И еще сестра - смерть - Шервуд Андерсон

— Не надо, Джон! — крикнула она вдогонку мужу.

День выдался холодный, но солнечный, и на фоне далеких серых полей и холмов два дуба пылали, словно огромные костры. Дон, старший сын, по виду вылитый отец и, казалось, в точности похожий на него всем складом и нравом, вышел на крыльцо вместе с матерью, за ними — Тэд и Мэри; Дон сперва молчал, но когда отец, не ответив на просьбу матери, зашагал к сараю, Дон тоже заговорил. И, видно, его слова окончательно укрепили решимость Джона Грея.

Мэри и Тэд отошли в сторонку, стояли рядом и слушали, и смотрели во все глаза: происходит необычное. У этих детей был свой особый мир. «Не мешайте нам — и мы вам мешать не станем». Тогда это еще не определилось так ясно. Все, что произошло в тот день во дворе, Мэри Грей продумала до конца спустя годы, когда стала уже взрослая. А тогда она только вдруг острее ощутила отчужденность, ту стену, что отделяла ее и Тэда от остальных. Но, пожалуй, даже в ту минуту отец предстал перед нею в новом свете, и Дон и мать тоже.

Есть в жизни, во всех отношениях между людьми, некая разрушительная сила. В тот день — ей всегда потом так казалось, — это смутно ощутил и Тэд, не только она, но додумала она все до конца много позже, когда Тэд уже умер. Была ферма, которую их отец отнял у Эспинуолов, потому что был настойчивей их и расчетливей. В семейных разговорах изредка проскальзывали намеки, понемногу складывалась картина. Их отец, Джон Грей, преуспел в жизни. Много приобрел. Он — хозяин. У него власть, как хочет, так и распоряжается. И власть у него не только над другими людьми, над их порывами, желаниями и стремлениями, каких сам он не знает… каких ему и не понять… нет, власть его куда больше. Как ни странно, он властен даже над жизнью и смертью. Думала так Мэри Грей в тот памятный день? Не могло у нее тогда быть таких мыслей… Но ведь она была не просто девочка, она была сестра Тэда, которого подстерегала смерть.

Право собственности дает и другие странные права — отец становится господином над детьми, человек — над землей, домом, над фабрикой в городе, над полем.

«Я велю срубить эти яблони. Не того они сорта. Яблоки этого сорта больше не приносят прибыли».

«Но, сэр… ведь они… они так хороши, эти яблони… на фоне холма, на фоне неба». «Вздор. Слюнтяйство». Как все непросто.

Было бы нелепо думать, будто отец Мэри Грей человек бесчувственный. Все давалось ему очень и очень нелегко; смолоду он, наверно, лишен был многого, чего жаждал, чего ему отчаянно не хватало. Такова жизнь, кто-то должен направлять ход вещей. Собственность — это еще и власть, право говорить другим: делай так, делай эдак. Если долго и трудно чего-то добивался, тем сильней дорожишь завоеванным.

Возникло ли между Греем-отцом и старшим сыном подобие ненависти? «Она есть и в тебе, эта жажда власти, совсем как во мне. Но ты молод, а я старею». Восхищение смешивается со страхом. Если хочешь удержать власть, не годится признавать, что тебе страшно.

Дон до странности схож с отцом. Тот же упрямый рот и подбородок, те же глаза. Оба они рослые, неуклюжие. У молодого парня уже теперь отцова походка, и он так же хлопает дверьми. Оба на удивленье неспособны тонко мыслить и чувствовать, в обоих — тяжеловесная прямолинейность, та, что трудно, медленно, но неуклонно добивается своего. Джон Грей женился на Луизе Эспинуол, когда он был уже человек зрелый, на пути к успеху. Такие люди не женятся молодыми, очертя голову. А теперь ему уже под шестьдесят, и старший сын весь в отца, и в нем та же сила.

Оба страстно любят землю, у обоих страсть — обладать. «Это моя ферма, мой дом, мои лошади, коровы, мои овцы». Осталось уже недолго — еще лет десять, ну пятнадцать, а там отцу и помирать пора. «Да, хватка моя уже не прежняя. Все, что у меня есть, выскользнет из рук». Ему-то, Джону Грею, все, чем он владеет, досталось не так легко. Сколько понадобилось терпенья, сколько упорства. Только он один про это знает. Пять, десять, пятнадцать лет он работал, откладывал каждый грош, по кусочку, по ломтику перекупал землю Эспинуолов. «Дурачье!» Воображали себя аристократами, швырялись землей — то двадцать акров продадут, то тридцать, то пятьдесят.

Разводили лошадей, которым и одного акра не вспахать.

И притом они только грабили землю, ничего ей не отдавали, палец о палец не ударили, чтобы сделать ее щедрей, плодородней. Такие только и думают: я, мол, Эспинуол, я благородный. Не стану я спину гнуть, ходить за плугом. «Дурачье, не понимают, что если у человека есть земля, имущество, есть деньги, стало быть, на нем ответственность. Вот они-то и впрямь люди второго сорта».

