой год, но мы весь день вкалываем, как в концлагере.

— Так ведь я плачу! — возмутился хозяин. — А моему отцу ничего не платили.

Он посмотрел на часы и закончил монолог властной фразой:

— Через пятнадцать минут вы должны быть на своих рабочих местах.

Крышу я разобрал быстро. Окончательно измучился, поднимая по шаткой лестнице широкие металлические листы. Периодически приходилось идти на помощь эстонцу, который несколько раз падал и лежал неподвижно, как мертвец. Я приводил его в чувство, и каторжный марафон продолжался.

Над хутором садилось солнце, и лучи его зажигали охрой окна усадьбы, верхушки яблонь. Стекла старинного хутора становились красными, как глаза моего нового друга, — то ли от слез, то ли от перенапряжения.

Пан Иржи появился в двадцать два часа, поманил меня пальцем, вытащил бумажник и протянул банкноты. Каторжный труд был оценен в триста крон, что составляло около восьми американских долларов[1].

Эстонец, совершенно обессиленный, сидел на траве. Он не в состоянии был подняться, когда грузная фигура хозяина выросла около него. Лишь протянул ладонь, которая была красной с белыми лохмотьями лопнувших мозолей.

— Это тебе, — пан Иржи положил на израненную ладонь кроны и попытался подмигнуть, дескать, труд нелегкий, но зарплата того стоит.

Потухшие глаза эстонца подернулись иронической поволокой.

— Спасибо, пан Иржи, — скрипя на зубах цементными песчинками, процедил он. — Эти мешки я запомню на всю оставшуюся жизнь.

— Цемент — это хороший бизнес, — доверительно сообщил фермер. — Мне его из Украины доставляют по бросовой цене. А я его продаю по местным расценкам минус десять процентов. Завтра, — он снисходительно тронул плечо эстонца, — тебе будет легче. А послезавтра — еще легче. Опыт — вот что из новичка делает настоящего мужчину. Потом ты будешь носить эти мешки с наслаждением.

И явно довольный собой, пан Иржи удалился.

— С меня хватит, — с тихим бешенством выдавил эстонец. — Баста!

— Но ведь для тебя это единственный способ заработать деньги на обратную дорогу, — заметил я.

Он молча стал подниматься и заковылял к ведру с водой. Из-за угла вынырнула знакомая машины. Работорговец мягко подкатил к хозяину, притормозил и выскочил из салона. Они о чем-то переговорили, пан Иржи достал бумажник, отсчитал банкноты и протянул их поставщику. Тот, растягивая губы в елейную улыбку, долго раскланивался. Сколько заработала мафия на наших мозолях — для меня осталось тайной. Думаю, очень прилично. Хозяин махнул рукой и пошел к усадьбе. Мафиози упругими шагами направился к нам.

— Гоните бабки, джентльмены. — В его голосе сквозил металл. — Как договорились, тридцать процентов от дневного заработка.

Я отдал ему сотенную. Эстонец последовал моему примеру.