Нехорошее место - Дин Кунц

Глава 2

В заднем отсеке автофургона не было окон. В полумраке светились крохотные разноцветные точки – красные, синие, зеленые, белые индикаторы аппаратуры для электронного наблюдения. Экраны двух дисплеев заливали помещение зеленым полусветом, сидящему в отсеке казалось, что он находится внутри подводной лодки.

Роберт Дакота, в бежевых брюках, бордовом свитере и туфлях для спортивной ходьбы, сидел на вращающемся стуле возле двух экранов. Ногой он отбивал ритм, правой рукой самозабвенно дирижировал невидимым оркестром.

На Бобби были стереонаушники, возле губ – маленький микрофончик. Он слушал классическую джазовую композицию Каунта Бейси “Джамп в час ночи” – шесть с половиной минут блаженства. Вот пианист Джесс Стейси подхватил рефрен, вот трубач Гарри Джеймс начал свое блистательное соло, за которым следует самый знаменитый финал в истории свинга. Бобби совсем растворился в музыке. Однако при этом он глаз не сводил с дисплеев. Правый был с помощью коротковолновой связи подключен к компьютерной системе корпорации “Декодайн”, перед зданием которой и стоял автофургон. На дисплее было видно, чем занимается в этом здании в час ночи Том Расмуссен. А занимался он темными делишками.

Дело в том, что Расмуссен добрался до файлов группы по разработке программного обеспечения, создавшей новую, сверхсовершенную программу обработки текстов под названием “Кудесник”. Правда, у компьютерной твердыни “Декодайна” тоже были свои разводные мосты, рвы и крепостные валы: файлы “Кудесника” надежно защищены кодами. Но Расмуссен был докой по части защиты данных, взять любой электронный бастион для него плевое дело. Если бы “Кудесник” разрабатывался не на внутренней компьютерной системе “Декодайна”, отрезанной от окружающего мира, Расмуссен пробился бы к файлам с помощью модема или телефонной связи.

Самое удивительное, что он уже пять недель работал в “Декодайне” ночным сторожем. На работу он устроился по поддельным документам. Фальшивка оказалась очень искусная – сразу не распознать. Сегодня Расмуссену удалось преодолеть последнее препятствие. Еще немного – и он выйдет из здания с пачкой флоппи-дисков, за которые конкуренты охотно выложат кругленькую сумму.

"Джамп в час ночи” закончился.

– Стоп, музыка, – скомандовал Бобби в микрофон.

Получив акустический сигнал, проигрыватель отключился, и теперь Бобби мог переговариваться по той же связи с Джулией, своей женой и компаньоном.

– Как ты там, малышка?

Джулия вела наблюдение из машины в конце автостоянки за зданием корпорации. Музыку она слушала вместе с мужем.

– Тромбон – чудо, – вздохнула она. – Да, Верной Браун на этом концерте в “Карнеги-холл” показал класс.

– А как тебе Крупа на ударных?

– Нектар для слуха. А уж возбуждает... Так бы и нырнула с тобой в постель.

– Мне не до постели. Бессонница. И потом, ты забыла, что мы сейчас частные детективы?

– Мне куда больше нравится роль любимой женщины.

– А как же хлеб насущный? На одну любовь не проживешь.

– Я тебе заплачу.

– Ишь ты! И много?

– Ну, в пересчете на хлеб насущный.., полбатона.

– Да я стою целого батона!

– Вообще-то, тебе настоящая цена – батон, два рогалика и булочка из отрубей.

Бобби любил ее красивый грудной голос, перед которым не устоит ни один мужчина. В наушниках он звучал прямо как ангельское воркование. Живи она в тридцатые-сороковые годы – эпоху биг-бендов, – из нее вышла бы отличная джазовая певица. Конечно, если бы у нее еще был слух. Пританцовывает она что надо, а вот поет так, что уши вянут. Когда, слушая старые записи Маргарет Уайтинг, сестер Эндрюс, Розмари Клуни или Марион Хаттон, Джулия начинала подпевать, Бобби выскакивал из комнаты: он слишком любил музыку.

– Что там Расмуссен поделывает? – спросила Джулия.

Бобби взглянул на левый дисплей, подключенный к камерам внутреннего наблюдения в здании корпорации. Расмуссен думал, что ему удалось вывести камеры из строя, но он ошибался: за ним следили уже не одну неделю, все его махинации записывались на видеопленку.

– Томми торчит у терминала в кабинете Джорджа Аккройда.

Аккройд был директором проекта “Кудесник”.

Бобби перевел взгляд на другой дисплей, подключенный к компьютеру Аккройда, и добавил:

– Только что переписал последний файл “Кудесника” на свою дискету.

Расмуссен выключил компьютер в кабинете Аккройда.

Правый дисплей в отсеке автофургона погас.

– Есть, – сказал Бобби. – Теперь “Кудесник” у него в кармане.

– Гад ползучий. Вот небось торжествует. Бобби склонился к левому дисплею и внимательно рассматривал черно-белое изображение Расмуссена у компьютера.

– Похоже, улыбается, – сообщил он.

– Скоро ему будет не до улыбочек.

– Хочешь пари? – предложил Бобби. – Как по-твоему, что он станет делать дальше? Дождется конца дежурства и преспокойно уйдет или смоется прямо сейчас?

– Сейчас. Или чуть позже. Побоится, что его застукают с флоппи-дисками. А сейчас тишь да гладь.

– Пари не получится. Я тоже так думаю. Человек на экране монитора зашевелился, но с кресла не встал. Он только устало откинулся на спинку, зевнул и протер глаза.

– Отдыхает. Собирается с силами, – рассказывал Бобби.

– Давай-ка еще послушаем музыку, пока он прохлаждается.

– И правда, – согласился Бобби и скомандовал:

– Музыка.

Зазвучала пьеса Глена Миллера “В ударе”.

В сумрачном кабинете Аккройда Том Расмуссен встал, опять зевнул, потянулся и направился к большому окну, выходившему на Майклсон-драйв – улицу, где стоял автофургон Бобби.

Если бы Бобби перебрался в кабину водителя, он бы мог полюбоваться на темный силуэт в окне, за которым стоит настольная лампа. Это Расмуссен смотрел на ночной город. Но Бобби остался на месте: ему и на мониторе все хорошо видно.

В наушниках по-прежнему звучала мелодия Глена Миллера. Знаменитое место: оркестр снова и снова повторяет одну и ту же фразу, все тише, тише, почти совсем затихает – и вдруг, грянув во всю мощь, начинает пьесу заново.

Расмуссен отвернулся от окна и бросил взгляд на камеру под потолком. Он глядел прямо в глаза Бобби, как будто чувствовал слежку. Ухмыльнувшись, он двинулся к камере.

– Стоп, музыка, – сказал Бобби. Оркестр Миллера моментально замолк. – Что он задумал? – удивился Бобби.

– Что-нибудь серьезное? – спросила Джулия. Расмуссен с той же ухмылочкой остановился прямо перед камерой. Он достал из кармана листок бумаги, развернул его и поднес к объективу. На бумаге заглавными буквами было напечатано: “ПОКА, ПРИДУРОК”.

– Да, дело серьезное, – пробормотал Бобби.