Он взял в жены дочку Эспинуолов, и она оказалась лучшей из всего семейства, самой толковой, а потом стала и самой красивой.

И вот у него сын, стоит подле матери. Оба сошли с крыльца. Этот парень в свой черед по праву станет здесь хозяином, господином и повелителем, оно уже и сейчас видно, он такой.

Понятно, кое-какие права есть и у младших. Но ежели ты не размазня (а Дон, уж конечно, не размазня, отец это чувствовал), так выкрутишься. От остальных можно откупиться, как-нибудь да уладить дело. Тэд — тот долго не проживет, но есть еще Мэри и двое меньших. «Что ж, если придется брать свое с бою, тем лучше для тебя».

Все это, весь потаенный смысл внезапной короткой схватки между отцом и сыном лишь позже понемногу осознала дочь Джона Грея, в ту пору почти еще девочка. Тогда ли разыгрывается драма, когда только посеяно зерно, или когда оно уже проросло и раскрываются почки, или еще позже, когда созревают плоды? Вот они, Греи, — народ крепкий, бережливые, толковые, решительные, действуют не спеша и терпенья им не занимать. Не потому ли они вытеснили Эспинуолов из Щедрой равнины? Кровь Эспинуолов течет и в жилах тех двоих — Мэри и Тэда.

Один из Эспинуолов, некий дядя Фред, брат Луизы Грей, иногда бывал у них на ферме. Такого увидишь — не забудешь: высокий старик, усы и острая бородка уже седые, одет не бог весть как, а все равно неуловимо чувствуется порода. Жил он теперь в главном городе их округа с дочерью, которая вышла замуж за торговца, был изысканно учтив, но при сестрином муже всегда замыкался в странном холодном молчании.

В тот осенний день Дон стоял подле матери, а Мэри с Тэдом держались поодаль.

— Не надо, Джон, — повторила Луиза Грей.

Отец семейства направился было к сараям, но приостановился:

— Все равно я их свалю.

— Нет, не свалишь! — вдруг подал голос Дон. И вперил в отца тяжелый взгляд.

Вот оно и прорвалось, вспыхнуло то затаенное, что тлело между ними. «Это мое…» «Это будет мое».

Отец круто повернулся, в упор глянул на сына и тут же, казалось, о нем забыл. А мать еще минуту умоляла:

— Ну чем, чем они тебе помешали?

— От них слишком много тени. Трава не растет.

— Так ведь у нас луга, столько акров травы…

Джон Грей отвечал жене, но смотрел опять на старшего сына. Безмолвно они перебрасывались другими словами.

«Это мое. Я здесь хозяин. Ты что, вздумал мне перечить?»

«Ха! Подумаешь! Пока оно все твое, а скоро будет мое».

«Катись к чертям!»

«Дурак! Погоди! Только погоди!»

В ту минуту вслух ничего такого сказано не было, а после Мэри не могла вспомнить точно, какими словами обменялись мужчины. В Доне внезапно вспыхнула решимость… быть может, решимость вступиться за мать… а может, и нечто другое… быть может, в нем заговорила кровь Эспинуолов, и на миг любовь к деревьям взяла верх над любовью к траве… к траве, которой откармливают скот.

А ведь он завоевал премии Клуба юных фермеров, стал чемпионом среди юных кукурузоводов, знатоком скота, влюблен был в землю и жаждал ею обладать.

— Не свалишь! — повторил Дон.

— Что такое?

— Не свалишь эти деревья.

Отец не ответил, молча пошел прочь, к сараям. Все так же ярко светило солнце. Дул ветерок — не сильный, но холодный, пронизывающий. Два дуба пылали на фоне далеких холмов, будто костры.

Был полдень, час обеда для работников — на ферме Грея их было двое, оба молодые, они жили тут же, в домике за службами. Один, с заячьей губой, был женат, другой, довольно красивый, вечный молчун, столовался у этой пары. Они как раз кончили полдничать, вышли из дому и направились к сараю. Настала осенняя страда, и они собрались на дальнее поле убирать поспевшую кукурузу.

Джон Грей пошел к сараю и вернулся с обоими работниками. Они принесли топоры и пилу.

— Давайте валите эти дубы, — распорядился Джон Грей.

Была в нем какая-то нерассуждающая, тупая решимость. А в эту минуту его жена, мать его детей… Никто из детей так и не узнал, сколько подобных минут довелось ей пережить. Ведь она вышла за Джона Грея. Он был ей мужем.

— Только посмей, отец… — сквозь зубы процедил Дон Грей.

— Слыхали, что я сказал! Валите эти дубы! — велел отец работникам.

Тот, что с заячьей губой, засмеялся. Смех его был точно рев осла.